Монах - Михаил Константинович Зарубин

Крик, немой крик был на ее лице. Она не могла окликнуть его, она лишилась дара речи. Она стремительно побежала к нему, вот она рядом, он увидел ее, но, усталость от происходящих событий не давала раскрыться чувствам радости и долгожданного счастья. Сказать, что она обняла его, значит не сказать ничего. Она вцепилась в него до белизны в костяшках пальцев, она не могла разжать их, несмотря на физическую боль от той силы, с какой она не хотела его ни на минуту больше отпускать.

Судорожно оглядывая его, она продолжала говорить:

— Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо.

Она целовала его лоб, его руки, его глаза, и наконец, она просто расплакалась.

Успокоившись, она прильнула к нему, обвила своими руками его шею и тихонько опять заплакала от радости второго обретения любимого человека. Им никто не мешал, хотя кругом были люди. Слезы текли по ее лицу, она улыбалась, она была счастлива, что он жив.

Иван вытирал ее слезы, размазывая их по лицу вместе с сажей от факелов, при этом и его лицо было не лучше. Она посмотрела на него и засмеялась сквозь слезы. Это немного сняло напряжение.

— Я была уверена, что ты живой. С тобой все в порядке? У тебя кровь. Тебя нужно показать врачу. Дай я посмотрю, есть ли раны…

— Маша, успокойся, у меня все в порядке. Это не моя кровь.

— А чья?

— Тех, кого мы уже несколько часов вытаскиваем из вагонов.

— Пойдем к реке, помой лицо, тебе станет легче.

— Петя, познакомься, это моя невеста. Маша.

Маша почему-то покраснела. Видимо, слово «невеста» было ей непривычно и волнительно.

— Здравствуй, Маша. А я — Петр, Комаров моя фамилия. Можешь звать Петькой. Я кровный брат Ивана.

Маша смотрела на них непонимающе.

— Это долгая история, Маша. Петька — мой деревенский друг, земляк.

— А как он тут оказался?

— Мы встретились с ним в военкомате.

К восьми часам утра железнодорожное полотно было отремонтировано, пустили первый грузовой поезд. Он потихоньку, со скрипом шел по новому участку, скрипели рельсы, прогибаясь и уплотняя щебеночное основание. Заработала полевая кухня. Иван с Петькой и Машей с удовольствием съели кашу, сдобренную тушенкой.

Солнце выглянуло из-за гор, его лучи осветили место аварии. На всем протяжении, куда только мог дотянуться взор, насыпь осталась лишь под одну колею, вторую нужно было отсыпать заново. Какой-то фантастический пейзаж: изуродованные аварией деревья, глубокие борозды, собранные в кучи покореженные вагоны, которые еще очень долго будут валяться тут, пока не превратятся в залежи ржавого железа.

Осеннее солнце почти не грело. Его краешек выглянул из-за дальней сопки и медленно поплыл вверх, все больше становясь похожим на уютный домашний абажур. Картина ночной беды пополнялась новыми подробностями. Иван с удивлением заметил, что трава как-то низко наклонилась к земле, отдыхая от пережитой ночи, вода в реке стала спокойной и тихонько журчала на перекатах, словно нашептывая колыбельную. Иван смотрел на эту таежную красоту, и она подкупала его своей понятностью и определенностью. Ни метаний, ни сомнений. Трава, оттаивая на нежарком солнышке, постепенно покрывалась крупными каплями росы. Все пространство берега, густо заросшее травой, веяло свежестью и прохладой, стоило только отойти от реки, в нос лезли резкие запахи гари и мазута. Трава была еще зеленой, но срок ее уже вышел, очень скоро она окончательно пожелтеет, а потом и покроется снегом. Река пробуждалась от сна, ее волнение становилось все более заметным и слышным, небо набирало свой утренний цвет. Приближался день.

Иван страшно устал от пережитой ночи, ему хотелось спать. Но Маша не давала ему прилечь. Она хорошо понимала: простуда мгновенно возьмет Ивана в свои объятия.

Аварийные бригады собирали инструмент, отправляясь по своим местам. Подошла очередь их конторы.

— Ну что, Петя, продолжим путь?

— Да нет, Иван, не стоит. Эта встреча и так никогда не забудется. Ты — мой кровный брат, и никуда от меня не денешься. А я буду возвращаться, нельзя на службу опаздывать…

— Какую службу? — спросила Маша.

— Службу в армии.

Пошел мокрый снег. Кутаться в одежду не хотелось, она пропахла гарью и еще каким-то незнакомым, неприятным запахом. Может быть, так пахла кровь? На откосе насыпи валялись разбитые чемоданы, матрасы, скатерти, посуда и много, много бумаг, теперь ненужных. Осиротевшие шляпы и шляпки. Похоже на свалку.

— Ты прости меня, Петя, за такую встречу.

— Брось ты, Иван. Хорошо, что встретились.

— Я все хотел спросить тебя о матери. Жива еще?

— Я с ней не виделся ровно столько, сколько с тобой — десять лет. Когда меня забрали в детдом, она ни разу не приезжала ко мне. Иногда мне кажется, что у меня никогда не было матери.

— Прости.

— Не за что. Этим я уже переболел. Детство для меня — это ты. Часто вспоминаю, как мы идем с тобой из школы, и по очереди читаем стихи Некрасова. На улице мороз, все завалено снегом, я держу твою руку, и от счастья ору стихи во все горло. Прохожие оглядываются и, наверно, думают — вот придурок! Сколько времени прошло, а я все помню…

Ивану было грустно. Конечно, он рад был этой встрече, а грустил оттого, что жизнь разлучает их вновь. Надолго ли?

— Жду письма, Петя.

— Куда писать-то?

— Ну, пока на техникум, запомнишь адрес?

— Постараюсь. А ты, Иван, знай, у меня в жизни никого не было и нет, кроме тебя…

Поезд на Междуреченск тронулся, Петька стоял на платформе вагона, широко расставив ноги, чтобы не упасть, и махал рукой до тех пор, пока последний вагон не скрылся за ближайшим поворотом.