Чья-то любимая - Лэрри Макмуртри

– На чем это они здесь собираются ездить? – сказал я. – На диких «хондах»?

Ковбой услышал мои слова и смерил меня таким взглядом, словно хотел дать мне тумака. Похоже, видя вокруг себя столь многочисленные признаки цивилизации, он начал терять спокойствие.

Нам дали комнату, из которой были видны верхушки нескольких тощих кедров. Джилл приняла ванну и потом какое-то время сосредоточенно рассматривала город. Я же пошел поискать заведующего производственным отделом.

– Если наскочишь на Тони Маури, будь с ним повежливей, – сказала Джилл.

– Ну уж, это-то совсем на меня не похоже – грубить легенде Голливуда, – сказал я.

Можно было бы сказать, фамилии Бакл и Гохаген были своего рода почти притчей во языцех для каждого сценариста. Бакл был долговязым и очень высоким; он любил выпить; желтоватые волосы почти доходили ему до плеч. А лицо наводило на грустные мысли об эпидемии оспы. Или же о том, что Бакл лет семнадцать – восемнадцать проработал гравером, и при этом сильно выпивал. Гохаген же был скорее толстым, нежели высоким. Никто никогда не видел его без банки пива в руке. Да и сейчас, когда я застал эту парочку в люксе у Тони Маури, Гохаген покачивал в руке бутылочку немецкого пива.

– Черт побери, да ведь это старина Оуэн Дарсон! Хорошо рифмуется: сукин сын – Дарсын! – трахай всех совсем один! – изрек Эльмо, открыв мне дверь.

– Тогда обделаем Римского папу, – заметил Винфильд. – Ведь этот Дарсон – тот самый сукин сын, которого послали сюда, чтобы намылить наши горемычные шеи. И все это как раз в тот самый момент, когда я только-только начал ощущать вкус этого несчастного немецкого пива. Как дела, Оуэн?

Я позволил им немножко с собой пофамильярничать и пропустил мимо ушей всякие там «славный мой», «старый приятель» и тому подобное. Когда нужно, я могу быть таким же славным старым приятелем, как гвоздь в заднице.

Тони Маури находился в соседней комнате, он разговаривал по телефону. Поэтому мы на минутку прошли в люкс Гохагена, расположенный на самом верхнем этаже «Хилтона». Отсюда открывалась панорама Вечного Города. Правда, сам люкс очень смахивал на гостиную Бакла и Гохагена у них дома, в каньоне Туджунга. Вокруг пепельницы сидели две или три молчаливые неряшливо причесанные девицы, выглядевшие абсолютно послушными и ко всему готовыми. Единственная их обязанность, насколько я мог заметить, состояла в том, чтобы без перерыва крутить пластинки Вилли Нельсона. Время от времени девицы для разнообразия ставили Вейлона Дженнингза. У Гохагена весь ящик со льдом был забит пивом. Он развлекался тем, что пил пиво и поглощал картофельные чипсы, пожимая под столом ножки одной из своих зомби. Мы с Эльмо выпили по стаканчику. По крайней мере, Эльмо разбирался в виски.

– Сплошное дерьмо, приятель, – сказал Эльмо. – Этот фильм приобретает просто катастрофические формы.

Эльмо был одет в пиджак-дубленку, хотя было достаточно тепло.

– Это почему же?

– Потому что никто ничего не может сделать с этим старым козлом, – сказал Винфильд.

– О, Боже! – произнес Эльмо. – Даже если бы мы с Винфильдом и протрезвели бы, чего не делали уже много лет, от этого все равно бы ничего не изменилось. Вы сами когда-нибудь работали со стариком Т. М.?

– Ни разу, начну лишь завтра, – ответил я.

– У него воля сделана из самой твердой стали, – сказал Эльмо. – Я пытаюсь хоть раз в столетье заговаривать с ним об этом сценарии. Я хочу сказать, ведь я-то на самом деле – профессионал. И старина Винфильд – тоже, хотя в чем именно он профессионал – для всех остается тайной.

