Переплет - Бриджет Коллинз

я возвращался с верхнего поля по глубоким сугробам и, споткнувшись о невидимый камень, полетел вперед. У меня возникло странное ощущение: я не сразу понял, где нахожусь. Лишь поднявшись на ноги, я узнал сломанный участок забора, которым собирался заняться уже несколько месяцев, и изумленно покачал головой: это ж надо было заблудиться здесь. В ту ночь я плохо спал, и на следующий день был дерганым и раздражительным. Все валилось из рук, все шло не так: я споткнулся о ведро с молоком и опрокинул его; неплотно закрыл задвижку в маслобойне, и туда пробралась свинья; крыша молотильни едва не обрушилась, а одну из наших овец загрызла лиса. Отец, как и я, пребывал в скверном расположении духа, а у мамы своих дел было по горло: она кормила цыплят и выполняла прочие обязанности Альты, а меня послала таскать воду для стирки. Наконец я чуть не отхватил палец резкой для репы; это привело меня в чувство.

Улучив момент, когда мама повернулась ко мне спиной, я стащил кусок хлебного пудинга и пошел в конюшню. Там я ел и смотрел, как Пружинка кормит щенков. Но даже эти новорожденные комочки почему-то меня раздражали; сначала я не мог понять, чем они могли мне досадить, но потом понял, что они напоминали мне о нем, о Люциане Дарне, о том, как он смотрел на меня; его презрительный взгляд лежал на мне печатью, даже когда его самого рядом не было.

– Люциан!

Альта звала его – не знаю, давно ли. Я запихнул в рот остатки пудинга и вышел во двор. Сестра стояла у окна и махала рукой; на дороге у ворот слышался приближающийся стук копыт. Но снег приглушал все звуки, и когда секунду спустя он спешился прямо передо мной, я вздрогнул от неожиданности. Наши взгляды встретились. Он вежливо и осторожно кивнул и с преувеличенной тщательностью отряхнулся. Его куртка пахла лошадью, а высокие сапоги были забрызганы грязью; я же работал целый день и знал, что от меня разит потом и я весь в грязи, паутине и овечьем помете. И хотя мы оба не блистали чистотой, я почему-то отвернулся и покраснел против своей воли. На пне лежал топор; не зная, куда себя деть, я взял его и сделал вид, будто рубил дрова перед его приездом. Схватил ближайшее полено и с громким стуком расколол его пополам.

Кажется, он хотел что-то сказать, но тут на порог выбежала Альта.

– Пойдем смотреть щенков! – выпалила она, и Люциан пошел за ней. Задержался ли он у ворот, ожидая, что и я его поприветствую? Мне было безразлично. Я расколол еще три полена и последовал за ними в конюшню.

– Смотри, вот тут у нее будет большое черное пятнышко, – говорила Альта, когда я вошел, бережно держа щенка под грудь. – Вот, подержи.

– А если уроню?

– Не уронишь, – успокоила его Альта. – Вот так. Хорошенькая, правда? Как ты ее назовешь?

– Еще не думал об этом. – Он неуклюже поднял щенка. – Ты права, на нее как будто чернила пролили. Вот тут как будто пятно. Может, назвать ее…

– Надеюсь, ты не собираешься назвать ее Пятном, – сказал я.

Люциан Дарне оглянулся: он не заметил, как я вошел.

– Я этого не говорил. Может, Капелька? Или Чернушка?

– Клякса, – предложила Альта.

Щенок раскрыл рот и зевнул, точно услышал ее, и Альта засмеялась.

– Видишь? Ей нравится. Пусть будет Клякса.

Так собака и стала Кляксой. Впрочем, Дарне, похоже, было безразлично; он улыбнулся лишь потому, что Альта улыбнулась, как будто был готов соглашаться с ней во всем. С щенком он держался, как с младенцем, – осторожно, во всем слушаясь Альту, – и я презирал его за это. Я не сомневался в том, что он ведет игру: его улыбки, ласковые постукивания по носу щенка – все было ради Альты. И на ферму он приезжал, чтобы повидаться с Альтой, а не со щенком. Теперь он наведывался к нам раз в пару дней. Когда кашель усилился и Альте пришлось неделю пролежать в постели, он часами сидел рядом, играл с ней в игры и дразнил ее, а она объедалась шоколадом, который он специально для нее заказал из Каслфорда.

Поначалу я держался в стороне. Пусть приезжает, думал я, но видеть их вдвоем мне совсем не хочется. Но примерно через неделю мама затащила меня в кладовую, когда я проходил мимо, и закрыла за собой дверь.

– Эмметт, можно поговорить?

– Что? Здесь? Холодно же.

– Я быстро. Речь об Альте и… мистере Дарне.

Мистер Дарне. Должно быть, мои чувства отобразились на моем лице, потому что она не дала мне ответить.

– Послушай, Эмметт. Я знаю, что он тебе не нравится – и не смотри на меня так, думаешь, никто ничего не заметил? Но прошу, подумай об Альте.

– Я думаю об Альте. Именно поэтому…

– Для нее это может быть хорошая возможность. Если он в нее влюбится…

– Глупость какая! Не влюбится он.

– Тут можно лишь гадать. Но подумай о том, чем это может для нее обернуться, Эм. Если он женится на ней… Такое бывает! Нечасто, но она очень красивая девушка, и может статься, так и будет! Он богат, хорош собой, обаятелен, молод. Лучшего ей и желать нельзя. Постарайся все не испортить.

– Другими словами, ты хочешь продать ее подороже.

Мама теребила себя за ухо, и на мочке остался след от ногтя – крошечный красный полумесяц. Наконец она произнесла:

– Я и не жду, что ты поймешь. Ты очень наивный, Эмметт. Даже наивнее Альты. Но мне нужна твоя помощь.

– Помощь? И чем я могу помочь? Начать распекаться перед ним? Или пообещать, что Альта окажется бесподобной в посте…

– Не смей!

Последовало молчание. Я сунул руки в карманы и сделал глубокий вдох.

– Что я должен делать?

– Что бы ты ни думал, – обиженно произнесла она, – мы любим Альту больше жизни и не желаем ей зла. Я надеюсь – отчаянно надеюсь, – что ее жизнь изменится благодаря мистеру Дарне. Но если этого не случится, я не хочу, чтобы ее репутация пострадала. Мы с отцом хотим быть уверены в том, что она никогда… какими бы ни были ее чувства к нему, она не должна… оступиться.

– Ей кажется, что она его любит, – ответил я. – Разумеется, она захочет оступиться.

– Что ж. Тогда мы с папой просим тебя приглядывать за ними. И проследить за тем, чтобы этого не произошло.

– То есть я должен стать их дуэньей? Мам, да у меня работы невпроворот, а ты просишь меня сидеть целыми