Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока - Жерар Нерваль

Эти слова вызвали у меня угрызения совести. Я ушел вместе с янычаром, который повел меня по длинной, извилистой тропинке, проложенной среди песчаных дюн, к берегам озера Манзала. Джерму загружали мешками с рисом, привезенными на нескольких барках, и у нас было достаточно времени для этой прогулки.

ОЗЕРО МАНЗАЛА

Справа от нас осталась деревня Эзба с домами из сырцового кирпича; среди ее строений виднелись развалины какой-то старинной мечети, арки и башни — это все, что осталось от древней Дамьетты: ее, ничем не защищенную от нападений, разрушили арабы во времена Людовика Святого. Когда-то море омывало стены этого города, теперь оно отошло на одно лье. На такую площадь территория Египта увеличивается каждые шестьсот лет. Караваны, направляющиеся в Сирию, пересекают пустыню и встречают на своем пути многочисленные древние развалины, занесенные песком; их контуры иногда обнажаются по воле ветра пустыни. Эти города-призраки, которые изредка сбрасывают с себя песчаный саван, пугают арабов: они считают, что их построили злые джинны. Исследуя эти развалины, европейские ученые обнаружили ряд укрепленных городов, построенных на берегу моря при той или иной династии пастушеских царей или фиванских завоевателей. Они вычислили, с какой скоростью отступает море, и определили, как изменилось течение Нила — при раскопках можно установить количество слоев в толще ила.

Все это дает возможность утверждать, что самым древним слоям сорок тысяч лет. Может быть, это не совсем согласуется с Книгой бытия, однако долгие века взаимодействия воды и суши смогли образовать лишь то, что в писании называется «бесформенной материей», а единственно бесспорным началом творения было создание живых существ.

Путешествие на верблюде — до недавнего времени единственный способ пересечь пустыню

Мы достигли восточного берега косы, на которой стоит Дамьетта; песок иногда поблескивал; казалось, мы идем по замерзшим лужицам и их стеклянная поверхность лопается под ногами, но это была морская соль. Стена высокого тростника все еще скрывала от нас озеро. Наконец мы подошли к пристани для рыбачьих барок, и здесь мне показалось, что передо мной раскинулось море в безветренный день. Только далекие острова, окрашенные розовыми отблесками восходящего солнца, с возвышавшимися куполами и минаретами являли собой еще более тихие уголки, а здесь по глади вод скользили сотни барок под латинскими парусами.

Это было озеро Манзала — древний Мареотис, — руины Таниса все еще возвышаются на главном острове; Пелусий расположился на сирийском берегу озера. Пелусий — это древний порт Египта, через который проходили в свое время Камбис, Александр и Помпеи; последний, как известно, нашел там свою смерть.

Мне было жаль, что я не мог посетить очаровательный архипелаг, рассеянный по озеру, и принять участие в изумительном лове рыбы, которой снабжается весь Египет. Всевозможные птицы парят над этим внутренним морем, садятся на воду у самого берега, прячутся в листве смоковниц, кассий и тамариндов. Близлежащие рисовые поля испещрены множеством ручейков и оросительных каналов, которые покрыты разнообразными болотными растениями: камышом, тростником, кувшинками и, конечно, лотосом; они расцвечивают зеленоватую воду и гудят от множества насекомых, за которыми охотятся птицы. Так происходит это вечное движение природы, где ведется борьба между созидательным и разрушительным началом.

Когда, пройдя по равнине, мы вернулись на насыпь, я снова услышал голос юноши-певца; он продолжал повторять: «Йелир, йелир, Истамболдан!» Я чувствовал, что поступил дурно, отказав в его просьбе, и решил поговорить с ним. Я поинтересовался, о чем его песня.

— Эта песня, — сказал он, — была сочинена во времена резни янычар[59]. Мне пели ее вместо колыбельной.

«Ну вот, — подумал я, — этот томный мотив, эти нежно звучащие слова, оказывается, о смерти и убийствах. Как далеко это от пасторалей!»

