Невеста Карателя, или Краденная Весна (СИ) - Марина Бреннер

— Я вымоюсь, карацитова ты злючка, — рыкнул он прямо в ухо супруге, входя в открытую прислугой дверь и быстро шагая к лестнице — Но только вместе с тобой, Амелла Дангорт.

— Нет! — попробовала протестовать хихикающая жена — Ты же мыться и не станешь… Не за тем зовёшь! Ой!

— Что такое? — грубые пальцы несильно щипнули хохочущий бок — Покорность… где?

И… ей пришлось согласиться. Ничего другого не оставалось.

Он муж. Имеет право. А как же!

Пока супруги Дангорт, беззлобно препираясь друг с другом, готовились к купальне, ту самую купальню старательно для них готовили слуги.

Небольшое, аккуратное помещение, забранное камнем было на совесть прогрето. От стен чуть ли не отскакивали искры, воздух, пропитанный ароматами фруктовых масел и свежезаваренных трав едва не стекал крупными, тягучими каплями на пол.

— Жарко как в печи! — вынесла заключение нейра Дангорт, раскрыв рот словно рыба, брошенная на берег — Вот, прогревайся! А то шлялся по холоду, отморозил всё что можно. Беречь себя надо, нейер Дангорт, так — то! Мне в доме мужик нужен, а не зимняя отморозь*… что смешного — то опять?

С наслаждением погрузив ноющее от дороги и бешеной скачки тело в горячую воду, Каратель дико расхохотался!

Уж очень уморительно выглядела теперь благоверная — покрасневшая от жары, сердито нахмурившая брови, прижимающая к груди мочалку грубой вязки и кусок домашнего мыла. К тому же, девчонка презабавно надула щёки, чем окончательно довершила образ заботливой то ли мамашки, то ли воспитательницы. Интересно… вот этому всему её также те городские тетки обучили, или же оно идет из сурового, деревенского бытия?

— Матерью ты будешь отвратительной, Амелла, — прохохотавшись, наконец, и отерев выступившие слезы с лица, хрипло вымолвил Дангорт — Ты же ребенку шага не дашь ступить без твоей опеки, наседка! Ну, а бабка из тебя выйдет и вовсе мерзкая… С утра до вечера станешь ныть, жалуясь на свои больные колени, и поливать отборной бранью молодежь!

— Вот же дурак, — покачала головой нейра Дангорт, изо всех сил пытаясь не развеселиться вслед за мужем. Вдруг так явственно представила она себя в образе капризной старухи, и это видение вызвало острое желание прыснуть со смеху — Мойся… Потом надо поесть и отдыхать. Вот и чего смеёшься? Я же как лучше хоте…

— Если хочешь как лучше, иди сюда, — прошипел супруг, сузив глаза — Амелла, пойми… Меня привлекает в тебе не вот это курицыно кудахтанье! Если бы мне нужна была нянька, я б и нанял няньку. Ну? Понимаешь, о чём я? Бегом, ко мне. Или кликнуть стражников, чтоб влепили тебе плетей и привели насильно, за косу?

Слишком уж легковерная нейра округлила глаза, представив стражника, резвой прытью прибежавшего на зов Хозяина и себя, отхлестанную кожаными плетьми, с разъезжающимися на влажном полу босыми ногами.

— Ой, нет! — взвыла, поспешно разуваясь и направляясь к купели так быстро, как только могла — Ой, не надо… стыд — то какой, мамочки! Я щас, нейер… Дейрил, да! Щас…

— Отлично, — шепот стал еле слышен — Залезай сюда, Мелли. Вода не горячая, не бойся. Жарко тебе?

Амелла помотала головой. Интересно, но той, "первой" жары, которая обожгла щёки и горло, когда она и Дангорт вошли сюда, уже не было. Теперь лицо и обнаженные по локоть руки девушки ласкал приятно — легкий, теплый воздух.

— Камень леденеет быстро, — пояснил Каратель, смешливым взглядом следя за тем, как раздевается жена — Как нагревается, так и остывает…

Едва только Амелла, присев на широкий край низкой купели опустила ноги в дрогнувшую мыльными пятнами воду, то сразу оказалась прижатой к широкой, горячей груди мужа.

— Дейрил, — выдохнула девушка, обвивая руками шею Палача и чувствуя, насколько соскучилась — Зачем ты, куда уезжал… Не надо больше! Не надо…

Тут же покрыв мелкими, осторожными ровно крылья мотыльков поцелуями его грудь, тихо застонала, почувствовав желание — ответное и сильное.

Мгновенно напрягшийся член уперся в бедро Амеллы, и это настойчивое прикосновение плоти к плоти вызвало у обоих супругов горячую, быструю дрожь.

— Разведи ножки, Мелли, — выдохнул Дангорт, жадно целуя груди жены — Ложись на него. Нет, не садись, тебе теперь так нельзя! Не спорь. Послушай…

Амелла, недовольно всхлипнув, приняла в себя горячо бунтующую, но сейчас осторожно входящую в её тело, жаркую и невыносимо желанную плоть мужа.

— Слушай меня, — явно сдерживаясь изо всех сил, шипел Дангорт, начиная плавные движения бедрами — Нам надо быть осторожнее. Ты думаешь, мне нравятся эти детские игры? Ты считаешь… Мне также мало, всё время мало, как и тебе! О, как бы хотелось разорвать тебя пополам! Отыметь так, чтоб искры летели… Отыметь грязно, как шлюху! Да и ещё потом добавить в рот, как ты любишь… любишь, не спорь! Твой карацитов целитель сказал, что всё безопасно, это да. У тебя невероятно крепкое тело, и внутри его — невероятно крепкий плод. И это да… Боги мои, какая же нежная там, внизу… Я всё таки буду осторожен, Мелли. Обережник из меня никакой, но уж что могу… Пока — так.

— Хорошо, — прошептала она в кривящиеся недовольством, исковерканные рубцами губы — Так и будет… Так, как ты хочешь.

Положив руки на раскаленные плечи, слегка разведя ноги, Амелла двигалась осторожно, именно так, как он просил. Покачиваясь, ощущая внутри себя твердую, ласковую горячечность, чуть пристанывала, когда острые зубы и раздвоенный язык касались сосков, отвердевших и ноющих от невыносимо сильного наслаждения.

И ведь даже не эти движения, прикосновения и ласки рождали в ней наслаждение такой силы! Осознание… осознание того, что желанна и драгоценна она теперь для существа гораздо выше её даже происхождением, могущественнее, темнее душой, если та душа, конечно же есть у Зверя Дангорта — вот, что теперь правило здесь!

От одного этого можно было спятить, расплавиться, взорваться, разлететься серебристыми брызгами, чтобы исчезнуть совсем…

— Муж мой! — выкрикнула она, выгнувшись и запрокинув назад голову — АААА! Даааа! Не… надо беречь меня… Да!

Зверь, вот только что возжеланный Женщиной, своей Парой, проснулся.

Пробудившись, ответил на дикий, первобытный призыв кровавым золотом глаз и глухим рычанием. Несколькими ударами поторопил её и себя, зашипел, изливаясь в мраморное тело, ярко пахнущее травами, ягодами и страстью.

Потолок купальни исчез, разорвавшись надвое, ровно худая тряпица, обнажив низкое небо, чистое и звездное, какое бывает только в летнюю, теплую ночь.

Вода купели стала горной рекой, быстрой и мелкой, несущей в водах своих лепестки цветов и стебли трав, переворачивающей по дну мелкие, острые камешки