Момент истины (В августе сорок четвертого...) - Владимир Богомолов

Обвинения, высказываемые Верховным, были, по существу, несправедливыми: военной контрразведкой с самого начала делалось все необходимое. Однако оправдываться, а тем более возражать не следовало, и за спиной Сталина, в другом конце кабинета, убито молчали.

Бледный от негодования, он повернулся, увидел телефон «ВЧ» на специальной приставной этажерке у своего письменного стола, и сразу мысли о восставшей Варшаве и о польском вопросе, пожалуй самом сложном среди других, возникли в его голове. Подойдя к столу, он приподнял трубку, услышал тотчас в сильной мембране оттуда, из Польши, голос командующего 1-м Белорусским фронтом Рокоссовского и почувствовал, что говорить с ним в эту минуту по-хорошему, без недовольства и раздраженности не сможет, просто не в состоянии. Рокоссовский же, блестяще проявивший себя в Белорусской операции и получивший в ходе ее недавно, на протяжении месяца, по его, Сталина, инициативе звания Маршала и Героя, никак не заслуживал сейчас подобного обращения, и, подержав трубку несколько секунд в руке, Верховный опустил ее на аппарат. И снова двинулся по кабинету.

– Территориальные органы участвуют в розыске? – приблизясь к стоящим возле дверей и переводя взгляд с начальника контрразведки на обоих наркомов и обратно, осведомился он.

Органы внутренних дел и госбезопасности были только ориентированы и участвовали в розыске лишь постольку-поскольку, да и возможностей для этого у них в оперативных тылах фронтов, где действовала группа «Неман», было несравненно меньше, чем у военной контрразведки. Но Верховный не терпел многословия и не стал бы в подобной ситуации выслушивать подробные объяснения, а подводить своих влиятельных коллег начальник контрразведки никак не желал.

– Да… Участвуют, – потому сказал он, хотя этот положительный ответ, несомненно, усугублял его и без того нелегкое положение.

– Помощь армии вам нужна?

– Генеральным штабом директива войскам уже отдана. – Начальник контрразведки позволил себе отвести глаза: взглядом указал на генерала армии; при словах «Генеральным штабом» тот поднял голову от документов.

– Извините, товарищ Сталин, – сказал он за спиной Верховного, и Сталин, выказывая свое уважение и расположение к этому человеку, тут же повернулся к нему лицом. – Если речь идет о Первом Прибалтийском и Третьем Белорусском фронтах, то командующим еще прошлой ночью предложено оказывать органам контрразведки всякую помощь людьми и техникой.

Заложив руки за спину, Сталин уже шел назад по кабинету. Не доходя до того места, где за длинным столом сидел генерал армии, он, как бы сам себя спрашивая, недовольно произнес:

– Что же получается?.. Все участвуют и помогают, все вроде бы действуют, а опаснейшие шпионы целый месяц спокойно разгуливают в тылах фронта!.. Безответственность! – внезапно раздражаясь, воскликнул он. – Мы этого не потерпим!

Оправдываться не следовало, однако начальник контрразведки не удержался:

– Товарищ Сталин, поверьте, делается все возможное.

– Не уверен! – Остановясь, Верховный быстро обернулся, не поднимая, однако, взгляда от ковровой дорожки. – И потом, что значит – делается?.. Нас не интересует процесс розыска сам по себе, нам необходим результат!.. Замечу также: мы вас не ограничиваем – делайте и невозможное!..

Помедля несколько секунд, он с неприязнью посмотрел на стоявших возле дверей и строго спросил:

– Сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?

И пошел дальше, в глубь кабинета.

Воцарилась напряженная тишина. Начальник контрразведки посмотрел на своих коллег, те, в свою очередь, – на него.

– Я спрашиваю, сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?! – поворачиваясь у противоположной стены и повыся голос, нетерпеливо повторил Верховный. – Минимально!.. Они должны быть обезврежены до сосредоточения в тылах фронта танковых и механизированных частей, которые туда уже начинают прибывать!

– Минимально?.. Сутки, товарищ Сталин, – после некоторой паузы сказал Нарком внутренних дел.

Из троих вызванных он был наиболее авторитетен для Верховного, причем не нес прямой ответственности за дело «Неман». Он понимал, что Сталина еще более устроил бы срок покороче, например «несколько часов». Но «несколько часов» был бы нереальный срок, а Верховный не терпел ничего нереального.

