Московский упырь - Андрей Посняков

– Значит, не Джером…

Митрий задумчиво почесал за ухом:

– Погоди, Иване. Тут так, с маху, не решить. Хорошо бы еще выяснить, не делал ли кто с тех картин списков. Ну, копий, как их французы называют. Признаюсь, эта мысль мне уже позже пришла… Ничего, выясню… Так, теперь – о Никодиме Рыле. Тот тоже оказался в отъезде, в Каргополе, но супружница его показала, что картину Никодим покупал, но не для себя, а в подарок какому-то важному чину, какому – она не ведает. Ничего, вернется Никодим – расскажет!

– А когда вернуться должен?

– Да через месяц.

– Добро. Выясни. – Иван покосился на дверь – в коридоре по-прежнему шумели. – Да что же они орут там?

– Ясно что – над Галдяем насмехаются. Лошадь-то он проворонил.

Встав с лавки, Иван заложил руки за спину и прошелся по горнице:

– Что-то Прохора долго нет.

– Ничего, явится, – Митрий махнул рукой и задумался.

Какое-то время в горнице стояла тишина, прерываемая лишь раскатами хохота за стеной и в коридоре. Иван подошел к окну, полюбовался на оранжевый закат с длинными черными тенями соборов и башен, потянулся и, взяв с подоконника кувшин, налил в стоявшие там же кружки квасу. Протянул Митьке:

– Будешь?

– Благодарствую. – Парень долго пил, а когда напился, поставил опустевшую кружку на стол и, хитро прищурившись, посмотрел на Ивана. – Иване, а у тебя рублев десять не будет?

У Ивана было не десять, а куда больше, и хитрый Митька об этом был прекрасно осведомлен. Потому и спрашивал.

– А на что тебе такие деньжищи? – удивленно осведомился Иван.

– Да так… – уклончиво отозвался парень, потом не выдержал, усмехнулся: – Лесопильную мельницу на Тихвинке-реке хорошо бы поставить. Я уж с англичанами договорился – на паях, а потом и сами выкупим.

– Мельницу? Лесопильную? – ахнул Иван. – Ну, ты и авантюрист, Митька! А пошто в Тихвине?

– Оттуда бревна вывезти легче – по рекам сплавить иль на баркасах-насадах. Да и лесок один на примете имеется. Хороший такой лесок… и недалеко. На Москве-то, чай, уж все леса поделены – боярские либо царские, либо там, где ни рек, ни дорог нету.

Иван задумчиво посмотрел на приятеля:

– Знаешь, Митька, почему я тебе эти деньги дам?

– Потому что я тебе – брата вместо.

– Не только поэтому… – Юноша неожиданно улыбнулся столь светлой и лучистой улыбкой, что Митрий даже не сомневался, кому она предназначена. Не ему – Василиске, сестрице. – Видишь, Митя, ведь получается, что ты у Василисы – един прямой родственник, тем более – мужеска пола… И лесопилка эта, вернее, часть доходов с нее Василиске вроде как приданое будет. Ну, а прогорим – уж останется бесприданницей, всего-то и дел!

– Ну, Иване, – выслушав, восхищенно присвистнул Митрий. – Ну, голова.

Иван ухмыльнулся:

– Ты, кстати, как деньги в Тихвин доставлять думаешь?

– Векселем. На имя отца Паисия, судебного старца.

– Да, уж этому человеку доверять можно. Вот кого бы в отцы посаженые, жаль, далече он. Да и монах.

– Есть у меня один шустрый отрок, – продолжал тему Митрий. – Человек надежный, его с векселем и отправлю.

– А деньги в вексель где переводить будешь?

– Как это – где? У англичан, вестимо.

– А что, англичане и в Тихвине есть?

– А они, Иване, по всей России-матушке есть, если ты не заметил.

Оставив Митрия разбирать челобитные – ох уж, и утомился же от них за день! – Иван, в ожидании Прохора, отправился навестить Галдяя Сукина. Незадачливый подьячий был обнаружен им в людской горнице, в компании непосредственного начальника – дьяка Ондрюшки Хвата.

– Поклон тебе, Ондрей Василич! – входя, шутливо бросил Иван. – Чего домой не идешь, поздно ведь?

– Здоров, Иване! – дьяк дернул бородкой. – Уйдешь тут, с этакими-то обалдуями! – Он с презрением кивнул на поникшего головою Галдяя, скромно стоявшего в уголке. – Лошадь, вишь, увели у него. Про между прочим – казенную! – Ондрюшка вновь повернулся к подьячему: – Так, может, ты ее пропил?

– Не-е, господине… Не пью я.

– Не пьешь? – Дьяк подскочил к несчастному парню ближе и схватил за волосы. – А ну, дыхни!

Понюхал… и отошел разочарованно-устало. Присел на угол столешницы:

– Признайся – в кости проиграл?

– Не…

– В колпачки у шпыней рыночных?

– Как можно?

– Иль в новомодную игру – карты?

Галдяй грустно вздохнул и еще больше поник головою. Чуть оттопыренные уши его горели пожаром.

