Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг. - Гаральд Граф

Когда мы вошли в бухту, было приказано по телефону приготовиться к минной постановке. В присутствии государя мины были вытащены из погребов, поставлены на рельсы и подкачены к минным портам. Все было готово к сбрасыванию. Чтобы государь мог лучше видеть, как мины падают в море, всплывают и затем скрываются, ему посоветовали подняться на ют, что он и сделал.

Скоро с мостика последовало приказание начать постановку. Мои люди порядочно нервничали, поэтому я особенно старался командовать спокойным голосом. «Правая» – в воду шлепнулась первая мина, обдав нас брызгами. «Левая» – и другая мина с левого борта оказалась в воде. Все шло совершенно гладко, лишь приходилось сдерживать минеров, чтобы они не сбросили мину ранее моей команды.

Вот уже тридцать две мины были поставлены, и все они выскакивали из воды и, подержавшись несколько секунд на поверхности, уходили под воду. Значит, они встали хорошо. Правда, опытный глаз замечал, что некоторые ушли слишком скоро, а другие слишком задержались и, следовательно, не слишком точно встали, но этого никто из наблюдавших постановку не мог заметить.

Когда дело дошло до 33‑й мины, то я и моя команда заметили, что государь спускается к нам по трапу и становится рядом со мною. Все опять занервничали, и минер, который сбрасывал подъемный конец 35‑й мины, его так неудачно сбросил, что он задел буйком за предательскую перекладину и мина поволоклась за кораблем. Мы все с ужасом на нее смотрели. Я видел, что еще секунда, и мой минер полезет срезать буек, а скатные рельсы находились над винтами, и если бы он сорвался, то, конечно, погиб. Поэтому я, живо овладев собою, насколько мог спокойно приказал: «Не трогай буйка, он сам сейчас оборвется». И начал сбрасывать мины с другого рельса, в ту же минуту буек действительно оборвался, и можно было продолжать сбрасывать мины и с этого рельса.

К сожалению, все закончилось не так эффектно, как мы хотели, но возможно, что для государя этот случай даже был интересен. Во всяком случае, государь улыбнулся своей милой улыбкой, и у нас отлегло от сердца. Тут же я объяснил, что причиной таких случаев является конструктивный недостаток в скатных рельсах и что концы рельсов должны быть покрыты листом железа. Но это никакого отношения не имеет к постановкам боевых мин, которые ставятся без подъемных концов. Тут же присутствовавший морской министр приказал, чтобы эта работа немедленно была бы выполнена.

После постановки «Амур» вернулся на якорное место, и государь, поблагодарив всех, отбыл на «Штандарт»[257].

Распростившись с нашими дамами, мы пошли в Гангэ. В дальнейшем нам предстояло принять участие в маневрах флота, которые должны были продолжаться несколько дней.

Вскоре выяснилось, что осенью я буду переведен на должность старшего минного офицера на линейный корабль «Император Александр II», который постоянно плавал в составе Учебно‑артиллерийского отряда. Это произошло оттого, что еще во времена, когда «Амуром» командовал Степанов, мне было предложено занять это место, и, желая тогда уйти от Степанова, я согласился. Но потом дело заглохло, и только теперь ему был дан ход и сообщено, что я буду переведен осенью, когда состоится новый выпуск минных офицеров.

Михаил Михайлович по первоначалу был страшно недоволен, но когда я ему объяснил, что дело было возбуждено еще до того, как он получил в командование «Амур», и что мне важно занять это спокойное место, чтобы иметь возможность готовиться к экзаменам на Военно‑морской отдел Морской академии, то он переложил гнев на милость. Да и, несомненно, сам Веселкин скоро должен был получить новое назначение, ввиду того, что его ждало производство в каперанги[258].

После маневров нас послали в Кронштадт, чтобы перед зимней стоянкой в Гельсингфорсе были бы выполнены все работы, которые требовали наличия портовых механических мастерских.

По приходе в Кронштадт командир сейчас же уволил в продолжительный отпуск старшего офицера, и я, по старшинству, его заменил. Сам Веселкин тоже почти все время проводил в Петербурге и, следовательно, я заменял и его. Поэтому у меня не имелось никакой возможности сойти на берег, хотя я и находился от семьи в пятнадцати минутах ходьбы.

В начале сентября состоялся приказ о моем назначении на «Император Александр II», и мне оставалось лишь ждать, пока появится мой заместитель. Вернулся из отпуска и старший офицер, так что я занялся приготовлением к сдаче минной части.

Теперь стало грустно, что придется покинуть «Амур», на котором проплавал полтора года, с начала вхождения его в строй. Много было положено труда, чтобы наладить минную часть и создать опытный кадр минеров. Но все же работы оставалось и еще немало: прежде всего проверить регулировку всех якорей боевого запаса мин. Впрочем, раз теперь на корабле будут два минных офицера (лейтенант Берг[259] и Князев[260]) и усиленный контингент минеров‑заграждателей, то они смогут с этим быстро справиться.

