Озеро Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

страхи, ему не удавалось полностью прогнать мысль, что он может упасть в яму или что в темноте его может поджидать другой талос или что-нибудь еще более страшное. Дважды он проходил мимо наглухо закрытых дверей-зрачков, похожих на ту, под святилищем Сциллы, которая не пустила его; однажды туннель разделился, и он повернул налево, наугад; трижды боковые туннели, темные и угрожающие, вливались в тот, по которому он шел.

И всегда ему казалось, что он слегка спускается: воздух в туннеле становился все более холодным, стены — более влажными.

На ходу он молился при помощи четок, потом попытался совместить расстояние, пройденное за три полных оборота четок, с последующим счетом шагов; получилось десять тысяч, три сотни и семьдесят — эквивалент пяти полных оборотов плюс лишняя декада. Если к этому добавить первоначальные пять сотен (или, возможно, тысячу) будет…

К этому времени щиколотка уже нестерпимо болела; как и раньше, он обновил повязку и поковылял дальше по туннелю, который с каждым спотыкающимся шагом давил на него все больше и больше.

Часто его мучило почти неудержимое желание повернуть назад. Ему казалось, что, если бы он дал азоту остыть и опять попытался бы взломать дверь, она бы легко уступила и сейчас он был бы в Лимне. Гагарка назвал несколько мест, где можно хорошо поесть; Шелк попытался вспомнить их названия, и наименования других, мимо которых он проходил, когда искал Хузгадо.

Нет, их называл кучер фургона. Одно, сказал он, достаточно хорошее, но дорогое; «Ржавый Фонарь», точно. В кармане было не меньше семи карт — пять за похороны Элодеи, плюс две из трех, которые он вытребовал у Крови в фэадень. Ужин с Гагаркой в ресторане на холме стоил Гагарке восемнадцать битов. Тогда сумма казалась невероятно большой, но она вообще ничто в сравнении с семью картами. Роскошный ужин в Лимне в одной из лучших гостиниц, удобная кровать и превосходный завтрак еще и оставят ему сдачу с одной карты. Казалось глупым не повернуть назад, когда все это находилось (или можно было легко сделать, чтобы находилось) так близко. В голове промелькнула полудюжина слов — все неиспробованные, — которые могли открыть дверь: выпусти, расцепись, разделись, разъединись, исчезни и расщепись.

Много хуже было ни на чем не основанное чувство, что он уже повернул назад, что идет не на север, к Лимне, а опять на юг; что в любую минуту, за любой извилиной или поворотом, он опять увидит мертвого талоса.

Талоса, которого он убил; но талос, похоже, отправил его в могилу. Талос был мертв, а он — погребен. Он чувствовал, что скоро повстречается с Элодеей, старым патерой Щука и с матерью, каждый на соответствующем этапе разложения. Он и они будут лежать вместе на полу туннеля, где любое место не хуже другого, и они расскажут ему много всего, что нужно знать, будучи среди мертвых; именно так патера Щука наставлял его (когда он впервые появился на Солнечной улице), рассказывая о лавках и людях четверти, о том, что покупать тунику и репу надо только у тех немногих лавочников, которые регулярно жертвуют мантейону, и о необходимости остерегаться некоторых известных лгунов и обманщиков. Однажды он услышал далекое хихиканье, безумный смех, невеселый и совершенно нечеловеческий: смех беса, в темноте пожирающего собственное тело.

Ему казалось, что, усталый и напуганный, он идет уже полдня, когда он добрался до места, где пол туннеля был покрыт водой настолько далеко, насколько он мог видеть — мутные отражения туманных огоньков, ползавших по потолку, убегали в бесконечность. Шелк нерешительно застыл на краю чистого спокойного бассейна; ему пришлось допустить, что туннель, по которому он так долго шел, дальше, на лигу или две, полностью затоплен.

Он встал на колени и попил, обнаружив, что его мучит жажда. Когда он попытался встать, правая щиколотка так неистово запротестовала, что он опять уселся, больше не в силах скрывать от себя, насколько он устал. Он должен отдохнуть здесь, по меньшей мере час; на поверхности, он это чувствовал, уже стемнело. Патера Росомаха горит желанием начать следить за ним по-настоящему и, без сомнения, хотел бы узнать, что с ним случилось. Майтера Мрамор тоже хотела бы знать, но Гагарка и Синель уже вернулись в город, оставив ему весточку там, где останавливается фургон.

Шелк снял сандалии, растер ноги (восхитительное удовольствие) и, наконец, улегся. Грубый пол туннеля должен был оказаться неудобным, но, почему-то, не был. Теперь он будет умнее и использует возможность подремать на сидении поплавка Крови. Он будет более настороженным и лучше использует их особые отношения, и все благодаря краткому отдыху. «Я не могу лететь так быстро, — сказал ему водитель, — только не в ту сторону!» Но очень скоро, пока быстрый поплавок скользил над залитым водой ландшафтом, мать пришла к нему, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи; ему захотелось проснуться, чтобы отчетливо сказать ей: «И тебе спокойной ночи, мама», но она уже ушла.

Он решил не спать, пока она не вернется.

* * *

Полупьяная Синель, покачиваясь, вынырнула из двери «Полного Паруса», увидела Гагарку и замахала рукой.

— Эй, ты! Бычара. Я знаю тебя? — Когда он улыбнулся и махнул рукой в ответ, она пересекла улицу и уцепилась за его руку. — Ты бывал у Орхидеи. Точняк бывал, много раз, я должна знать твое погоняло. Оно мне придет, через минуту. Слышь, бычара, я тебя удовлетворила, или как?

Гагарка знал с раннего детства, как действовать в таких обстоятельствах.

— Все пучком, ты умелая чмара. Хочешь стаканчик? — Он ткнул пальцем в сторону «Полного Паруса». — Зуб даю, там есть спокойный уголок, а?

— О, бычара, конечно. — Синель, опираясь на его руку, шла так близко к Гагарке, что ее бедро терлось о его. — Как же тебя зовут? Меня Синель. Я должна знать твое, точняк должна, но у меня голова идет кругом. Мы на озере, а? — Она сморкнулась в пальцы. — Все эта вода, я только и зырю ее на улицах, и я должна вернуться к Орхидее на ужин, а потом в большой зал, сечешь? Она прикажет Окуню выбросить меня на хрен, если мне не повезет.

Гагарка наблюдал за ней краем глаза.

— Ты ни хрена не помнишь, а, Сиськи? — спросил он, когда они вошли в «Полный Парус». — Лилия?

Она села и печально кивнула, ее огненные кудряшки задрожали.

— И мне совсем худо, настоящий сушняк. У тебя нет порции для меня?

Гагарка покачал головой.

— Только одну, и всю ночь бесплатно?

— Я бы тебе дал, если бы у