Журнал «День и ночь» 2010-1 (75) - Лев Роднов

С крыш и стен домов, через улицу свисают узкие полотнища, исписанные иероглифами. В витринах выставлены муляжи продаваемых товаров. Город залит ярким светом. Магазины, расцвеченные фонариками, торгуют допоздна. Зазывалы буквально затягивают в свой магазин. Как только зайдёшь внутрь, навстречу тебе с улыбкой во весь рот, сложив руки для приветствия, бегут приказчики, мальчик-бой. Несмотря на протесты, мальчик старается щёткой смахнуть пыль с твоей одежды и обуви. Хозяин в тёмно-синем халате, с чётками и веером в руках, предлагает чашечку зелёного горячего чая или прохладительный фруктовый напиток. Старший приказчик, перебирая ключами, распахивает вертикальные и горизонтальные витрины, демонстрируя товар. Мы, в свою очередь важно запрашиваем:

«Ту-Шачен?» (Сколько стоит?). На этом знания китайского у нас обрываются, и мы переходим на арифметику. Пишем цифры на бумаге. Процедура затягивается, пока не найдём золотую середину. Торгуются же китайцы похлеще наших цыган.

Тут же на улице и бреют. По-китайски, если побриться, то это означает и выспаться. Бреют в лежачем положении, в специальном кресле, наподобие зубоврачебного, и таким ножом, что им впору резать поросёнка. Перед началом бритья парикмахер нажимает педаль ногой, и вы вместе с креслом резко опрокидываетесь на спину. Как-то мы неудачно пошутили над нашей «бородой номер один» — Виктором Камониным, который, наконец, решил с ней расстаться. Все китайцы приветствовали его не иначе как:

«Да хуцза! Хэнь хао»! (Длинная борода! Очень хорошо!) Когда парикмахер нажал на педаль, Виктор страшно перепугался. Подумал, что его хотят зарезать, и чуть не избил добрейшего Мишу-брадобрея. Но зато, когда привык, то часто засыпал в кресле под мерный гул вентилятора.

В Ухане мы часто встречались с нашими соотечественниками, русскими эмигрантами. Часто подходили русские юноши, одетые в заплатанную, но чистую и отутюженную одежду. Они стыдливо просили:

— Братец, дай, пожалуйста, на хлеб.

Как-то в одном из мануфактурных магазинов мы обратили внимание на разговор хозяйки с одним из её служащих:

— Граф, — с достоинством изрекла хозяйка, — разверните товары и покажите господам русским лётчикам, что мы получили недавно из Шанхая.

— Слушаюсь, княгиня, — отвечал тот.

Мы волей-неволей посмотрели на «графа», который с поклоном и заискивающей улыбкой предлагал нам товар. Выйдя на улицу, мы ещё долго смеялись.

(На территории Китая наши волонтёры, следуя инструкции, избегали обращения «товарищ», но и обращение «господа» чрезвычайно их смущало. Каждый обязан был выбрать себе псевдоним. К отцу обращались — господин Сидоров.)

В другой раз мы зашли как-то в одно заведение поужинать. Владелицей ресторана оказалась русская, до революции принадлежавшая к высшей знати. Зал пустовал. Как только мы вошли, оркестр из пяти человек встретил нас маршем из кинокомедии «Весёлые ребята». Вдоль стены сидели молодые девушки разных национальностей, всего человек десять. Заказали ужин на четверых. Я в шутку заметил:

— А есть ли у вас кахетинское вино, марки «Мукузани»? Метрдотель, тоже русский, с достаточно привлекательной наружностью, принимая заказ, заверил:

— Если русские господа подождут минут тридцать, вино будет им доставлено.

В зале прислуживал пожилой слуга-китаец. Пока мы ожидали, к нам подсели девушки и стали расспрашивать про Россию и новые порядки. Кое-кто из наших пошёл танцевать. Неожиданно в ресторан вошли четыре американских матроса с военного корабля, застрявшего в порту Ханькоу. Они были уже навеселе. Сели рядом за соседний стол и заказали по кружке пива. Внезапно один из них подозвал слугу китайца и, когда тот подбежал, плеснул тому в лицо пиво. Музыка сразу перестала играть. Подвыпивший американец демонстративно вышел на середину зала и, широко расставив ноги, стал смотреть на нас в упор. Штурман Виктор Терлецкий и Ваня Черепанов, радист, хотели вступиться за китайца, но я их остановил, заметив, что это — провокация и нужно иметь больше выдержки. Через пять минут все успокоились и заняли свои места. Заиграла музыка, начались танцы. Разбушевавшегося матроса отвели его товарищи, но он всё время рвался к нашему столу. Прошло какое-то время, я и не заметил, как буян снова возник перед нами. Пошатываясь, нависнув над нашей компанией, он в упор рассматривал содержимое стола. Я предложил ему стоящий рядом стул и пригласил сесть, желая его угостить.

