Z — значит Зельда - Тереза Фаулер

Зачем он врал? На вилле не было сыро, она была замечательная, просто идеальная, он сам так говорил.

— Я не могу… — Хэдли выглядела потерянной, словно ей не под силу было осознать все и сразу.

— Конечно, не можешь, — сказал Скотт. — Но так надо. Ты окажешь нам огромную любезность. Я присмотрел нам другое местечко — виллу «Сен-Луи». Она прямо на побережье, и я уже давно ищу повод, чтобы перебраться туда.

Я уставилась на него. Ни о какой вилле «Сен-Луи» я раньше не слышала. Зачем брать на себя новые расходы, когда мы просто могли пожить в гостевом домике две короткие недели? И тут меня озарило: он оставил гостевой домик для Хемингуэя и Полин.

— Только представьте — в этой вилле сорок комнат, — вещал Скотт. — Мы окажем им настоящую услугу, заняв с полдюжины, пока семья не вернется в конце лета. Так что Бамби заболел очень к месту.

— Ну хорошо, — кивнула Хэдли. — Так и поступим. Бамби это пойдет на пользу.

— И мне тоже, — улыбнулся Скотт. — Если бы я не думал в первую очередь о себе, вы бы, наверное, посчитали, что это я заболел.

— Просто идеальное решение, — сказала позже Сара, благодаря Скотта. — Я не могла ее выгнать, но и оставлять было нельзя. А если бы вы заняли гостевой домик, то где бы мы поселили Эрнеста?

«С его женой и сыном», — подумала я.

И почему это решение не было очевидно для всех, включая Хэдли? Особенно Хэдли.

Хемингуэй приехал через несколько дней — пока один.

— Мне рассказали о том, что ты сделал, — обратился он к Скотту тем же вечером за ужином. — Во всем мире не сыщется друга лучше и преданней, чем ты. И все вы, — он обвел стол рукой, — вы просто несравненны. Богатство человека измеряется верными и щедрыми друзьями. Пусть у меня в кармане не больше пары франков, я знаю, что я — настоящий богач.

Чтобы отпраздновать выход его новых книг («Вешние воды» только что увидели свет, и за ними вот-вот должно было последовать «И восходит солнце»), Сара и Джеральд устроили вечеринку в казино. Конечно, поздравить Хемингуэя пришли все наши ривьерские знакомые. Кто же пропустит вечер, устроенный четой Мерфи — неважно, в честь чего. Можно было не сомневаться, что еда будет отличной, музыка — высшей пробы, а компания и того лучше. Пришли Пабло и Ольга, и Коко Шанель, с которой мне не терпелось познакомиться, Маклиши, Майерсы, Мэн Рэй, Дягилев, Дотти Паркер, Дос Пассос и новоиспеченный писатель и друг Хемингуэя по имени Морли Каллаган. Мы будто снова вернулись в наши первые месяцы на Манхэттене, только место мальчиков из Принстона заняла эта влиятельная компания.

Такое шикарное чествование пришлось не по нраву Скотту, который ворчал про то, что Хемингуэй, Дос Пассос и Маклиш организовали «клуб вояк» — все эти писатели воевали на передовой, а вот Скотту перемирие помешало пожертвовать собой во имя Родины.

Мы наряжались к вечеринке. Скотт поправлял перед зеркалом галстук, сжав губы в жесткую черту. На нем был один из лучших костюмов — из тонкой коричневой шерсти, прекрасно скроенный — и галстук в полоску, оттеняющий его глаза. Не считая выражения лица, Скотт выглядел, по меркам того периода, просто великолепно.

— Не хочу умалять заслуг Эрнеста, но у меня этой весной тоже вышла книга. Только кого это волнует? — вздохнул он.

— Сборник рассказов — это иное. — Я собиралась оказать ему всю возможную поддержку, но меня отвлекла Скотти, которая только что утащила одну из моих помад и теперь пыталась накрасить ею глаза. — Милая, верни помаду мамочке. Я покажу тебе, как ею пользоваться. — Я снова посмотрела на Скотта. — Это просто собрание того, что уже опубликовано.

— Но усилий рассказы отняли куда больше, чем «Вешние воды»! — Он отвернулся от зеркала. — Господи, Зельда, обязательно было красить ей губы? Няня! — заорал он. — Никто не понимает, как тяжело протолкнуть рассказ в «Сатедей ивнинг пост». Боже, они все дивятся на полторы тысячи аванса Эрнеста, а я за один рассказ получаю в два раза больше.

Лиллиан появилась на пороге, быстро оценила ситуацию и выманила Скотти из комнаты с обещанием свежего лимонного парфэ.

— Может, они бы понимали, если бы ты сам больше ценил эти публикации. Ты же постоянно принижаешь беллетристику и рассказываешь, как ненавидишь ее писать — словно тебе будут прижигать пятки, пока ты не состряпаешь очередной рассказ про феминисток.

