Голова в облаках - Анатолий Жуков

В средневолжские края Дмитрий Семенович приехал после увольнения из армии — здесь была родина его жены. В армии он тоже дорос лишь до капитана, хотя служил с 24 июня 1941 года. Взятый на третий день войны, он служил писарем ПФС полка и за четыре года прошел путь от солдата до гвардии сержанта. В бою был только раз, сильно напугался, когда немцы прорвались к штабу полка, но не побежал, смиренный взглядом начальника штаба, а залег в воронку рядом с ним и ездовым, быстро пришел в себя и стрелял, как учили в первый месяц войны, короткими очередями, прицельно и удачно. Когда расстрелял оба диска, взял автомат ездового, который был убит, и опять стрелял — начальник штаба свидетель — хорошо. За этот бой его наградили медалью «За отвагу».

После войны Дмитрий Семенович остался на сверхсрочную, окончил военные курсы и долгое время был начфином полка — уже в офицерском звании. Потом его, начитанного, любознательного, не расстающегося с книгами, взяли инструктором в политотдел дивизии, но скоро началось сокращение штатов армии, и его уволили в запас.

Хмелевский военком майор Примак встретил Взаимнообоюднова приветливо, пожалел, что он невидной комплекции, наметанным взглядом прикинул наградные колодки на кителе. Кроме медали «За отвагу», он увидел планки медалей «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией» и три юбилейные медали: «20 лет победы в Великой Отечественной войне», «25 лет победы в Великой Отечественной войне» и «40 лет Советской Армии». Негусто, однако штабной опытный офицер, трудоустроить легко. И созвонился с председателем райисполкома.

В прошлом году, уходя на пенсию, Дмитрий Семенович получил Почетные грамоты райисполкома и облисполкома и затосковал без дела, но уже осенью был избран на общественную должность председателя товарищеского суда. Старательный работник у нас и на пенсии не заскучает.

К этим сведениям можно прибавить, что Дмитрий Семенович не пил, не курил, был скромен в быту и морально устойчив.

Заместитель председателя и один член товарищеского суда сейчас находятся в отъезде, и о них можно не говорить. Следующим членом суда был Иван Кириллович Чернов, тоже пенсионер, потомственный житель Хмелевки, из которой он отлучался всего дважды, но зато на долгое время: в 1918–1920 годах на гражданскую войну, в 1941–1945 — на Великую Отечественную. Кроме этих семи лет, вся жизнь Чернова была отдана самому нужному для людей крестьянскому делу, сперва в единоличном хозяйстве, потом в колхозе и в совхозе.

Вот и весь его жизненный путь.

Недавно у них с Марфой была золотая свадьба, на которую съехались из разных концов страны шестеро сыновей и дочерей — все как один в отца: плотные, будто литые, коротконогие, добрые нравом, надежные работники.

Секретарем товарищеского суда была Клавдия Юрьевна Ручьева, по характеру и жизненному постоянству близкий вариант Чернова, с тем, однако, отличием, что она крестьянствовала только в молодости, а около сорока лет служила бессменно секретарем райисполкома, не воевала, золотой свадьбы не справляла, потому что муж умер еще в начале 30-х годов, была не плотной и коротконогой, а высокой и худой, курила. В Хмелевке ее, как и Чернова, любили и звали Юрьевной, а Чернова — Кириллычем. Такое домашнее величание заменяло им прозвища.

Вот вам предварительный ответ на возможный вопрос: «А судьи кто?» Судьи, как видите, достойные, положительные люди. Они уже собрались в небольшой комнате уличного комитета, на первом этаже восьмиквартирного двухэтажного дома, и приступили к обсуждению необычной жалобы.

За председательским столом сидел миниатюрный, но ладной комплекции Митя Соловей, в светлом костюме, с наградными планками на пиджаке, а хозяин стола товарищ Башмаков, в полувоенной форме начальника пожарной службы, которую он донашивал, пристроился сбоку. Чернов с Юрьевной расположились рядышком на скамейке у окна.

— Я понимаю ваше недоумение, — говорил Митя Соловей, — я тоже, откровенно говоря, смущен, хотя за шестьдесят лет жизни в нашем беспокойном веке привык не удивляться любым неожиданностям, в том числе и курьезным. Тем не менее жалоба поступила к нам, и иной альтернативы, как принять ее к рассмотрению, у нас нет. Прошу высказываться.

Начал Башмаков:

— Чего толковать, понимаешь, когда резолюция судьи. В Совет я звонил, разбирайтесь, говорят, сами, для того выбраны.

— Мало ли что они скажут, — возразила Юрьевна. Мы тоже должны думать, а не только указания выполнять. Тут не нужно торопиться.

Чернов ее поддержал:

— Да, надо хорошенько подумать. Дело такое, без этого нельзя.

— Без чего нельзя? — осердился Башмаков.