Незадолго до ухода с «Амура» я был зачислен в минные офицеры 1‑го разряда. Быть зачисленным в этот разряд мог минный офицер не ранее истечения годичного срока после окончания класса и после назначения на должность старшего минного офицера на судно 1‑го ранга. Вот тут‑то и получилась трудность, хотя на «Амуре» и была вакансия старшего минного офицера, но он был судном 2‑го ранга. Поэтому по закону на нем я не мог быть зачислен в 1‑й разряд, а такое зачисление довольно ощутительно повышало жалованье. По моему случаю пришлось обращаться непосредственно к морскому министру, и тот приказал меня зачислить в личном порядке и одновременно возбудить ходатайство об изменении закона. Таким образом, мое зачисление вышло своего рода наградой.

Накануне моего отъезда командир издал приказ, в котором выразил мне благодарность за службу на заградителе, и он и кают‑компания устроили торжественные проводы. Последнее было традицией на флоте.

После вступления в командование «Амуром» Веселкина мы, офицеры, особенно сдружились, тем более что были все очень молоды.

Особенно жаль было расставаться с мичманами Ралленбеком и Сокольниковым. Они явились на корабль вновь испеченными офицерами, а теперь уже приобрели солидный опыт. Ралленбек под руководством такого доки по ревизорским делам, каким был Степанов, стал хорошим ревизором, а Сокольников подавал все надежды стать отличным штурманом.

Наш артиллерийский офицер, Козловский, был отличным товарищем, но, к сожалению, любил выпить. Это ему не мешало быть примерным супругом и отцом многочисленного семейства[261]. Его жена не любила надолго выпускать его из‑под своего влияния и говорила, что он тогда перестает ее слушаться. У него раз вышло серьезное осложнение с М.М. Веселкиным. Он стоял «собаку» и, как потом объяснял, зашел в штурманскую рубку сделать записи в вахтенный журнал и незаметно для себя на этом журнале и заснул. «Амур» стоял у набережной, и на корабль вернулся командир, и вахтенный унтер‑офицер его заметил уже тогда, когда тот шел по сходне, а следовательно, не успел предупредить вахтенного начальника. На вопрос командира, где лейтенант Козловский, ему было доложено, что в штурманской рубке. Командир направился туда и действительно застал там вахтенного начальника мирно похрапывающим над вахтенным журналом. Тут уже Веселкин не выдержал. Немедленно сменил его с вахты и сказал, что спишет его с корабля. Правда, на следующий день он отошел и после принесенных извинений Козловским и обещания, что ничего подобного больше не произойдет, его простил.

Милейшим человеком был и лейтенант Павлинов. Его слабостью было крепко спать, и соседям по каюте ежедневно приходилось выслушивать длиннейшие диалоги, когда вестовой пытался его разбудить к подъему флага. «Ваше высокородие, пора вставать, половина осьмого», – начинал процесс пробуждения вестовой. Из‑под одеяла слышалось слабое мычание. Вестовой уходил. Минут через пять повторение: «Ваше высокородие, вставайте, опоздаете к подъему флага». Мычание, и спящий поворачивался на другой бок. «Ваше высокородие, вставайте, опоздаете к подъему флага», – опять мычание. Вестовой повышает голос и начинает: «Вашскородие», но его прерывает сердитый возглас: «пошел вон!» Вестовой мнется на месте, а затем уходит. Бьется повестка (значит без четверти восемь). Вестовой опять входит и уже настойчиво и громко говорит: «Вашскородие, повестку играли, опять опоздаете, старцер будут ругаться». Это действует, Павлинов садится на койке и начинает мрачно упрекать вестового: «Что же ты опять меня раньше не будил, я ведь тебе приказывал в половине восьмого». Вестовой оправдывается и доказывает, что он именно и будил его, начиная с половины восьмого. Павлинов отпускает бедного вестового и начинает медленно дремать (ведь время еще терпит). Но вот без пяти восемь раздается звонок в кают‑компании, которым офицеры вызываются во фронт. В каюте Павлинова начинается лихорадочная суетня. Без двух минут восемь старший офицер и все офицеры во фронте, и сейчас должен выйти командир. В этот момент тихонько приоткрывается дверь из коридора кают‑компании и бочком, осторожно вылезает Павлинов. Он на ходу застегивает китель и, робко оглядываясь (не вышел ли уже командир) за фронтом офицеров пробирается на свое место. Потом шепотом и с возмущением начинает объяснять соседям, что его опять подвел вестовой и поздно разбудил, а Козловский в ответ напевает арию Фауста: «Расскажите вы ей, цветы мои…»[262]