— Мне и прижигают пятки! И если не стану жаловаться, все решат, что я завязал с серьезной литературой, прекратил попытки оставить след в истории. Мне нужны деньги, и мне необходимо, чтобы мои романы принимали всерьез.

— Честное слово, Скотт, не понимаю, как можно получить и то, и другое и почему ты упорно пытаешься. Что дурного просто быть популярным, если от этого не страдает качество? Посмотри на Зигфельда: думаешь, его волнует мнение критиков?

— Ему и не нужно волноваться, он миллионер.

— Да — благодаря его танцовщицам, вульгарным песенкам и сентиментальным слезливым постановкам на потеху публике. И все же в своем деле он считается асом.

Скотт придирчиво осмотрел свой воротничок и снова поправил галстук:

— В литературе другие стандарты.

— Но им необязательно следовать. Они устанавливаются произвольно, и вы все только усугубляете проблему, делая вид, что это не так. Пара критиков решает, что важно, что имеет значение, а вы все ведетесь, будто это постановил сам Господь!

— Ты слишком упрощаешь. Литература — это искусство, она воздействует на людей, она имеет значение!

— Я и не спорю. Но хорошее произведение останется хорошим, независимо от рецензий. — Я прошла за ним по коридору в переднюю, стуча каблуками по мраморной плитке. — Есть разные виды ценности, и все они имеют право на существование. Мастера изобразительных искусств это осознают, так почему писатели не могут понять? И отчего все эти притязания на серьезную литературу так важны для тебя? Ты популярен, тебя любят… Део, ты по-прежнему получаешь письма от поклонников — читателей «Пост» каждую неделю!

— Давай уже пойдем, — вздохнул Скотт.

В казино мы увидели Хемингуэя, совсем не похожего на человека, которого мы видели в прошлый раз. Он одновременно излучал самодовольство и казался настороженным. Во многом благодаря Скотту Хемингуэй сделал огромный шаг вперед в карьере, и вероятно, чувствовал, что дальше будет только лучше. В то же время он начал избавляться от некоторых из людей, чьей дружбе, советам и влиянию был обязан своим прогрессом. Теперь в его взгляде читалось: «И кто из вас готов взять меня под крыло? Кто следующий будет мне полезен? Кто точно сможет послужить моим целям?» Повсюду он видел манящие перспективы и преданных помощников, пока его взгляд не упирался в меня.

Держа в одной руке ломтик поджаренного хлеба с горкой икры, второй Хемингуэй поднял бокал с шампанским:

— Все вы — друзья самой высшей пробы. Как же мне повезло оказаться здесь, среди вас! Я хочу принести мою нижайшую благодарность и восхищение чете Мерфи, ибо нет на планете людей столь же блестящих.

Джеральд поклонился.

— Мы бесконечно гордимся тобой. Как многие из вас уже знают, Эрнест только что вернулся из Мадрида, где смотрел корриду. Расскажи нам о ней.

И он приступил к бесконечному рассказу, а Хэдли, преданная и добропорядочная жена, стояла возле него, все сильнее хмелея.

Я постаралась обращать на него как можно меньше внимания и погрузилась в разговор с Коко Шанель. Сара говорила, что у Коко роман с герцогом Вестминстерским, а Дотти Паркер уверяла, что Коко знакома и с Эдвардом, принцем Уэльским. Мне было интересно, кто из этих мужчин преподнес ей ошеломительное ожерелье из бриллиантов, жемчуга и сапфиров, которое она надела с простым белым, облегающим платьем. И ее брови — они такие изящные и выразительные… Мне хотелось выяснить, сама ли она их выщипывает.

В то время как я искала убежища от речи Хемингуэя, Скотт, похоже, не мог не уделить своему приятелю того внимания, какого тот требовал. Каждый раз, оглядев зал, я замечала Скотта у локтя Хемингуэя.

И если этим вечером Хемингуэй был королем, то Скотт выглядел придворным шутом — или, по крайней мере, пытался им быть. В самый разгар вечера, как раз когда Коко, прижав ладонь к шее, говорила: «Это потрясающее украшение мне подарил…», меня отыскала Сара и отвела в сторонку.

— Скотт задает гостям очень странные вопросы. Может, ты могла бы сослаться, скажем, на боли в животе и попросить его отвести тебя домой?

— Он все равно потом вернется, как фальшивый грош, — вздохнула я. — Ты же знаешь, какой он в последнее время. Мой муж должен сам захотеть уйти, иначе идея не приживется.

— Что ж, сейчас, похоже, он настроен выведать, какого цвета белье на женщинах вокруг него, считают ли мужчины, что внебрачные связи — это грех, и не может ли Дотти оказаться — цитирую — «хоть и треплом, но малышкой хоть куда».