Эпоха лишних смыслов - Александра Гардт

– Старые привычки? – нервно пошутила я, заходя в квартиру и старательно не глядя на Макса.

– Ничего не знаю. – Гера повесил пальто на крючок у входа.

Оказалось, что он одет в изящную черную водолазку. Я ахнула.

– Что под рукой валялось, в том и стал спасать, – раздраженно пояснил он. – Макс-то сразу догадался сказать, что в данный конкретный момент тебя никто не убивает.

– По-эт, – по слогам проговорил Макс.

Определение подходило довольно точно. Чуть завившиеся длинные волосы, точеный профиль… Я потерла лоб рукой.

– Лучший деконструктор в мире, прошу вас собраться и доложить мне обстановку. Гамов, а ты перестань, пожалуйста, излучать враждебность по отношению к ребенку. В смысле, лучшему деконструктору в мире.

– Иди ты, – коротко ответствовал Макс.

– В общем, я приехала к Арлиновой. Захожу в палату – а там он. Борис. Выглядит на двадцать пять. Но вполне реальный такой, не призрак.

– Ты по фотографии узнала? – Гера сел на диван и поманил меня к себе.

Я кивнула и устроилась рядом с ним.

– Еще один раз он подходил ко мне в книжном. Тут, в настоящем магазине. И дважды я видела его в прорывах. А снимок нечеткий, пол-лица не видно, фокус на Арлиновой. И все мы знаем, что Борис заперт в книге.

Гера задумчиво пощелкал телефоном.

– Он это, он, – вдруг подал голос Макс. – Я не думал, что Роза ошиблась, но все-таки хотел убедиться сам. Убедился.

– Очень надо, – проворчал Гера в ответ. – Если кто не понял, я опять гуглю, зубры вы мои, не умеющие пользоваться Интернетом.

– Что, правда не думал? – тихо поинтересовалась я.

– Правда, – мрачно отозвался Макс. – Два месяца рядом отучили в тебе сомневаться.

Я фыркнула и пожала плечами:

– Я сама-то решила, что у меня не все дома, что уж о тебе говорить.

– Ага, – сказал Гера телефону.

Я толкнула его в плечо.

– Да пока вы пикируетесь, решил поискать, как Арлинов из закрытого мира вышел.

– И?

– Пишут, что автор его книжки лет десять назад начал писать продолжение. Умер, так и не закончив, черновики, мол, до сих пор лежат у дочери.

Я уперлась взглядом в пол.

– Все сходится, – сказал Макс за меня.

– Нет, пожалуйста, для идиотов – еще раз.

– Да все проще простого, Гер.

Мои конденсаторы показывали такую комбинацию нолей и единиц, что начал закипать процессор и вместе с ним – пламенный мотор. За Бориса переживалось сильнее с каждой секундой, и я постаралась угомонить раскричавшиеся нервы. Конец ведь близился, значит, и счастливое будущее тоже.

– Он вспомнил, кто такой. Не знаю точно, когда, до продолжения или после, но вспомнил. И осознал. А осознав, стал искать выход. И мстить. Отсюда наши проблемы.

Гера провел рукой по волосам:

– Чем встреча закончилась-то?

– Ничем особенным. Мстил он Арлиновой, теперь вроде как добился своего и не знает, что делать. По крайней мере, с пятницы у нас прорывов не было? Не было.

– Я предлагаю организовать прорыв ему, – жестко заявил Макс. – Поедем к дочери за черновиками и закроем его там уже навсегда.

Я вздрогнула и загнанно уставилась на Макса.

– Как же, ищи дурака, – спокойно ответил Гера. – Думаешь, он вообще в свою книжку заходит?

– Думаю, да, – сделал большие глаза Макс. – А то ведь я сейчас ее открою, и из нее буквы посыплются, верно?

Гера досадливо покачал головой, но Макс уже старательно тряс книгой над раковиной. По правде говоря, я не удивилась бы и груде знаков препинания, но из книги только чек вылетел.

– Теперь прекрати балаган и прочитай мне кусок из середины.

– А пожалуйста! – рыкнул Макс и открыл книжку. – «Борис еще не знал, какая тайна кроется за этим поворотом, но все-таки смело шел вперед». Еще?

Я только и могла, что с раскрытым ртом наблюдать за перепалкой двух прекрасных писателей и по совместительству моих друзей. Гера то ли за меня впрягся, то ли сам обалдел от вечно мрачного Макса.

– Ничего не доказывает, – бросил он небрежно. – Это закрытый пласт информации. Думаешь, Оливия Броун и Макс Коппер куда-то подевались из дилогии после вашего ухода? Как бы не так.

– Хорошо, предложи свою версию.

– Да понятия не имею. В больнице искать не имеет смысла, снова он туда не сунется.

– Так почему не закрыть к чертовой матери вторую часть?

– Потому что! – внезапно для самой себя рявкнула я. – Потому что не надо. Он ничего больше не сделает.

– Конечно, – кивнул Макс с чересчур серьезным выражением лица. – Только впустит в мир каких-нибудь сверхъестественных чудищ, и все.

