Любовь и другие диссонансы - Януш Вишневский

Я взглянул на нее. Она выглядела моложе, чем Дарья с фотографии. Если бы не яркий макияж, была бы похожа на девочку-подростка с ненатурально большой грудью. У нее и голосок-то был детский, хотя когда она со мной говорила, понижала его на несколько октав и добавляла хрипотцы. Она сидела так близко, что наши головы почти соприкасались. От нее пахло смесью духов с нотой жасмина, мяты от жевательной резинки и розы от губной помады.

Я отдавал себе отчет в том, зачем ее ко мне прислали. Еще ни разу в жизни никто не пытался навязать мне женщину! Я никогда не был у проститутки, и ни одна проститутка не была у меня. И никогда не будет. Деньги за секс всегда ассоциировались для меня с унижением, причем не столько для женщины, сколько для мужчины — потому что у проститутки нет выбора. Но я решил, что массаж бы мне не повредил, и уж в нем-то нет ничего унизительного. Я встал, разделся и с бутылкой минералки в руке направился в ванную. Принял душ, почистил зубы и вернулся в комнату. Девушка, теперь уже совершенно голая, сидела на краешке стола. Я подал ей обнаруженный в ванной флакон с лосьоном для тела и лег. Она уселась мне на спину, широко разведя ноги, и принялась массировать шею, потом спину, а потом пальцами и запястьями тщательно разминать место пониже копчика, где начинается ложбинка между ягодицами. Массаж мне делали много раз, но никто еще не занимался именно этим местом. Она нежно надавливала, гладила, иногда склонялась над ним и согревала дыханием либо лизала языком. Я ощутил приближающуюся эрекцию и поспешно затолкал под живот подушку.

Между делом мы разговаривали о Москве, о погоде, об автомобилях и музыке. Девушка рассказала о себе: родом из Архангельска и уже год учится в консерватории на скрипичном отделении оркестрового факультета. К середине месяца у нее заканчиваются деньги на жизнь, телефон и транспорт, и она «подрабатывает массажисткой в гостиницах». Так она это назвала.

— Это в определенном смысле полезно, — заметила она с иронией, — я тренирую пальцы. У моих коллег всегда много заказов, причем чаще от мужчин, — добавила она.

Я хорошо знал Московскую консерваторию, одну из лучших в Европе, с многолетними традициями. Она была основана в середине девятнадцатого века, там изучал теорию музыки сам Чайковский. Многие из моих друзей-музыкантов, особенно американцы, мечтали работать или хотя бы стажироваться в этом учебном заведении.

Я попросил, чтобы она, не прерывая массажа, напела мне свой любимый скрипичный концерт. Она громко расхохоталась в ответ и замолчала. Несколько мгновений я слышал только шуршание ее пальцев по моей коже. И вдруг она стала напевать. Сначала очень тихо, потом все громче и громче. Перевернула меня на спину, села у меня в головах и, не прерывая пения, массировала мне грудь. Потом встала на колени и массировала живот, потом опустилась ниже. Я смотрел на ее ягодицы, поднимающиеся и опускающиеся груди, чувствовал свою эрекцию и знал, что она ее видит. В какой-то момент я стал ей подпевать.

— Мендельсон, концерт ми минор, опус 64, не так ли? — спросил я, приподнявшись на локтях и набрав в легкие воздуха, усилил звук.

— Да! — воскликнула она. Села передо мной, поджав колени к груди и обхватив их руками, смотрела мне в глаза и слушала. Когда я смолк, она прошептала:

— Я не хотела. Это был обычный заказ, простите меня. Извините.

Я видел, что она плачет. Торопливо встав с кровати, она подобрала с пола лифчик и юбку и скрылась в ванной. А потом выбежала из номера. Я услышал только хлопок двери.

