Роберт Кох - Миньона Яновская

В особом закрытом отделении зала полки для колб с культурами бактерий на пластинках и холодильник. За этими помещениями — огромный новый рабочий зал для студентов, далее комнаты двух ассистентов, двухкомнатный рабочий кабинет самого Коха. В первой комнате — большой рабочий стол у окна, красящие реактивы, микроскоп Цейса; на этом столе — стерилизационный аппарат в вытяжном шкафу. Вторая комната — маленькая, с письменным столом и книгами.

Сам Кох — «блондин, выше среднего роста с щетинистой рыжеватой бородой и веснушками на лице. Из-под очков упорно и вопрошающе смотрят живые серые глаза. Он видимо любезен, но в общем эта холодная фигура. Отрывистые, краткие ответы, замкнутость и недоступность характеризуют на первый взгляд этого человека».

Верхний четырехугольник кончается комнатой первого ассистента. Во втором, среднем этаже — химическая лаборатория. Огромный зал, множество столиков, и на них — реактивы. Но очевидно, что химия не в большом ходу здесь — в этом помещении стоят термостаты и производятся бактериологические работы. Здесь же аудитория.

Есть еще ряд комнат с гигиеническими картами, образцами почв, приборами, но на всем этом гигиеническом материале — пыль, он свален кучами, и никто не торопится расставить и развешать его по местам.

Контраст между этим пыльным хранилищем и грандиозными рядами бактериологических комнат с образцовой чистотой и порядком огромен.

В гигиеническом этаже помещение для животных и птиц. К лаборатории примыкает Музей гигиены, занимающий второй этаж каменного дома с таким же четырехугольным двором. Это редкая огромная научная сокровищница.

Для приезжих врачей ассистент Коха — доктор Петри — читал лекции о грибах и бактериях с классификацией по Кону, затем объяснял принципы и методы стерилизации посуды и инструментов, способы наблюдения бактерий в висячей капле и методы микроскопического исследования грибов; лекции о принципах окрашивания бактерий, красящих реактивах и теории микроскопа.

После общих лекций началась практическая часть. Ежедневно, с десяти до одиннадцати, — беседы по конкретным вопросам и самостоятельная работа. Слушатели рассматривали в микроскоп воду из Шпрее и воду из берлинского водопровода: в первой в одном кубическом сантиметре живет 86 тысяч различных зародышей, во второй, фильтрованной, — всего 3 тысячи зародышей…

Все увлекательно, наглядно, интересно. И бросается в глаза одно обстоятельство: ничего здесь не делается по методике Пастера, будто и нет на земле замечательного французского микробиолога, первого в мире ученого, раскрывшего суть и значение микробов.

Все это, очевидно, бросалось в глаза не только доктору Павловскому: и холодность Коха, и отсутствие представителей французской медицины, и игнорирование учения Пастера, и даже то, что лекции приезжим читал не Кох, а его ассистенты.

Нет, не кончилась старая вражда между Кохом и Пастером, а точнее, нелюбовь первого ко второму. Еще точнее — вражда между Германией и Францией. Со времен франко-прусской войны ни один французский врач не переезжал германской границы, и до самого 1890 года не было в Германии ни одного международного медицинского съезда.

И надо же быть такому совпадению, чтобы два столпа тогдашней медицины — Кох и Пастер — жили и работали в этих двух враждующих государствах! Пастер, тот, в сущности, давно позабыл все свои споры с Кохом и обиды на него. Пастеру просто было не до Коха — он переживал самый важный, самый трудный и самый славный период своей замечательной жизни. Как раз в 1885 году, когда Кох ставил бактериологию на службу здравоохранению, Пастер сделал прививку ослабленного яда бешенства первому человеческому существу, и первое в истории человечества существо это — мальчик Жозеф Мейстер — не заболел водобоязнью. Через год из далеких смоленских лесов пришли к Пастеру в Париж шестнадцать русских крестьян, укушенных бешеным волком. Их он тоже спас от мучительной смерти.

Имя Пастера гремело по всему земному шару — имя спасителя человечества. Это был единственный ученый, чья слава вознеслась выше славы Роберта Коха. И Кох восьмидесятых годов не мог и не хотел с этим смириться…

Да, это был уже не тот скромный провинциальный ученый, который счастлив был первым признанием своих заслуг перед наукой в 1876 году, и даже не тот Кох, который после открытия туберкулезной бациллы тихонько утирал слезы умиления после своего триумфального выступления на заседании Физиологического общества в Берлине. Теперь для него не было ни авторитетов, ни имен, достойных преклонения.

Он очень ревностно относился к работам своих учеников и очень ревниво к трудам других ученых. Как раз в это время в этот институт приезжал к нему Илья Мечников — создатель теории фагоцитарного иммунитета, и Кох принял его высокомерно и надменно. Но он не жалел ни времени, ни собственных идей, чтобы помочь и подсказать путь в исследованиях Гаффки — старому своему ученику, японцу Китазато и Эмилю Берингу — новым ученикам. Этих двух он натолкнул на мысль заняться исследованием свойств сыворотки крови, и всем известно, чем эти исследования кончились: Эмиль Беринг и Китазато стали родоначальниками сывороточного лечения. Оба они создали знаменитую противодифтерийную и противостолбнячную сыворотки, и оба в дальнейшем сделали немало важных и ценных для медицины открытий, прославивших коховскую школу.

Но и в среде своих учеников Кох теперь был уже не просто заботливым, опытным учителем — он оставался даже в своей лаборатории прославленным гениальным ученым. Он не терпел никаких возражений против своих установок и теорий, был холоден и немногословен, держал себя так, что каждый из его близких сотрудников постоянно чувствовал: между мной и ним лежит непроходимая пропасть, и никогда мне не дотянуться до него… Ученики, ассистенты, сотрудники, при всем своем преклонении перед его заслугами, не столько любили, сколько боялись его, никто из них не решался перечить Коху, и частенько они вынуждены были поддакивать ему, идя наперекор собственным убеждениям и совести в тех случаях, когда он был явно не прав.

Впрочем, один из них решился вступить в спор с Кохом…

Эмиль Беринг пришел в институт будучи военным врачом. Очень талантливый, вдумчивый и честный, он представлял собой образец настоящего ученого. Кох охотно принял его к себе, понимая, что этот не подведет, что, пожалуй, даже прославит его школу. До поры до времени все шло хорошо, пока Беринг не вздумал влезть в область, в которой Кох считал себя полным монополистом, — в область туберкулеза.

Вопреки мнению Коха Беринг осмелился высказать соображение, что заболевание туберкулезом происходит у человека в детском возрасте, хотя проявиться может и позже. Кох же утверждал, что первичное заражение может наступить и у взрослых. По этому поводу Кох довольно резко поспорил с Берингом, стал относиться к нему после этого спора более холодно, хотя Беринг имел все основания считать себя одним из лучших и любимейших учеников Коха. Разрыва на этот раз не последовало — Кох стерпел, хотя и не согласился.