Карай. Сын Карая - Яков Волчек

— Перекур!

И все валились кто куда — на камни, на снег, один на другого, чтобы хоть немного согреться. Жадно, прерывисто хватали ртом обжигавший легкие морозный воздух. И курили — на всех две-три цигарки из последнего табака.

И каждый раз на остановке Числов говорил:

— Я уже здесь бывал, ребята, дорогу знаю, я вас выведу… Антон Касьянов нас встретит. Антон не подведет. И какая-нибудь жратва у него для нас найдется…

Но, чем выше поднимались, тем меньше он говорил об Антоне. А вдруг с Антоном что случилось? Вдруг не встретит? Что тогда делать? Вольной одежды нет, продуктов нет, денег нет. Спустишься с перевала — и сразу попадешься.

Но если Антон там, то для радостной встречи он обязательно прихватил бутылочку-другую. Дернешь прямо из горлышка — огонь разольется по жилам.

— Я вас выведу, ребята! — повторял он.

«Все равно выведу, — думал он, отсчитывая шаги, — даже если Антона не будет. Заткну глотку тем, кто взбунтуется. Без отдыха — чтобы не застыли — поведу вниз, вниз. Силком погоню, если упрутся. Идти будет легче, чем сейчас. Хлеба достану, как только спустимся. Как достану — не знаю. Но достану. Главное, хорошо, что никто за нами не гонится. Сельчане в горы не полезут. Им нужно только, чтобы мы ушли. Увидят, что скирда пустая, и успокоятся. А пока дадут знать в город да пока милиция появится, ой-ой, где мы уже будем!»

Пройдено три тысячи шагов.

— Я вас выведу, ребята! Выведу!

На этой остановке их догнал Уколов. Он шел без передышки, надо было наверстать упущенное. Всклокоченная грязно-седая голова показалась сначала на нижнем серпантине. Жилистый, мускулистый, он шел легко, хотя был много старше их всех — жалких, уставших.

— Ну что, Минька? Как там было?

Уколов бросился плашмя на снег и стал торопливо лизать его.

— Все сделано, как уговорились.

— А народу много набежало?

— Все село проснулось. Кто может ходить, тот и примчался.

— Милиции нету?

— Один какой-то там крутится.

— Подъем, братва! Вот и Минька теперь с нами. Я вас выведу!

Три тысячи сто шагов. Три тысячи двести. Три тысячи триста…

— Генка! Дьякон!

— Корешок, это ты?

На тропинке, почти над самым обрывом, стоял Касьянов.

— Братва, это Антон! Вались, братва, кто, где стоит. Глубокий перекур. Ну, здорово, корешок, здорово, Антошка!

— Здорово, Дьякон!

Коренастый Антон Касьянов с восторгом, с обожанием смотрит на обветренного, почерневшего, бородатого Числова.

— Пришел все-таки, Антон!

— Ты велел, Генка!

— Я вам говорил, други, — Антон не подведет. Теперь все! Отдыхайте. Теперь выйдем. Антон, жратва есть?

— Хлеба две буханки, колбаса, консервов пять банок.

— Дели на всех поровну! Водка есть?

— Три бутылки «московской».

— Братцы, подходи по одному за хорошим глоточком. Всех согрею! Три бутылки! Антон, вольную одежду принес?

— Найдется в моем сидоре.

— Антон! Корешок! — Шепотом: — Хрусты есть?

Так они называли деньги.

— Есть, Дьякон.

— Много?

— Триста новыми. Сейчас дать?

— Держи пока при себе. Братва, сколько вас? Четверо? На вас — бутылка, круг колбасы, хлеб. Подходи, следующая четверка! Васька Короткий, Минька, Лалаян! Не забудьте — моя доля у вас. Не спешите, ребята, заправляйтесь как положено в дальнем походе. Никто нас не гонит. Теперь уже скоро вниз пойдем, ноги сами понесут. Как я обещал вам, так все и стало…

В эту минуту они услышали лай собаки.

— Лежать, Дикарь!

Андрей бросается на снег, рядом с собакой. Сверху стреляют. Пули ложатся близко, вздымая снежную пыль.

— Товарищ майор! Это они стреляют!

— Слышу. Я не глухой.

Майор Гукасян дышит тяжело. Он не ложится. Присев на камень, старается побыстрее унять прыгающее в груди сердце. Для него это слишком быстрая ходьба.

Наверху затихли.

— У бандитов положение, конечно, более выгодное. Они скрыты карнизом, нависшим над обрывом. Они нас видят. Мы их не видим. Им легко стрелять по цели. Мы даже не можем прицелиться. Но они уже пойманы. Деваться им некуда. Стрельба бесполезна… Эй, Числов! — во всю силу легких зовет майор. — Ты там, Дьякон?

Несколько секунд молчания.

— Это вы, гражданин начальничек? Здравствуйте!

Голос Геннадия Числова.