Я лежал и думал о том, что произошло. Все случилось так неожиданно. Правда, у меня было ощущение, что все происходящее со мной в Москве неожиданно, а значит, и это событие не выходит за пределы нормы. А потом я подумал о том, что последний раз слушал этот концерт Мендельсона в Нюрнберге, через две недели после рождения Добруси. Я только что стал отцом и любил Изабеллу безумно. Помню, как меня мучили угрызения совести, ведь я оставил их на целый день и целую ночь одних, но работа есть работа, и присутствовать в концертном зале Нюрнберга я был обязан. Интересно, если бы тогда в нюрнбергскую гостиницу ко мне, влюбленному в жену и обожающему новорожденную дочку, пришла молоденькая полуголая девушка, похожая на модель с канала МTV, разделась и стала массировать меня так, как делала эта русская Лолита минуту назад, стал бы я напевать ей скрипичный концерт?! Нынешние обстоятельства скорее благоприятствовали нашему сближению. Кроме этических соображений, которые в конце концов и сыграли свою роль. И все по моей вине, из-за злосчастного Мендельсона. Девушка получила задание ублажить важного постояльца всеми возможными способами. Я как нормальный гетеросексуальный мужчина, по мнению директора, не должен был иметь ничего против. Расчет был на присущую мужчинам склонность к прелюбодеянию. Оставалось ответить себе на самый важный вопрос: хотел ли я этого несколько минут тому назад? И захотел бы, чисто теоретически, тогда, в Нюрнберге? С точки зрения физиологии все говорило о том, что только что я точно этого хотел. Трудно не возбудиться, когда молодая красивая женщина массирует тебе чресла. Особенно, когда у нее сильные руки скрипачки. Дальнейшее было предопределено. Она должна была склониться над моим торчащим членом, взять его в рот либо сесть сверху. Я ни на минуту не перестал бы любить Изабеллу, девушке и в голову не пришло бы забыть про своего парня, каковой у нее наверняка есть. Потом, когда все закончилось бы, мы с ней еще некоторое время скрывали бы смущение, прижимаясь друг к другу, а затем наша так называемая близость забылась бы как незначительный эпизод.

Было бы это изменой? Да. Но стоит ли на это смотреть трагически? Разочаровываться в любви или даже расставаться? Если речь идет о нарушении права на интимные контакты исключительно с постоянным партнером, однозначно да. Если же об исключительном праве на любовь, решительно нет! Но стоит ли ради нескольких минут «преобладания похоти над здравым смыслом» разрушать чувство уважения, доверия и безопасности? Я не перестал бы любить и уважать Изабеллу, разрядив свое сексуальное напряжение в рот или вагину абсолютно чужой мне девушки. Но у Изабеллы было право считать, что это не так.

Если бы все это произошло, следовало ли признать мое поведение неэтичным? Ведь большинство людей связывают слово «этика» с моралью и сексуальной гармонией. Распутника считают аморальным. И поминают десять заповедей. Но если принять во внимание только шестую и девятую заповеди из десяти, придется признать, что представления о морали у людей разнятся. То, что одним представляется аморальным, для других таковым не является. У меня есть друг, известный швейцарский пианист, который не скрывает своих любовных похождений ни от кого, в том числе от жены. Мне довелось бывать в их доме в Базеле. Они замечательная, счастливая пара. Живут вместе уже около двадцати лет. Для них понятие верности заключается в другом, и их этика не вписывается в общепринятые нормы. Так, может, в этом вопросе не стоит руководствоваться догмами? Может, приверженность им свидетельствует о косности? И нет такого свода правил, соблюдение которых дает любому право считать себя приличным человеком?

Верность, низведенная до моногамии, является несбыточной мечтой, а моногамия как таковая абсолютно противоречит физиологии. То, что около пятидесяти процентов пар хранят верность друг другу в течение всей жизни, не что иное, как акт самоотречения. С обеих сторон. И встречается только у Homo sapiens и еще у плоских червей под названием «Спайник парадоксальный» (Diplozoon paradoxum), паразитирующих на жабрах пресноводных карповых рыб. Уже само название вида указывает на то, что это — парадокс природы. Самка и самец встречаются в раннем периоде жизни, и с момента встречи их тела срастаются. Так что по чисто техническим, так сказать, причинам они не имеют возможности поддаться искушению. Все остальные живые существа не хранят верность партнерам. А знаменитая лебединая верность — всего лишь легенда. Когда появились тесты ДНК, выяснилось, что в гнездах лебедей много яиц, зачатых вовсе не партнером самки. У некоторых других видов птиц, традиционно считавшихся моногамными, число таких яиц доходит до 70 процентов. А у млекопитающих, за исключением человека, моногамии вообще не существует. Да и сам человек по своей природе не моногамен и становится таким через сознательное отречение от своих инстинктов. Такое удается лишь половине популяции. Остальные рано или поздно поддаются искушению. Отношения Пенелопы и Одиссея, Ромео и Джульетты, Орфея и Эвридики — плод творческого вымысла, и в реальной жизни остаются недостижимым идеалом.

С другой стороны, если бы эта девушка не пришла в мой номер, я не столкнулся бы с искушением. Только гей или слепой устояли бы против нее — обнаженной, прекрасной, свежей, как первая клубника! А может, взаимная верность и состоит в том, чтобы уметь преодолевать искушения? Сегодня, здесь, минуту назад, правда, не без помощи Мендельсона, мне это удалось. Значит ли это, что я смог бы преодолевать их ради кого-то?