– Сам ты чудище. Сверхъестественное, – выплюнула я.

– А ты у нас человеколюб. Вдруг. Заделалась.

– Заткнитесь оба, – спокойно сказал Гера. – Есть одна мысль.

Глава 40

Я стою посреди пустого мира и смотрю, как мимо меня летит снег и бежит перекати-поле. Герина идея оказалась не так хороша, как представлялось вначале. Вот тебе черновики, вот краткий пересказ, вместе разберем чересчур аккуратный для того, чтобы быть удобочитаемым, почерк; закрой Бориса к чертовой матери в его же мире. И никто даже не подумал послушать меня. Вали, Оливинская, работай, а мы тут постоим, подождем.

– Арлинов! – ору я во всю глотку.

Полупрозрачный, нежный, ненастоящий мир содрогается. Я мелко дрожу вместе с ним. Не справляемся, проигрываем, теряем секунду за секундой. Я вспоминаю злое выражение на лице Макса и решаю, что пора выходить. Здесь нечего ловить, Борис не дурак, как почему-то думают мои замечательные друзья. Друзья. Слово отдает жаром даже в голове: с некоторыми из них совсем не хочется не то что дружить – продолжать тяжкое существование в рамках одной вселенной.

– Борис! – повторяю попытку я. – Надо поговорить!

Пустое. Перекати-поле бежит в обратную сторону, а линии горизонта просто нет. Вокруг меня – сплошное белое марево без начала и конца. Судя по всему, Борис постарался на славу: деконструировал родной мир. Удивительно, что я в него еще зайти смогла.

Я хочу позвать Макса. Не вспоминая о наших отношениях, просто позвать – и вывалиться с ним наружу. У Геры действительно нашелся отличный план, проблема в том, что он провалился с оглушительным треском.

«Ты, главное, думай, что мы тебя послали на деконструкцию. А то он обо всем догадается».

И – невероятный провал. Пустой, ровный мир. Заготовка, нетронутый лист бумаги. Я щурю глаза в надежде разглядеть Макса. Ведь наш новоявленный стратегический гений велел ему прикрывать меня, ломать мир, пока я отвлекаю внимание Бориса переговорами. Две точки входа, я сразу вызываю огонь на себя, но: «Господи, Оливин, да у чувака от тебя глаза на полвосьмого, он не тронет, вешай лапшу ему на уши о переговорах и мирном урегулировании». И Макс. Молча кивает. Подтверждает.

Замечательный план, только какой псих вернется в свою уязвимую реальность, которая изначально ему и не принадлежала?

Пора выходить. Я напрягаюсь и визуализирую прорыв, потому что деконструировать просто-напросто нечего. Воздух мерцает и колеблется, как будто валяет дурака. Выхода не появляется. Я морщусь и понимаю, что мне надо домой. Очень простая мысль, основная в таких случаях. Дыхание стопорится; передо мной по линиям рисуется дверь, сотканная из чистого эфира. Белая дверь, осязаемая, обретающая плотность с каждым мгновением. Не то чтобы выход из придуманного мира должен выглядеть так, но альтернативы у меня просто нет. Я дергаю за ручку – и чувствую невероятную, невыносимую фрустрацию от того, что который месяц вынуждена плыть, как бревно, по течению. Задолбалась играть по чужим правилам.

Дверь распахивается, и вместо офиса (куда мы, ничтоже сумняшеся, и привезли черновики) я оказываюсь в белой зале с рядом таких же дверей. По сюжету, Орлеанский встречается с подобным препятствием, но, черт возьми, пустой мир – и одна сохранившаяся деталь? Не может быть. Я дергаю на себя третью справа. Серо-синие глаза Макса, перьевой «Паркер» мелькает в руках… Я почти отшатываюсь. Франкфурт, книжная выставка. Я накопила достаточно денег и спустила их все на поездку, думая познакомиться с любимым писателем подальше от России. Какое там. Куча соотечественников, эмигрантов и просто туристов, очередь в пятнадцать километров. Макс книжки закрывать не успевал, и я постепенно увядала, понимая всю идиотскость затеи, осознавая, что потратила с трудом накопленные деньги; что погналась за эфемерностью, ветром; что не все получается так, как я того хочу.

Каким, черт возьми, образом эта ситуация оказывается за двумя засовами в романе про Бориса Орлеанского? Да еще так, будто я на самом деле попала в прошлое. Все происходит с точностью до нотки, и я не в силах ни хлопнуть выбеленным дубом по косяку, ни войти внутрь. Стою и смотрю, на то, как Роза (ой, да, уже Роза) мнет в руках распечатку рассказа, не хочет подписывать книгу, хочет – рассказ. Огни начинают гаснуть, а люди – расходиться. Очень просто. Максим просидит до упора, пока не попросят, а Роза побоится подойти, потому что ей двадцать, а ему тридцать. Сейчас она… Сейчас я… уйду. Оливинская, отчаявшись прыгать на месте, осматривается и видит опустевший стенд через два ряда по диагонали, идет к нему и забирается на прилавок, чтобы разглядеть своего любимого писателя и свалить куда подальше.