— Здорово! Давно не виделись. — Майор поднимается с камня во весь рост. — Спускайся, Числов. И всех своих путешественников веди с собой за ручку. Погуляли, сколько удалось, и хватит.

— Хочу вам добрый совет дать, начальничек. Своей бесценной кровью будете нас брать. Мы посчитали: вас десять, не то двенадцать, и нас столько. Мы вооруженные. Терять нам нечего, вы сами знаете. Что здесь лечь, что потом по суду получить вышку или вроде того. Отступитесь, начальник! Вы нас не видели, мы вас не видели.

— Шутишь, Числов! Это же пустой номер. Ты не дурак, а глупости мне предлагаешь. Спускайтесь!

— Хорошо подумайте, гражданин начальник!

Затишье с обеих сторон. И вдруг наверху, повыше того места, где залегли бандиты, раздается шум, громкие возгласы. И кто-то, ликуя, зовет:

— Товарищ майор! Товарищ начальник! Вы нас слышите?

Это пришла подмога. Участковый уполномоченный Маркарян в точности выполнил задание. Привел своих дружинников — легких на ногу горцев, — они пробрались в обход и теперь наседают на бандитов сверху. У них охотничьи ружья, набранные по всей деревне. И теперь они от радости палят дробью в воздух.

— Ну, Числов! — кричит майор. — Теперь тебе все понятно? Это называется «окружение». Сопротивляться бессмысленно. Выходи, Купец! Проторговался!

— Гражданин начальник, — отвечает Числов, — я тут не один. Дайте время обдумать.

— Пять минут даю!

Теперь они лежат рядом на снегу, но не глядят друг на друга. Дело проиграно, все это понимают.

И уже нет здесь группы людей, объединенных хоть какой-то целью. Теперь каждый — отдельно.

Они раздумывают о своей будущей судьбе. Каждый — отдельно.

Лалаян: «Мне ничего особенного не будет. Я не убивал, даже оружия не держал. О побеге я не знал, машину с боем не захватывал. Случайно я к ним попал, это учтут».

Васька Короткий: «Мне автомат дал Дьякон, пусть он это не забывает. У Федьки отнял и мне передал. Довесят два-три годика, все равно изловчусь, убегу».

Влас Уколов: «Хуже всех будет мне! Возрастом не оправдаешься или первой судимостью, как эти щенки. Федора Пузанкова я на тот свет спровадил. Кто-нибудь из этих же меня и продаст. Но ведь мне Дьякон велел! Всех подвел под монастырь Генка Дьякон!»

Влас Уколов, по кличке «Минька», бросается на Числова, пригнув голову.

— Вывел?! Паразит, трепло! «Волю предоставлю»! Предоставил?

Числов отворачивается. Теперь уже не стоит приводить Миньку в сознание. Теперь это уже не имеет значения.

Толстые пальцы низкорослого Антона хватают Миньку за горло.

— Дьякон, скажи слово: вниз его, с обрыва, чтоб расплющился в лепешку, или тут, на месте, придушить, как куренка?

— Не марай свои руки об него, Антон… Вот видишь, Антон, — с тоской говорит Генка Дьякон и указывает пальцем вниз. Он сейчас может обращаться только к Антону. — Сгубила нас собака. Не будь у них собаки, пока они по перевалу ползали, мы бы далеко ушли. А теперь все, Антон!

— Все, — тупо соглашается Антон. — Из-за собаки…

— Братва! — Числов поднимается на ноги. — Можем сопротивляться — всех побьют, можем спуститься, как они велят, кое-кому, возможно, подфартит — не мне, конечно, — все обойдется для иных-некоторых. Что будем делать?

Лалаян первый кричит:

— Сдаваться!

И все угрюмо повторяют, отводя глаза:

— Что делать — надо спускаться. Сдаемся.

Числов наклоняется над обрывом:

— Начальничек, ключик-чайничек! Можно ли на вас довериться, что не побьете, не убьете? Мы сейчас не суда опасаемся — вашего гнева боимся!

Майор Гукасян снизу отвечает:

— Ничего вам от нас не будет, Числов. Выходите с оружием по одному, руки над головой.

— Генка-корешок, — шепчет Антон, — мне как быть? Скажи слово — с тобой пойду хоть до самой вышки!

— Нет, Антон, ты не с нами сюда пришел и не с нами уйдешь. Ступай в укрытие, где нас ожидал, и схоронись, чтоб тебя не заметили. Полюбуешься, что от нас оставят!

Пять минут истекло.

— Братва! — Геннадий Числов берет автомат. — Я вас сюда завел — я первый и на расправу выхожу. Ежели меня не тронут — идите и вы следом. А случится что со мной — отбивайтесь, чтобы не даром пропала ваша молодая жизнь.

Он поднимает автомат и кричит пронзительно, так, что его слышно и вверху и внизу:

— Погиб Генка Числов за то, что волю любил!

С автоматом, который он держит над головой обеими вытянутыми руками, он идет по тропинке.