Это был рядовой матрос с тральщика — высокий, белокурый, с простым симпатичным лицом, которое портил напряжённый и злобный взгляд. Взяв предложенный стул, он перемахнул через его спинку ногой и демонстративно уселся спиной к нам. Тут уж нашей выдержке пришёл конец. Я что было силы отпихнул стул ногой. Задира ткнулся носом в пол и пополз, путаясь со стулом, не находя точки опоры, чтобы встать. Мы подхватили его под руки, раскачали и вышвырнули на улицу. Морячок на большой скорости всем своим телом распахнул двери и вылетел на мостовую. По молчаливому договору, ту же участь разделили с ним его товарищи. Как только последний из них вылетел из ресторана, слуга китаец молниеносно захлопнул входную дверь и дополнительно затянул её раздвижной решёткой, радуясь, что так ловко отомстили за него.

С улицы продолжали доноситься шум и крики неудачливых танцоров. К этому времени поспел и наш шашлык по-карски, а хозяйка-княгиня в честь «победы» господ русских лётчиков не поставила стоимость кахетинского в счёт.

Глава VIII

Хо — пухо

Каждый раз после возвращения с боевого задания, неизменно вставал вопрос: как быстро можно устранить повреждения и сколько машин ввести в строй к утру следующего дня. И тут все надежды возлагались на механиков. Иногда диву давались, как можно починить то, что впору оттащить на свалку? Настоящими асами своего дела были техники-стрелки Василий Землянский, Виктор Камонин, Иван Мазуха. Они прямо-таки творили чудеса. На авиакладбище выискивали пригодные детали, узлы, свозили в капониры (земляное прикрытие), всё это собирали, стыковали и, глядишь, ожила «катюша». Нередко техники летали на боевые задания за стрелков. Из-за большого объёма работы часто ночевали под крылом самолёта, на дутике (хвостовое колесо).

Приказ при налётах укрываться в щелях нет-нет да и нарушался. Предусмотрительно сняв чехлы с задних ШКАСов, ребята словно бы ожидали появления японских штурмовиков и незамедлительно пускали в ход оружие. Не раз попадало за это «фарманщику» — Васе Землянскому. У нас в группе его прозвали «фарманщиком» за то, что он долгое время летал на бомбардировщике Фарман-Голиаф. Ко мне в группу он пришёл с трассы, где налетал стрелком более сто часов, перегоняя истребители на фронт.

— Это кто же позволил нарушить порядок?

— Дык. Сидор Васильевич.

— Никаких «дык»! Понятно? Ишь, герой нашёлся! Ругать-то я их ругал, а в душе сознавал: на то оно и оружие, чтобы стрелять не только в воздухе, но и на земле.

К каждому механику был прикреплён китайский помощник. Местное начальство часто меняло их, считая нежелательным длительный контакт с советскими людьми. Китайские механики, наоборот, стремились к общению. Специалистами они были не ахти какими, но их отличало трудолюбие, исполнительность. Заправка самолёта горючим, маслом, чистка и мытьё — все эти операции они выполняли очень тщательно. Между собой старались учить друг друга и языку. Так вспоминал о своём опыте общения техник Корчагин:

«В китайском языке много шипящих и почти отсутствует звук „р“. В произношении иероглифов настолько тонкие нюансы, что нам не удавалось уловить их даже при многократном повторении одного и того же слова. Мы сидим под крылом самолёта, и обучающий меня механик Ли произносит:

— Шен.

Я повторяю за ним:

— Шен.

Он отрицательно качает головой:

— Шен.

Вслед за ним я говорю:

— Шен.

И так может продолжаться без конца. Тогда китайца осеняет мысль, что я вообще косноязычен и не в состоянии произнести требуемое слово. Он даёт это понять следующим образом: высунув свой язык, притрагивается к его кончику пальцем, а потом, показывая рукой в сторону моего языка, заключает:

— Пухо (плохо).

Это означает, что мой язык с дефектом, и ему непосильны да даже самые простые слова и звуки.

Тогда я перехожу в „наступление“. Тут уж приходится нажимать на букву „р“.

— Держатель, — начинаю я.

— Телезате, — повторяет он.

Я отрицательно качаю головой и продолжаю:

— Краб.

— Кылапе. Хо? (хорошо?) — старается мой ученик и с надеждой смотрит на меня.

Я опять качаю головой. Затем идут слова — „рыба“, „рак“.

Ли понимает, что не справляется с задачей, и тогда я, показывая на свой язык и на собеседника, выразительно произношу: