Дитя любви - Филиппа Карр

Больше он не мог сказать ничего, но он ждал, и мы знали, что в один прекрасный день его позовут. Прошло почти три недели, и вот, наконец, это случилось. Монмут высадился в Дорсете и призвал всех друзей присоединиться к нему. Он собирался силой отобрать трон у Якова.

В тот же день, как отец уехал, Парламент обвинил Монмута в государственной измене, где говорилось, что за голову герцога, живого или мертвого, назначена награда в пять сотен фунтов. Мать была безутешна.

— Ну почему он должен был сделать это?! — рыдала она. — Ведь разразится гражданская война! Почему мы должны вставать на чью-то сторону? Какое мне дело до того, какой король сидит на троне?

— Это имеет значение для отца, — сказала я.

— Неужели это значит для него больше, чем его дом, его семья?

— Он всегда защищал кого-то, — напомнила я ей. Она кивнула, и горькая улыбка тронула ее губы. Я знала, что она вспоминает, как впервые вошла в этот дом, когда она приехала сюда со своим первым мужем — отцом Эдвина, — и как встретилась здесь с отцом, который тогда рисковал своей жизнью ради дела.

— У Монмута ничего не выйдет! — страстно произнесла она. — Я знаю это!

— А я знаю, — уверила я ее, — что отец выживет в любой ситуации!

Это немного успокоило ее, и нам оставалось только ждать. Тогда мать и дала мне прочитать наши семейные дневники, и я узнала много нового для себя. Теперь я испытывала к ним обоим новую, особую нежность.

Пришли очередные известия. Монмут взял Таунтон, и у всех создавалось впечатление, что весь запад страны готов присягнуть ему. Опьяненный победой, он, в свою очередь, выпустил указ, прямо противоположный королевскому, где сам предлагал за голову короля Якова пятьсот фунтов и называл парламент бунтарским.

Как сказала мать, это было обычным хвастовством с его стороны. Он был молод и безрассуден. Вполне возможно, что он действительно являлся сыном короля, но он никогда не станет таким, каким был его отец.

— Но как же отец? Ведь Монмут обречен на поражение, оно у него на лице написано! Я молю Бога, чтобы Он защитил отца!

Вскоре пришло торжествующее письмо от отца: в Таунтоне Монмут был объявлен королем и теперь шел на Бристоль. Позднее мы услышали, что он так и не дошел до него, ибо приближалась армия короля, поэтому он отступил в Бригуотер и там готовился к большому сражению.

Отец написал нам накануне битвы и послал письмо с нарочным:

— «Возрадуйтесь, ибо вскоре будет на нашем троне новый король, и, хотя его и будут именовать Яковом, звать его будут не Яковом Стюартом. Это будет Яков Скотт, король всей Англии"

Прочитав это письмо, мать ужасно разозлилась.

— Как было глупо с его стороны — писать такое! Такой риск! О, Присцилла, я боюсь за него, я так боюсь!

Я снова упомянула о том, что отец выберется из любой беды.

Исход той роковой битвы хорошо известен всем. Да и что мог сделать Монмут против королевских сил, возглавляемых графом Фавершемом и Джоном Черчиллем? Армия же Монмута состояла из крестьян да еще из людей, подобных моему отцу, которые, несмотря на свою храбрость и преданность, никогда не были профессиональными воинами.

Армия Монмута была с легкостью разгромлена, а сам Монмут, увидев, что все пропало, больше заботился о собственной жизни, нежели о жизнях тех, кто так преданно защищал его. Многих взяли в плен — среди них оказался и отец.

Мы были поражены до глубины души, хотя мать ожидала несчастья с той самой поры, как скончался король.

Новости становились все хуже. Отец находился в тюрьме, в Дорчестере, и, когда мать узнала, что на суде будет председательствовать сам Верховный судья — барон Джордж Джеффриз, ее охватил ужас.

— Он жестокий человек! — воскликнула она. — Он злобен и отвратителен! Я такие истории слышала о нем, а судьба твоего отца будет зависеть только от его милосердия! Когда его еще только назначили на этот пост, Карлтон сказал, что не понимает, почему именно ему предоставили эту должность. Король тоже не любил Джеффриза, однажды он даже сказал, что у того нет ни знаний, ни здравого смысла, ни манер, но зато он обладает большей наглостью, чем десять уличных проституток, вместе взятых. Это было знаком того, что король начинает слабеть, раз все-таки он уступил. О, я так боюсь! Джеффриз ненавидит таких, как твой отец: он завидует им, их добропорядочности, уму и твердости. Он никого не пощадит! Ничто не доставляет ему большего наслаждения, чем смертный приговор!

Я не могла выносить ее отчаяние. Я все время придумывала невероятные планы освобождения отца. Мысль о том, что его заточили в тюрьму, была сама по себе ужасной.

Томас и Кристабель приехали навестить нас сразу, как только услышали новости, — они были искренне опечалены. Томас даже попробовал нас успокоить.

— Джеффриз жаден, — сказал он. — Намекают, что в обмен на некоторую сумму он проявит снисходительность. Говорят, он надеется сделать себе состояние на этих разбирательствах, так как в это дело вовлечены очень богатые люди!

— Тогда у нас есть надежда! — воскликнула мать.

— Но это надо проделать очень тактично, и тогда, думаю, он пойдет вам навстречу!

— Я отдам все, что у меня есть! — с жаром ответила она.

Приезд семейства Уиллерби немного развеял мрачное настроение матери, и той ночью она пришла ко мне в комнату. Она выглядела очень болезненно, под глазами у нее залегли темные тени. Мне так хотелось успокоить ее, я знала, что без отца жизнь для нее потеряет всякий смысл. Войдя в комнату, она остановилась у двери.

— Я решилась! — сказала она. — Завтра я уезжаю в Дорчестере!

— Я поеду с тобой! — ответила я.

— О, мое милое дитя! — воскликнула она. — Я знала, что ты так скажешь!

— Рано утром все соберем, — сказала я, — и сразу, как будем готовы, выедем.

События, что последовали вслед за этим, стали для меня настоящим кошмаром. По сей день я с ужасом вспоминаю то время.

Путешествие проходило в мрачной обстановке, и в гостинице, где мы остановились, только и говорили о так называемом восстании Монмута. Имя судьи Джеффриза, как правило, произносилось шепотом, и было очевидно, что все искренне сочувствуют его жертвам. Дело было не только в том, что он выносил самые жестокие приговоры, но и в том, что он делал это с огромным удовольствием и мог превратить невиновного в закоренелого преступника.

Постепенно мы приближались к западу страны, и темные тучи все плотнее сгущались над нами. Армия Монмута действовала только в Дорсете и Соммерсете, поэтому пленников судили только в этих графствах. Джеффриз чувствовал себя там как рыба в воде. Он наслаждался своей мерзкой работой. Приговор приводился в действие сразу по вынесении, и никаких исключений не делалось: через двадцать четыре часа после суда виновный уже болтался на виселице.