Стриптиз в кино - Нэнси Бартоломью

Я прошла в костюмерную, где назревал, кажется, еще один взрыв, потому что в наш Вавилон прибыла новая звезда. Звезда по имени Кенди Барр. Прямо не клуб, а звездопад.

Она стояла посреди комнаты, оглядываясь с напряженным выражением лица. Хотя, казалось бы, чего особенно напрягаться? Безусловно, она была хороша собой: отличная фигура, темные волосы почти до пояса, настоящие голубые глаза. И веснушки на лице совсем ее не портили, даже наоборот. Но вот росточек — закачаешься! Чуть не семь футов! Вымахала на славу. Я считалась у нас самой высокой, но она переплюнула меня, наверное, на целый фут.

Девушки с откровенным изумлением, не скрывая усмешек, рассматривали ее — что за чудо чудное? Капризы природы! Я подумала, что, если она нацепит еще туфли на высоком каблуке, зрители посчитают: артистка на ходулях. Да, для режиссера будет работенка — маскировать ее рост с помощью хитроумных манипуляций со светом и дымовыми завесами. Интересно, какие у нее сценические костюмы? И уместится ли она у нас под душем — так, чтобы не сбить его?

Но пока надо было принять ее по-человечески, и я постаралась со всей строгостью взглянуть на распоясавшихся девушек.

— Потише! — сказала я им и обратилась к вновь прибывшей: — Приветствую тебя в нашем клубе. Меня зовут Кьяра Лаватини.

На меня взглянули голубые красивые глаза, полные слез.

— Так, — проговорила я, повернувшись к девушкам. — Кто из вас что-то ляпнул?

Все молчали. Затянувшуюся паузу нарушил появившийся Винсент. Но облегчения его реплика не принесла. Он остановился в дверях и воскликнул:

— Господи! Да что же это Барри прислал нам? Бедняжка Кенди заплакала уже в открытую, и ей понадобился носовой платок.

— Винсент, — сказала я, — все будет о’кей. Просто она немного напугана.

Свои слова я сопроводила жестами, призывавшими Винсента помолчать, а девиц оказать расстроенной гостье психологическую поддержку. Что они и начали выполнять с той же готовностью, с какой за минуту до этого готовы были смешать ее с грязью.

Кенди Барр подняла голову. Глаза у нее заплыли, веки покраснели, краска потекла.

— Дело не в этом… — простонала она в перерывах между рыданиями. — Я… просто я никогда не уезжала так далеко от дома… А потом услышала про эти ужасные вещи… Тут у вас…

— Вы были знакомы? — спросила я. — С Винус и Фрости?

— Еще бы. Мы были подругами. Но я их не видела в последние месяцы, и вот теперь… услыхала…

Она зарыдала с новой силой. Эта каланча была единственным человеком из тех, кого я знала, кто так искренне сокрушался по поводу смерти двух артисток.

— Ты не знала об этом до приезда сюда? — удивилась я.

Она замотала головой:

— Да нет же! Барри ничего мне не говорил. Наверное, не хотел огорчать, а новости я не слушаю и не читаю. Хороших ведь никогда не бывает. Зачем лишний раз переживать? Я такая чувствительная. Барри говорит, я думаю не головой, а своими чувствами. И он прав: я ведь артистка. У настоящих артистов так и должно быть, верно?

Я не стала вступать в дискуссию по этому поводу, а вместо этого обняла Кенди за талию и сказала:

— Может, когда начнешь сейчас танцевать, то сможешь передать в танце свои чувства и тебе станет легче?

— Да, конечно, — согласилась она, — я тоже так считаю.

Она через силу улыбнулась и от этого стала еще симпатичнее.

— Попробуй сделать так, Кенди, — повторила я. — И тогда твое выступление, возможно, станет как бы памятью о них.

Она улыбнулась еще шире и тряхнула копной своих роскошных волос.

— Как ты хорошо это сказала, Кьяра. Я именно так и сделаю. Знаешь, ты похожа на одну мою напарницу в Атланте, мы вместе танцевали. А потом она ушла. Она была очень хорошая.

Я тоже собралась уже уйти из комнаты, а потому сказала:

— Что ж, с нашей работы многие уходят. Не всем она под силу.

Но ответ Кенди задержал меня и заставил вздрогнуть:

— Ты не так поняла, Кьяра. Она совсем ушла. Ее тоже убили. И никто о ней толком даже не вспомнил.

— У нас здесь тоже так, — сказала я, понимая, что этим не утешу ее, но не желая врать, будто бы в Панама-Сити мы так уж незыблемо храним память о погибших.

— Это уж точно, — подтвердила одна из девушек, и остальные бурно согласились с ней.

Кенди распрямилась, вздернула подбородок.

— Когда мне начинать? — спросила она.

Я взглянула на стоявшего у дверей Винсента и сказала:

— Чем скорее, тем лучше. Народу сейчас полно, нас только что едва не взорвали, и всем хочется развеяться. Твое выступление будет в жилу.

Босс кивнул, приветствуя, как я поняла, мою систему общения и воспитания.

— Хорошо, — сказала Кенди, — буду готова через десять минут.

— Девчонки! — обратилась я к остальным танцовщицам. — Давайте сделаем все в лучшем виде! Чтобы девушки из других клубов узнали, как мы смело и мужественно переносим все напасти и не сдаемся ни перед какими бедами! И что нас никому не запугать!..

Моя почти предвыборная речь была выслушана с вниманием и заслужила полное одобрение. Хотя всем было бы куда проще и понятнее, если бы я сказала коротко и веско: “Сестренки, давайте вместе выбираться из дерьма, в которое угодили!.. ”

В общем, девушки бросились к своим шкафчикам, чтобы найти подходящие наряды, и я им посоветовала, чтобы в них, в нарядах то есть, преобладали два цвета — черный и красный. Траурные.

Для Кенди у нас, конечно, не было ничего подходящего по размеру, даже если ей было бы нужно, но она принялась рыться в своем чемоданище и вытащила оттуда шмат красной материи и черную головную повязку.

Однако, несмотря ни на что, слезы не просыхали в ее глазах.

Совместными усилиями — помогали нам и режиссер, и наша диджейка, и даже Винсент, опустошивший какие-то свои костюмные загашники, — мы сумели создать шикарную красно-черную команду. Даже все чулки и все каблуки туфель были черными, а все подвязки и все головные уборы красными. В центре этой команды возвышалась — и еще как! — заплаканная Кенди в крошечном красном платье, которое выглядело на ней как купальный костюм.

— Готовы? — спросила я. Все выдохнули: да!

— Помни мой совет, Кенди, — напутствовала я ее, — и закрой, пожалуйста, свой водопроводный кран.

Она кивнула, и я видела: малышка честно борется с новым приступом слез.

Взяв микрофон из рук режиссера, я вышла на сцену под приглушенную печальную мелодию.

— Джентльмены! — произнесла я и дождалась, пока шум окончательно затих. — В нашем клубе существует незыблемое правило отдавать дань памяти тем, кто раньше нас ушел из этой юдоли скорби в мир иной, в мир, где всегда светло и спокойно…

Мужчины ерзали на своих местах, поскольку немного необычным казалось им сочетание благочестивых слов и нарядов, в которых мы приготовились исполнять экзотические (назовем их так) танцы. Да, это было нашим зрителям в новинку, но кто сказал, что нужно вечно придерживаться рутины? Как же тогда развиваться искусству? И науке тоже…