– Я профессионал по части выбора бути-вуси, – сказал Винфильд.

– Тем не менее, – сказал Эльмо, – я попытался поговорить с Т. М. не далее как вчера. Я ему сказал: «Тони, черт побери, что мы будем делать с этим Брутом? Мать твою так, ведь нам и впрямь надо что-то делать с этим Брутом! Мы просто не можем вечно позволять этому козлу вот так стоять с ножом в руке и страданием на лице».

– Может, это была бы неплохая концовка для фильма, – сказал я.

– Именно об этом думал и я, – сказал Винфильд. – Пусть этот ублюдок раскается и сам в себя вонзит нож, я так предлагаю.

– Как бы то ни было, но дело не в этом, – сказал Эльмо. – На все мои слова Тони ответил только одно: «Не понимаю, почему бы мне не запустить еще одного слона?» И за все эти четыре дня он больше ничего не сказал.

Немного спустя раздался телефонный звонок, и нам сообщили, что Тони Маури разговор уже закончил. Мы спустились в нему в люкс. Но тут выяснилось, что он в ванной, что, по-видимому весьма огорчило Бакла и Гохагена.

– Большую часть дня Т. М. тратит на то, чтобы вовремя пописать, – изрек Винфильд. – Дай-то Бог, чтобы такая злосчастная судьба обошла меня, когда я состарюсь.

– Винфильд, я позабочусь, чтобы к тому времени, когда ты состаришься, эта треклятая пивная компания «Одинокая звезда» вставила бы тебе почку из серебра, – произнес Эльмо. – Ты это давно заслужил. Чтобы когда ты пойдешь на пенсию, у тебя была бы почка мощностью в двести лошадиных сил. Сплошное дерьмо! Тогда выпитое тобой пиво будет извергаться наружу с огромной силой, будто у тебя мощный пожарный шланг вместо пиписки.

Пока мы сидели в ожидании Тони Маури, в комнату вошел заведующий постановочной частью. Это был крупный и нервный мужчина. Его звали Реско.

– Не знаю, Оуэн, – сказал он. – Мне бы хотелось, чтобы все было сделано на задней площадке. Сколько бы это ни стоило, мы могли бы купить и какое-нибудь место в деревне.

Наконец шаркающей походкой вошел Тони. Он походил на милого, абсолютно безвредного служащего обувного магазина, например, из Бостона. Это был крохотный тщедушный человечек, одетый в очень чистый костюм цвета хаки. Вокруг шеи у него был повязан аккуратный маленький синий шарф.

– Дорогой мой Оуэн, – воскликнул Тони, пожимая мне руку. – Мы раньше не встречались? Мне кажется, встречались. Вы не привезли мне слона?

– Мистер Маури, я сделал для вас кое-что получше, – сказал я. – Я привез вам Джилл Пил.

– Да? – сказал он. Его холодные серые глазки не моргая глядели на меня. – Моя любимая Джилл. Но она, наверняка, устала с дороги. Я после перелета сюда здорово устал. Мы не станем ее будить. Думаю, это вовсе не обязательно.

С лица Тони ни на минуту не сходила вялая бессмысленная улыбка. Я подумал, что именно так он улыбается уже лет сорок. Никто не помнит ни одного случая, когда бы на лице Тони Маури не было этой улыбки.

– Дорогой мой Оуэн, – сказал Тони. – Значит, слона вы мне не привезли?

После этих слов он прошаркал к окну, из которого открывался красивый вид на город, и стал в задумчивости разглядывать Рим. Я попробовал с ним заговорить, но неизменно слышал в ответ две фразы – «Мой дорогой Оуэн» и «Любимая моя Джилл». Больше ничего. Время от времени он сердито надувал губы, что, видимо, означало: чего я хочу, это еще одного слона. Именно это я старался объяснить нашему дорогому Бо.