Механик - Ольга Рузанова

Отключаюсь, не прощаясь. Желание плюнуть ядом напоследок  пресекаю на корню. Не опущусь до уровня его Аллы.

Вот и все. Точка поставлена.

Матвей в прошлом. Никогда больше его не увижу, не загляну в глаза, никогда не услышу голоса и не почувствую его рук и губ на своей коже.

Не вдохну его запаха и не скажу ему «люблю»…

А моя ложь пусть останется на моей совести. Я оставляю за собой право ответить ему той же монетой.

Первый шок проходит, уступая место тупой боли в груди. Я начинаю задыхаться от подступающих слез. Перевернувшись на бок, глушу рыдания, вгрызаясь зубами в подушку.

Рискую сорваться, дать выход своей боли, но держусь, вспоминая о малыше. Только мысли о нем держат меня плаву. О моем ребенке, у которого никогда не будет отца.

Палата у меня комфортабельная и, соответственно, одноместная. Но в ней все время кто–то есть. Меня постоянно тормошат, ни на минуту не позволяя остаться наедине со своими мыслями. Без конца мерят давление и температуру, колют какие–то лекарства, заставляют принимать пищу и развлекают разговорами. Зачастую, сама Самойлова.

Подозреваю, по просьбе мамы, отвлекают меня от грустных мыслей.

Я же делаю все на автомате. Послушно глотаю таблетки, съедаю все, что приносят, и не капризничаю от того, что на мне от уколов и капельниц уже живого места не осталось. А все потому, что мне, во что бы то ни стало, нужно выносить и родить здорового малыша.

Каждый день ко мне приходит Наталья, приносит свою стряпню и остается не менее, чем на два часа. Ухаживает за мной, как за инвалидом, помогает принять душ, вывозит на прогулку во двор на коляске и много–много болтает.

Мама и папа приходят не чаще двух – трех раз в неделю. И если папа по большей части молчит, то мама не упускает ни единой возможности напомнить, какая же я беспросветная дура.

А мне все равно. Меня не трогают ее уколы, потому что после того, что сделал Матвей они ощущаются не более, чем комариные укусы. Я закрываюсь от нее невидимым колпаком и концентрируюсь на внутренних ощущениях, прислушиваюсь к малышу, мысленно с ним беседую.

И, мама, видя, мое состояние, быстро остывает, думает, что я в глубокой депрессии и снова начинает навязывать мне услуги психотерапевта.

А мне не надо! Все, что я хочу, чтобы мне никто о нем не напоминал! Неужели не понятно, если ковыряться в ране каждый день, она никогда не заживет!

Угрозу выкидыша снимают только к двадцати неделям. А выписывают домой на двадцать четвертой с диагнозом низкое предлежание плаценты, гипотония и относительное маловодие.

Несмотря на это УЗИ показывает, что плод развивается нормально и, что это… девочка…

Моя Маргаритка.

Правду говорят, дома и стены лечат. Ноябрь приносит с собой не только первый снег, но и успокоение. Несмотря на участившиеся приступы дурного настроения мамы, мне становится лучше.

Растущая в животе дочка вытесняет из меня холодную пустоту и наполняет нежным трепетом и ожиданием чуда.

Надев угги, парку и белую шапку с помпоном, выхожу в сад, чтобы пройтись по свежевыпавшему снегу.

– Погулять вышли? – спрашивает Анатолий Ильич, наш садовник, в зимнее время исполняющий обязанности дворника.

– Да… люблю первый снег… – отвечаю невпопад и спешу отойти в противоположную сторону сада.

Очевидно, старик страдает от дефицита общения, потому что может болтать и час, и два обо всем на свете, о погоде, курсе доллара, размере инфляции, о том, как будучи студентом, каждую осень ездил в колхоз собирать картофель, и как мать однажды нашла сигареты в кармане…

Принять на себя весь этот словесный поток у меня никогда не хватает выдержки, поэтому я стараюсь реже оставаться с ним наедине.

Иду к маминым розам. Они снова ушли под снег в цвету. До последнего радовали нас буйным цветением, а теперь стоят, пригнувшись под белыми шапками.

Жалко… Но так устроена жизнь, всему рано или поздно приходит конец. Обидно, когда это случается неожиданно, как удар со спины. Еще вчера роза цвела, источая тонкий аромат, а сегодня почерневшие бутоны свесили головы.

Набираю в ладонь снега, и сжав его в комочек, наблюдаю, как прозрачные капли, стекая вниз, омывают замерзшую красоту.

Ей уже ничем не помочь. Она мертва.

От раздумий отвлекает звук открывающихся ворот. Мама приехала. Странно, что так рано. Обычно раньше семи не возвращается.

Может, снова себя плохо чувствует?..

В последнее время, она часто недомогает. Осунулась, побледнела, иногда, закрывшись в кабинете, плачет. Но на мои вопросы, неизменно получаю: «не твое дело!»

– Анна! – окликает, заметив меня, – после прогулки зайди ко мне.

Утвердительно киваю и направляюсь дальше по тропинке вдоль дома на задний двор. Хочется посмотреть на хвойники под снегом.

Ух… дух захватывает, как красиво… Конечно, он растает, и еще будут теплые дни, но уже сейчас чувствуется дыхание зимы.

Мама разрешает наряжать мне елку, растущую ближе всего к дому. Жаль, что в этом году от этой традиции придется временно отказаться. Потому, что, никто, кроме меня этим заниматься не будет, а сама я не уже смогу.

Но, ничего, оторвемся с Маргошей в следующем году…

Перед тем, как вернуть домой и пойти на ковер к родительнице, решаю заглянуть в гараж. Моя машинка стоит там в одиночестве уже несколько месяцев. С тех пор, как я убежала из дома, за руль больше не садилась.

Да, и куда мне ездить. В Академии мама академический отпуск мне оформила, а в клинику меня Саша на мамином Мерседесе возит.

А больше из дома я никуда и не выхожу.

Мать каждый день грозится продать мою девочку, считает, из–за нее я из–под родительского контроля вышла и тут же пустилась во все тяжкие.

Открываю дверь и сажусь внутрь. Здесь все точно так же, как в тот летний день, когда я приехала на ней домой от Матвея. Початая бутылка воды в бардачке, мои солнечные очки в