В песне говорилось примерно следующее: «Из Стамбула идет фирман-приказ об уничтожении янычар. Его везут на корабле. Али-Осман ждет его. Пришел корабль, но фирмана нет, и все в нерешительности. Пришел второй корабль, это как раз тот, которого ждет Али-Осман. Все мусульмане надевают свои богатые одежды и отправляются развлекаться за город, потому что наконец дождались фирмана».

К чему всегда докапываться до сути? Сейчас я предпочел бы не знать содержание песни. Вместо пасторалей или грез путешественника, мечтающего о Стамбуле, в памяти у меня остались лишь глупые куплеты политического содержания.

— Я бы очень хотел, — тихо сказал я юноше, — взять вас на джерму, но ваша песня наверняка не понравится янычару, хотя, кажется, он и не понимает ее.

— Разве это янычар? — сказал он мне. — Их нет больше во всей империи. Консулы все еще называют так своих кавасов, но этот всего лишь албанец, а я — армянин. Он злится на меня, потому что в Дамьетте я предложил свои услуги иностранцам, желавшим посмотреть город; теперь я еду в Бейрут.

Я дал понять янычару, что его недовольство необоснованно.

— Спросите у него, — сказал мне янычар, — есть ли у него чем заплатить за проезд.

— Капитан — мой друг, — ответил армянин.

Янычар покачал головой, но ничего не сказал. Юноша легко поднялся, взял свой небольшой сверток и пошел за нами. Мой багаж уже был перенесен на тяжело груженную джерму. Яванская рабыня, обрадованная переездом в новые края, равнодушно покидала Египет; она радостно захлопала в темные ладоши, увидев, что мы собираемся отчаливать, и пошла посмотреть, как грузят клетки с курами и голубями. Боязнь остаться без пищи сильно действует на эти наивные души. Из-за эпидемии в Дамьетте мы не смогли запастись разнообразной пищей. Зато риса было вдоволь, так что во время путешествия мы были обречены на неизменный плов.

БОМБАРДА

Мы спустились вниз по Нилу еще на одно лье; пологие песчаные берега тянулись, насколько хватало глаз; богаз, который обычно мешает судам доходить до Дамьетты, в это время был почти неощутим. Два форта защищают вход в Нил; их часто пытались пройти в средние века, но почти всегда это заканчивалось гибелью судов.

Благодаря появлению пароходов морские путешествия сейчас настолько безопасны, что, вступая на палубу парусника, невольно испытываешь некоторую тревогу. Вновь попадаешь во власть рока, который дает рыбам возможность взять реванш за человеческую прожорливость, а людям — перспективу десятилетних странствий вдоль негостеприимных берегов, подобно героям «Одиссеи» и «Энеиды». И если голубые воды сирийского залива когда-либо бороздила столь допотопная посудина, пробуждающая такие фантастические мысли, то это, безусловно, была бомбарда «Санта Барбара». Как только я увидел ее мрачный корпус, напоминающий угольную баржу, с одним-единственным треугольным парусом на единственной мачте, я понял, что сделал неправильный выбор, и у меня даже возникло желание отказаться от этого транспортного средства. Но как это осуществить? Вернуться в город, где свирепствовала чума, и ждать прибытия европейского брига (пароходы не обслуживают эту линию) было не менее рискованным. Я посмотрел на своих попутчиков: они не выражали ни неудовольствия, ни удивления; янычар, казалось, был убежден в том, что он все устроил наилучшим образом; ни малейшей насмешки не было видно на бронзовых лицах гребцов джермы; должно быть, для жителей этой страны судно не выглядело ни смешным, пи опасным для плавания. Во всяком случае, этот бесформенный галеас, эта огромная галоша, по самый борт погруженная в воду под тяжестью мешков с рисом, не обещала быстрого путешествия. Стоит только подуть встречному ветру, и мы рискуем познакомиться с негостеприимной родиной лестригонов и с порфировыми скалами древних феаков. О Одиссей! О Телемах! О Эней! Неужели и мне суждено повторить ваш злополучный путь?