– Ну, вахлак! – Ондрюшка Хват погрозил парню кулаком. – Ну, погоди у меня… – Он обернулся к Ивану, пожаловался: – Не знаю, что с ним и делать.

– Так что делать? Пусть за лошадь платит – хоть в течение года, что еще-то? – Иван вдруг хохотнул. – Ладно лошадь, в Каменном приказе, рассказывали, лет пять назад приказную избу украли!

– Как так – избу? – заинтересовался дьяк. – Чтой-то я такого случая не припомню… Хотя, нет, вспоминаю смутно…

– Они там только новый сруб поставили, вечером. Утром приходят – нет сруба! За ночь украли, разобрали по бревнышку.

– Да… – Ондрюшка Хват вновь подошел к Галдяю и без замаха ударил кулаком в грудь. Подьячий скрючился, застонал. – Повезло тебе, паря, – усмехнулся дьяк. – Ежели б не лошадь, избу проворонил, прикинь – сколько б тебе платить?!

Поболтав еще немного, Ондрюшка засобирался домой. Проводив его до крыльца, Иван придержал за рукав скорбно бредущего следом подьячего:

– А ну-ка, пошли ко мне. Поговорим.

Заведя Галдяя в горницу, кивнул на лавку:

– Садись. Квасу испей.

Оторвавшийся от челобитных Митрий с любопытством уставился на подьячего:

– Что, коняку твоего нашли?

– Не, господине…

– И черт с ней, с конякой, – отмахнулся Иван. – Давай-ка лучше о деле. Опросил кого, выяснил что-нибудь?

– Опросил, – с готовностью закивал Галдяй. – Это… соседей… и слева, и справа, и протчих, и это… еще прохожих, вот…

По тому, как торопливо перечислял подьячий, по его бегающим глазам, Иван тут же понял – врет. Никого он не опрашивал, ну, разве что совсем случайных прохожих.

– И что видоки показали?

– Это… Показали, что сгорели все.

– Ну, ясно, – хмыкнул Иван. – А поподробнее?

– Что хозяин сгоревший – парсуны любил рисовать, а слуга его, старый – человек хороший, а вот молодой, Телеша, к мальцу одному приставал прегнусно…

– Что за малец?

– Да, как звать, не упомню. Белоголовый такой… Во! Их матушке государь пять рублев пожаловал, на избу.

– Ага… Больше ничего не проведал?

Галдяй опустил глаза:

– Ничего.

– Что ж… Хоть что-то.

Подьячий приподнялся с лавки:

– Так я это… пойду?

– Иди. Чего зря сидеть-то?

– Ну, тогда прощевайте, до завтрева, – низко поклонившись, Галдяй вышел.

Митрий покачал головой:

– Вот, тоже, деятель. Однако где же Прохор? – Он подошел к окну и неожиданно рассмеялся: – Эвон! Идет, кажется…

Заскрипев петлями, приоткрылась дверь, и в горницу заглянул… нет, не Прохор, а давешний незадачливый подьячий.

– Чего тебе? – зыркнул на него Митька. – Потерял что?

– Не… Я вот это… дополнить…

– Ну, входи, коль что решил, – пригласил Иван. – Рассказывай.

– Эвон… – Галдяй суетливо вытащил из поясной сумы завернутый в грязную тряпицу черепок. – На пожарище отыскал. Таких там во множестве.

– Ну, отыскал так отыскал. Все?

– Все, господине. Пойду я.

– Иди, – кивнув, Иван перебросил черепок Митьке. – Что скажешь?

Митрий внимательно осмотрел осколок, понюхал, даже на язык попробовал:

– Кажется, маслом каким-то пахнет. А вообще, кувшин-то был приметный – эвон, лоза виноградная. Явно не у нас в мастерских слеплен. Сходить завтра на рынок, узнать?

– Сходи, – отмахнулся Иван. – Зря, конечно, прогуляешься – что нам с этого черепка? Но, помнишь, Ртищев учил вникать в любую, даже самую, казалось бы, никчемную мелочь?

– Да помню, – Митрий завернул осколок в тряпицу. – Потому и спрашивал.

Прохор явился почти сразу после ушедшего подьячего, наверное, они даже встретились по пути. Зашел, остановился с ухмылкой у двери. Митька с Иваном разом вскинули головы:

– Ну, что?

– Да ничего хорошего, – пожав плечами, отозвался парнище. – Мертвяков-то уже на погост отвезли, зарыли.

– Жаль, – искренне огорчился Иван. – Хорошо, хоть приставы из пожарной чети осмотреть успели.

– Вот-вот, – Прохор согласно закивал. – И я говорю – приставы.

Он обернулся к приоткрытой двери и громко позвал:

– Никифор! Никифор! Ты пришел уже?

– Да тут, – послышался чей-то глуховатый голос.

– Так что стоишь? Заходи.

За дверью откашлялись, и в горницу вошел высокий нескладный мужик с горбатым носом и узкой бородкой. Мужик был одет в длинный красный кафтан, подпоясанный желтым шелковым поясом, и юфтевые сапоги с низенькими каблуками.

– Пожарной чети Земского двора пристав Никифор Онисимов, – поклонясь, отрекомендовался вошедший.

Иван засмеялся: