Белые цветы - Абдурахман Абсалямов

В районе ее выбрали делегатом на областную партконференцию — и Гульшагида нежданно-негаданно очутилась в Казани. Еще пролетая над городом, она искала глазами Федосеевскую дамбу. И в который уже раз убедилась, что не в силах забыть Мансура. Сколько бы она ни разуверяла себя, жизнь без Мансура кажется ей одинокой, бесприютной.

Еще в самолете она решила: «В первый же вечер навещу Тагировых». Но делегаты-земляки надумали пойти в Татарский академический театр. Позвали и Гульшагиду. Ей и самой хотелось посмотреть интересный спектакль — ведь она так давно не была в хорошем театре. И Гульшагида пошла с делегатами. Посещение Тагировых отпало. Может быть, она и не отказалась бы от своего первого намерения. Но… женская гордость. Гульшагида втайне надеялась— вдруг Мансур, узнав о ее приезде, в первый же вечер сам разыщет ее. Надежда не сбылась. В гостинице, где остановились делегаты, никто не справлялся о Гульшагиде.

Вернувшись из театра, она почти всю ночь не спала. Все думала о Мансуре. Что только не приходило ей в голову. Но мечты оставались мечтами. Вернее всего, Мансур даже не знал, что Гульшагида в Казани.

На другой день в девять утра делегаты были уже в зале заседания партконференции, открывшейся в Оперном театре имени Мусы Джалиля. Перед началом заседания к Гульшагиде подошел Хайдар Зиннуров. Это была очень теплая встреча — нё просто врача и бывшего пациента, но — двух друзей. И Гульшагида знала, что дружбе этой суждено закрепиться.

Последний раз они виделись весной, когда Зиннуров приезжал в Акъяр в командировку от газеты, чтобы собрать материал для очерка об акъярской больнице. Тогда же Гульшагида возвратила ему тетрадку под названием «Из мира больных». Не дожидаясь вопроса — понравилась ли ей рукопись, — по врожденной своей деликатности Зиннуров мог и не спросить об этом, — Гульшагида поблагодарила его за доверие. И еще она сказала тогда: «Я прочла записки с большим удовольствием. С пользой прочла. Я убедилась, насколько важно бывает врачу сохранить перед больными внутреннюю свою собранность, безукоризненный нравственный облик. Это ведь закрепляет у больного веру в силы врача, следовательно — помогает борьбе с недугом. Вооруженный знанием этой истины, врач сумеет установить духовный контакт с больным. А это очень важно».

Очерк Зиннурова о больнице был напечатан, и в нем Гульшагида прочла немало добрых слов о себе. Она тогда же написала Зиннурову: «Вы чуть ли не в героиню превратили меня. У нас в Акъяре газету передавали из дома в дом. Вряд ли я заслужила такую честь».

И сейчас у них хватило времени, чтобы наговориться вдоволь. Гульшагида перезнакомила Зиннурова почти со всеми делегатами своего района.

А с другого конца зала, раскрыв объятия, к ним уже шел Николай Максимович Любимов. С присущей только актерам смелостью он обнял Гульшагиду, поцеловал в щеку, возгласив чуть ли не на весь зал:

— Чтоб не сглазить, — ты еще больше похорошела, цветок мой! Уж не вышла ли замуж?

Гульшагида только отмахнулась, не найдя что ответить.

Хорошо, что у Николая Максимовича знакомых чуть ли не половина зала. В следующую минуту он уже устремился к женщине с Золотой Звездой и орденом Ленина на груди.

А во время перерыва, в фойе, Гульшагида, разговаривая с земляками, вдруг услышала за спиной у себя голос:

— Как только Сафина построила новую больницу, загордилась, знать никого не хочет!

Обернувшись, она увидела первого секретаря обкома и председателя Совета Министров.

— Ну как, справила новоселье в больнице? Хорошо получилось? — спрашивал секретарь, протягивая руку Гульшагиде.

— Скоро можно будет справлять. Осталась внутренняя отделка.

— Ждите, приедем посмотреть. Говорят, вы там отстроили целый больничный городок?

— До городка далеко. А на новоселье — добро пожаловать! — улыбнулась Гульшагида. — Очень кстати будет. У нас деньжонок не хватает на оборудование. Если уж в большом помогли, думаю, за малым не постоите.

— Видели, как она ловко подъезжает! Сперва отчитайтесь за полученное, а дальше дело покажет.

На вечернем заседании начались прения. Выступали лучшие люди республики. Гульшагида слушала и невольно думала: а что сказала бы она, если бы вышла на трибуну? Ведь она не передвигала через горы и овраги огромные железные конструкции, высотой в сорок метров и весом в десятки тонн, не карабкалась, рискуя жизнью, по железным каркасам, как этот, только что закончивший свою речь монтажник-высотник. Труд ее нельзя выразить в литрах, в метрах, в тоннах, как труд доярок, хлеборобов, ткачих, нефтяников. Она оберегает здоровье людей. Правда, человек может творить великие дела лишь при хорошем здоровье. Возможно, именно об этом и сказала бы Гульшагида, если бы осмелилась подняться на трибуну.