«Сутки» представлялись Наркому оптимальным ответом, но, назвав этот срок, он напряженно, не без опаски ожидал реакции Верховного, зная, что она, как и повороты в мышлении Сталина, нередко оказывалась весьма неожиданной. Так случилось и на сей раз.

– Почти месяц не могли поймать, а теперь за сутки поймаете… – с язвительной усмешкой и как бы сам удивляясь, заметил Сталин. – Ну-ну…

И не будучи профессионалом, как трое вызванных, он понимал, сколь малореален названный срок: с неменьшей вероятностью, что разыскиваемые окажутся пойманными в ближайшие сутки, их могли не поймать и через недели. Однако малореальные «сутки» Верховного вполне устраивали; этот срок соответствовал интересам дела, интересам успешной подготовки важнейшей стратегической операции, и потому все остальные соображения были второстепенными.

Он вернулся из дальнего конца кабинета и, остановясь перед начальником военной контрразведки и глядя ему в глаза жестким, тяжелым, пронзительным взглядом, тем самым взглядом, от которого покрывались испариной, цепенели и теряли дар речи даже видавшие виды, презиравшие смерть маршалы и генералы, холодно осведомился:

– Вы всё поняли?

– Так точно…

– Посмотрите и запомните… – Сталин повел глазами в сторону больших настенных часов. – В вашем распоряжении сутки… Если в этот срок с ними не будет покончено, – он указал рукой на покрытый зеленым сукном угол длинного стола, где лежала справка по делу «Неман», – если в течение суток не будет пресечена утечка особо секретных сведений… все виновные – вместе с вами! – понесут заслуженное наказание!

Он перевел свой впечатляющий взгляд на обоих наркомов – мол, вас это тоже касается! Их подавленные лица и даже фигуры выражали виноватость и максимальную преданность. Они знали, что «понести заслуженное наказание» в устах Верховного означало не только отстранение от должности… Правда, иногда эти слова оказывались всего-навсего угрозой, но кто мог заранее точно предугадать, чем они окажутся в данном конкретном случае?

Между тем Сталин, уже не видя наркомов, опять снизу вверх в упор смотрел в зрачки начальнику контрразведки.

– Вам будет оказана любая потребная помощь, но личная ответственность за вами!.. Идите.

Это «идите» и предупреждение о личной ответственности относилось непосредственно к начальнику военной контрразведки, но и оба наркома вслед за ним торопливо вышли из кабинета. Они хорошо знали, что Верховный любит, чтобы все его распоряжения, указания и даже советы претворялись в жизнь сейчас же, выполнялись без малейшего промедления.

Впрочем, иной образ действий и не допускался.

57. Письма августа 1944 года

«Дорогая мамочка!

Извини, что не писал целый месяц, – совсем не было времени. Зато уж сейчас постараюсь.

Мы ушли далеко на запад и находимся сейчас на территории бывшей Польши. Таким образом, я попал за границу.

Население здесь поляки и белорусы, но все они так называемые «западники», люди забитые, отсталые, не по-нашему односторонние. За месяц ни в одной деревне не встретили человека, который бы окончил больше трех-четырех классов. Наш русский народ куда культурнее.

А внешне: одеваются в основном лучше нас. В хатах обстановка городская, вместо лавок обычно стулья. Девушки щеголяют в шелковых платьях по колено и в цветастых, из хорошей материи блузках. Мужчины, даже крестьяне, носят шевиотовые костюмы, сорочки с отложными воротничками и «гапки», что по-польски означает фуражки. На груди обязательно крестик, возле каждой деревни – огромное распятье с Исусом Христом, а в хатах – блохи, клопы, тараканы. Стараемся там не ночевать.

Неравенство. Один дом – двухэтажная каменная вилла с остекленными террасами, мягкой мебелью, коврами, паркетом и картинами в позолоченных рамах. И тут же рядом – жалкая хатенка, выбитый земляной пол, низкий потолок, затянутый паутиной, голые стены. В деревянном корытце – люльке – грязный, чахлый ребенок. Полно мух, не говоря уже о других насекомых.

Люди здесь в основном прижимистые, как и все, наверно, собственники. На все один ответ: «Вот если бы вы приехали на три дня раньше, мы бы вас угостили!» Самое ходовое слово – «кепско», что означает «плохо».

Леса здесь красивые, густые, так называемые пущи, много птиц. А поля забавные – узкими полосками, наверно, как у нас до революции. В садах полно яблок и груш, но поесть просто нет времени, да и просить неохота.