Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

В 1949 году читателей у Сэлинджера значительно прибыло, в том числе благодаря переизданию нескольких его вещей. Издательство «Даблдей» перепечатало рассказ «Перед самой войной с эскимосами» в сборнике «Избранные рассказы 1949 года». Жена и коллега Бернетта, Марта Фоули, включила «Знакомую девчонку» в составленный ею выпуск альманаха «Лучшие американские рассказы 1949 года». В следующем ежегоднике, за 1950 год, Фоули поместила «Человека, который смеялся», рекомендовав его читателям как «один из самых выдающихся рассказов, появившихся в американских журналах в 1949 году». Уит Бернетт перепечатал «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт» в сборнике «Стори»: Проза сороковых». Но больше всего Сэлинджера обрадовал «Нью-Иоркер» — его редакция отобрала рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» для сборника «55 рассказов из «Нью-Йоркера», 1940–1950», признав тем самым, что он входит в число лучших публикаций журнала за целое десятилетие.

Сэлинджера всегда заботило, как его воспринимают посторонние, интересовало мнение окружающих. В своей переписке, личной и деловой, он был неизменно собран, для каждого корреспондента тщательно подбирал тон и выражения. Больше всего на свете Сэлинджер боялся обвинений в заносчивости — в школе и потом в армии ему их предъявлялось немало. С детства он был самолюбив. С годами самолюбие его только крепло — сначала под влиянием материнского восхищения, позже — с достижением все новых профессиональных высот. И хотя самолюбие и высокая самооценка более чем естественны для писателя, Сэлинджер опасался, как бы в нем эти качества не были восприняты как высокомерие и излишняя самонадеянность.

Публикацию рассказа «В лодке» в номере «Харперс базар» за апрель 1949 года сопровождала короткая автобиографическая справка. Двумя годами раньше Сэлинджер отказался писать подобную заметку для журнала «Мадемуазель». А сейчас к тому же сочинять заметку надо было для журнала, в котором его заставили сократить рассказ. И тем не менее Сэлинджер написал о себе, попутно выразив свое отношение к этому словесному жанру: «Перейду сразу к делу Во-первых, на месте владельцев журнала я бы никогда не печатал автобиографических заметок авторов, которые у меня публикуются. Мне лично, как правило, нет дела до того, где писатель родился, сколько у него детей, как построен его рабочий день и когда его (благородного негодяя!) арестовали за контрабанду оружия для ирландских повстанцев».

«Благородный негодяй» — это был камень в огород Хемингуэя, любившего прихвастнуть и порисоваться. Далее значительный фрагмент текста Сэлинджер посвятил обличению собратьев по перу, сверх всякой меры, подобно Хемингуэю, увлекающихся саморекламой. На их фоне сам он представал образцом скромности и смирения. На случай если кто-то из читателей этого не поймет, Сэлинджер прямо назвал себя «невозможным скромником».

За инвективами в адрес литературных самолюбцев Сэлинджер не дал себе труда написать о том, ради чего заметка, собственно, и составлялась. Он отделался самыми скупыми сведениями о себе. «Я уже больше десяти лет серьезно занимаюсь литературой… — сообщает Сэлинджер читателям. — Я воевал и составе Четвертой пехотной дивизии… Мои герои — почти всегда молоды».

Однако в одном-единственном месте он честно признается: «Автобиографические заметки я писал для нескольких разных журналов, но, боюсь, ни разу не был в них откровенен». Это действительно так. В том, что касается подробностей своей биографии, Сэлинджер был таким же скрытным, как и его родители. Показную откровенность он презирал и считал жульничеством. Даже заполняя анкету для призывной комиссии, Джерри отделался шутливой ерундой.

Сообщаемые им сведения зачастую противоречивы. Так, в 1944 году в журнале «Стори» он утверждает, что перед войной отец отправил его в Европу резать свиней на бойне. А в 1951 году на суперобложке «Над пропастью во ржи» он называет ту свою поездку «милой увеселительной прогулкой длиною в год» и приблизительно тогда же, в интервью Уильяму Максуэллу, говорит, что ему «страшно о ней вспоминать».

Как бы ни скрытничал Сэлинджер, известность его росла, а вместе с ней — внимание публики, от которого ему порой становилось неуютно. Ближе к концу 1949 года два случая заставили Сэлинджера задуматься над тем, чем чревата столь долгожданная слава.

У Сэлинджера была старшая приятельница, поэтесса Гортензия Флекснер Кинг. Она вела тогда литературный курс в колледже Сары Лоренс, женском учебном заведении, расположенном в фешенебельном нью-йоркском пригороде Бронксвиль. В начале осеннего семестра Флекснер Кинг пригласила Сэлинджера выступить перед ее студентками, и тот согласился. Позже он рассказывал Уильяму Максуэллу: «Я увяз в высокопарном наукообразии. Принялся навешивать ярлыки на симпатичных мне авторов… Если уж писателю приходится говорить о литературе, то ему надлежит встать и внятно, громким голосом перечислить тех писателей, которых он любит… Мои любимые: Кафка, Флобер, Толстой, Чехов, Достоевский, Пруст, О’Кейси, Рильке, Лорка, Китс, Рембо, Бёрнс, Эмили Бронте, Джейн Остин, Генри Джеймс, Блейк, Кольридж».

У Сэлинджера остались смешанные ощущения от этой необычной лекции. Взойдя на кафедру, он перевоплотился в актера и принялся разыгрывать роль самодовольного писателя. Роль эта была не по нему — или, вернее, в ней он почувствовал себя слишком уж комфортно и раскрылся перед аудиторией с той стороны, с какой ни перед кем раскрываться не хотел. «Мне там понравилось, — говорил он Максуэллу. — но больше я туда ни за что не пойду». Лекция в колледже Сары Лоренс стала первым и последним публичным выступлением Сэлинджера. Впредь даже речи не шло о том, чтобы он, как это делают писатели для продвижения своих книг, встречался с читателями и делал им дарственные надписи.

Начало следующему сюжету было положено в декабре 1949 года. Вскоре после выхода рассказа «Лапа-растяпа» Сэлинджер продал права на его экранизацию продюсерам Дэррилу Зануку и Сэмюелу Голдуину. В 1942 году он уже пытался продать в Голливуд рассказ «Братья Вариони» — из этого тогда ничего не вышло, но надежды на то, что по его произведению снимут кино, Сэлинджер никогда не оставлял. Продажа прав на «Лапу-растяпу» принесла ему солидный доход и убедила в востребованности его творчества. В принципе это был огромный шаг вперед в писательской карьере Сэлинджера.

Однако с экранизацией не все складывалось гладко. Рассказ «Лапа-растяпа» так и просился на театральные подмостки, но для экрана годился хуже, поскольку состоял практически из одних диалогов и к тому же был просто-напросто слишком короток. В киносценарий его можно было превратить только путем значительных переделок. Сэлинджер это наверняка понимал — что не помешало ему продать права на рассказ. Более того, по совету Дороти Олдинг, которая выступала посредником в сделке, он согласился не вмешиваться в работу кинематографистов. То есть полновластным хозяином «Лапы-растяпы» оказался Сэмюел Голдуин. Он немедленно поручил переработку рассказа Джулиусу и Филиппу Эпстайнам, прославившимся сценарием «Касабланки».