Возвращаясь в гостиницу, она думала: «Что, если Мансур звонил ко мне в номер? А может, приходил, спрашивал?..»

Но Мансур и сегодня не приходил, не звонил. А она по-прежнему не хотела первая напоминать о себе. Гульшагида долго смотрела из окна на темную и пустынную улицу Баумана. Легла спать далеко за полночь.

…И увидела сон. Будто идет по Федосеевской дамбе. Раннее утро. Навстречу ей бежит Мансур. Гульшагида догадывается: Мансур хочет сказать ей, что слышал, как она весной, в поле, пела грустную песню. Все быстрее бежит Мансур. Все меньше и меньше расстояние между ними. Уже осталось всего два-три шага. Гульшагида видит встревоженные глаза Мансура, его вздрагивающие губы… Но тут она проснулась.

За время конференции портреты многих делегатов печатались в газетах. Помещена была и фотография Гульшагиды; о ней упоминали и в радиопередачах. Неужели Мансур ничего не знает, ничего не слышал? Должно быть, просто не хочет видеть ее. Значит, она совсем не нужна ему. Может быть, он женился? Ведь говорила же Фатихаттай, что Ильхамия готовится к свадьбе.

Больше всего не хотелось Гульшагиде, чтобы заявился Фазылджан Янгура. А он пришел. И почему-то рано утром. О чувствах своих на этот раз не говорил ни слова, но глаза у него лихорадочно блестели.

Они вышли на улицу. Город еще не совсем проснулся. По небу тихо плыли белые облака, оставляя тени на земле… Разговор так и не сложился. Они попрощались довольно холодно.

А дальше — как в сказке…

Завтра открывается Двадцать второй съезд Коммунистической партии Советского Союза… Вернее, он откроется сегодня, потому что кремлевские куранты давно уже пробили в ночной темноте двенадцать. Вряд ли кто из делегатов в ожидании исторического события сомкнул в эту ночь глаза. Не спится и Гульшагиде. Перед ее взором одна за другой мелькают картины. Проводы делегатов на Казанском вокзале. Да, Казань торжественно проводила своих избранников на партийный съезд. Народу на вокзале — глазом не окинешь. Мощные прожекторы освещали людское море, красные полотнища, лозунги. Много улыбок и цветов. Откуда-то лилась музыка. Снимали для кино и телевидения, для газеты. Слепили глаза сияния рефлекторов, вспышки магния. К делегатам то и дело подходили корреспонденты с желтыми кожаными аппаратами за плечами и микрофонами в руках. Один из них попросил Гульшагиду сказать несколько слов в микрофон. Что она говорила? Теперь уже не вспомнить. Одно знает: слова шли от сердца.

Гульшагиду провожали бывшие сослуживцы по больнице, знакомые. Пришли врач Вера Павловна, Асия, Диляфруз. Несколько позже явились Абузар Гиреевич и… Мансур. Ни с тем, ни с другим не удалось поговорить наедине. Но все же Мансур пришел — это было уже большим счастьем. Знал он или не знал до этого вечера, что она в Казани? Теперь уж не важно. Он пришел, остальное — мелочи.

И в дороге, и в московской гостинице, когда просыпалась по ночам, перед ее глазами, как звезда в темном небе, не раз появлялся Мансур. Ее охватывала радость. Какие только мысли не возникали в голове. Если пришел провожать, значит, и встречать будет. Труден только первый шаг, а второй уже сам собой напросится. Гульшагида старалась восстановить в памяти каждый взгляд, каждое движение Мансура, ища в них особый смысл. Ведь слова бывают обманчивы. А в глазах, в невольных движениях человека можно угадать истинное чувство. Чтобы найти время искренне поговорить с Мансуром, она на обратном пути остановится в Казани на целый день, мало — на два дня, — предлог для остановки всегда можно придумать.

Уже поздно ночью постучали в дверь номера. Принесли телеграмму, — бланк с красной полосой, с надписью «правительственная». Распечатала — и от радости слезы навернулись на глаза. Это из Акъяра, от работников больницы.

«Сегодня переехали новое здание тчк Все благополучно тчк Настроение у всех хорошее тчк Думаем о вас тчк Желаем больших успехов в работе съезда».

Завтра предстоит напряженный день, нужно хоть немного отдохнуть, но Гульшагида так и не смогла заснуть. Значит, переехали в новую больницу… Воображение рисовало ей новые, светлые палаты. Все отделения — терапевтическое, хирургическое, детское, инфекционное — расположены отдельно. А в будущем — своя лаборатория, кабинеты для электро- и водных процедур, будет и рентген. Это уже современная больница в подлинном смысле слова…