— А без того, чтоб не думамши, — не дрогнул основательный Чернов. — Резолюция, положим, есть, Совет правильно предупредили, но опять же и у нас есть Устав,[21] и в него надо заглянуть. Это одно. Второе: жалоба — на кота, у кота, положим, есть хозяин Титков. Но Титков сам ничего не нарушал, стало быть, судить надо одного кота. А где видано, чтобы котов судили? Тогда и собак потащут к ответу и другую любую скотину.

— Нас обсмеют на всю Хмелевку, — сказала Юрьевна и достала из кармана кофты папиросы «Беломор».

— Могут, — согласился Чернов. — Обсмеять все можно, тут другое. Тут разобраться надо. И разобраться хорошенько, по правде, на то мы и суд. Тебе, товарищ Башмаков, жалобу кто дал, судья?

— Извини-подвинься, понимаешь, Хромкин Сеня принес. А к судье, понимаешь, ходил сам директор совхоза товарищ Мытарин.

Чернов почесал в затылке:

— Да-а, директор у нас знающий, зря дело затевать не станет, но, опять же, и насмешник, палец в рот не клади, откусит.

— В районную газету позвонит, — добавила Юрьевна, пыхнув в потолок дымом.

— Может. И тогда прибегут Мухин с Комаровский и живо состряпают свой клеветой. — Чернов щелкнул пальцами. — На всю округу сразу ославят.

— Что же предлагаете? — спросил Митя Соловей.

— Я думаю, надо поставить Мытарина в пристяжку к нам, пускай тогда попробует посмеяться. Опять же, супруга у него — судья, советоваться с ней станет, подсказывать нам.

— А что, вполне мудрое предложение. — Митя Соловей облегченно улыбнулся. — . Как вы считаете, товарищ Башмаков?

— Пускай, понимаешь, будет…

— …своеобразным юридическим консультантом, — добавил Митя Соловей и просиял от собственной находки: — А консультантом по вопросу, извините, кота позовем егеря товарища… Как его?

— Монах, — сказал Башмаков. — И еще как-то зовут.

— Робинзоном, — подсказал Чернов.

— Это клички, а фамилия как, фамилия?

— Кто его знает. Монах и Монах. Сколько уж годов один живет на постной пище, без бабы, на острову…

— Хорошо. — Митя Соловей поднялся за столом, почти не прибавившись в росте, и заключил: — Сегодня же я встречусь с товарищем Мытариным и егерем, изложу им суть дела…

— Пуговкина тоже надо позвать, — предложила Юрьевна.

— Кто это?

— Да Федя-Вася, участковым был до пенсии, старшина милицейский. Всех в Хмелевке знает, добросовестный, а мы, я чувствую, без дознавателя не обойдемся.

— Вы абсолютно правы, Клавдия Юрьевна, благодарю вас. Итак, приглашаем товарищей Мытарина, Пуговкина и егеря Монаха — фамилию я установлю — и через два дня собираемся здесь на первое официальное заседание.

— И Титкова, — напомнил Чернов. — Он же вроде ответчика.

— Да, да, спасибо за напоминание. Пригласим также истцов и ответчика. Но объявлять публично о заседании пока не будем, проведем, так сказать, закрытое рассмотрение жалобы. Впрочем, вряд ли дойдет до рассмотрения. Надо предварительно решить, можем ли мы вообще принять это дело. Ведь как бы ни были справедливы претензии истцов, удовлетворить их мы сможем лишь за счет ответчика, а мы еще не установили, кто ответчик и правоспособен ли он. Не так ли?

— Ты грамотный, понимаешь, тебе и карты в руки. Моя бы воля, так хоть сейчас того Титкова на боковую скамейку.

— Это если твоя воля, — сказал Чернов. — А мы разберемся. Пошли, Юрьевна. До свидания, Дмитрий Семеныч.

IV

Как и договорились, первое заседание состоялось через два дня в том же составе, с участием приглашенных: внушительного Мытарина, угрюмого, заросшего до глаз седым волосом егеря Шишова, щуплого, но полного скрытой энергии Пуговкина, ответчиков Титкова и его кота Адама, который сидел на коленях своего хозяина. Истцов представлял пока один Сеня Хромкин.

Председатель и члены суда разместились за столом, прочие на скамейке перед столом. Открыл заседание, конечно, Митя Соловей.

— Товарищи! — поднявшись, сказал он торжественно. — На этом заседании мы должны решить несколько необычный вопрос: принять ли к производству дело… — он взял папку, куда уже переселилась жалоба Сени Хромкина, породившая это дело, и прочитал: — «…по обвинению кота по кличке Адам, возраст точно не установлен, масти тигровой, принадлежащего пенсионеру гражданину Титкову Андрону Мартемьяновичу, рождения 1902 года, члену профсоюза, под судом и следствием не состоявшему, в том, что он, вышеупомянутый кот Адам…» — простите, тут не очень грамотно, я потом подредактирую — «…душит цыплят, принадлежащих индивидуальным хозяевам, а также утят, как частных, так и совхозных». В деле имеется коллективное заявление граждан Ветровой, Маёшкиной, Буреломовой, Буреломова… Последних двух, извините, не знаю. Кто это Буреломовы?