Норби (СИ) - Валентинов Андрей

– Эй, утопленник! Говорить можешь?

Это уже по-немецки. Спрашивает наверняка тот, что и выдернул его из моря, крылатый без крыльев, белокурый парень с черным блином на груди. Русскоязычный. В безвидном мраке перепутались страны, времена, народы.

– Может, еще коньяку? Да не молчи ты!

Черный мешок на голову надели почти сразу, как только втащили на борт. Почти – потому что перед этим дали хлебнуть из металлической фляги. Ни вкуса, ни запаха он не почувствовал. Коньяк. Мара хотела накачать его спиртом.

– У него шок. Упасть из стратосферы – это даже не свободный полет с выключенным ранцем.

Второй голос – женский. Очень неприятный, резкий и какой-то скрипучий.

– Может, и шок. А может, нам достался очень хитрый утопленник. Поэтому при нем никаких имен и названий.

Бывший гимназист, доброволец Антон Земоловский, Антек глубоко вздохнул, прогоняя липкий морок. Ничего не кончилось, есть море, катер, черная ткань на лице, сталь наручников на запястьях. Не очень много, но иного пока не дано.

– В общем так, парень! При попадании в плен военнослужащий обязан назвать свою фамилию и воинскую часть. Советую поторопиться, здесь глубина с километр. И для чего тогда я тебя спасал?

Он улыбнулся запекшимися в соли губами. И как ответить? Антек с объекта «Плутон-1»? Тогда следующий вопрос будет про сам объект. Но если он военнослужащий, попавший в плен.

– Антон Земоловский, Войско Польское, 110-й уланский полк. Если коротко, Антек.

Глава 7. Своя война

Тауред. – В Ламотт-Бедроне – Серенита. – Никаких «макдональдсов». – «Тебе повезло, наемник». – Ядовитая бабочка. – Варшава. – Ужин. – Майор и генерал. – Не по плану.

1

Тьма сменилась сумраком. Повязку разрешили снять, освободили руки, и он смог увидеть смутный контур маленькой каюты, больше похожей на пенал, поставленный стоймя. Лечь негде, можно лишь присесть и прислониться к стене. Воздух неожиданно чистый, но какой-то мертвый, без малейшего вкуса и запаха. А еще шум двигателей. Плывут или летят, сразу и не поймешь.

Антек и не пытался. Мара сказала, что у Тауреда есть высотные самолеты. Значит, могут быть и корабли, такие же, как тот, который они сбили. Тауред – подмастерья, Клеменция-Аргентина – рыцари. Плохо воевать на чужой войне! Кто прав, кто неправ? Не спрашивай, солдат! Все равно не ответят.

А вот у него, военнопленного Земоловского, спросят. И, вероятно, очень скоро.

* * *

– Освоился, парень? Извини, тюрьмы здесь нет, и вообще мы не думали, что кто-нибудь уцелеет. Между прочим, честно предложили вам сдаться. Ты, конечно, ничего не решал, но раз уж согласился за них воевать, так и отвечай по полной.

На этот раз каюта была побольше, не пенал, а почти железнодорожное купе. Откидной столик, два сиденья, тоже откидные, белый светильник под потолком, стены из неведомого гладкого материала. Допросчик, впрочем, знакомый, все тот же крылатый без крыльев. На этот раз не в комбинезоне, в обычном костюме, только без галстука.

А вот где это все, не поймешь. Мешок на голову – и потащили коридорами. Только здесь и осмотрелся.

– Ко мне обращайся «шеф-пилот», можно без «господина». Gospoda v Parizhe!

Военнопленный Земоловский сделал в памяти очередную зарубку. Шеф-пилот русский знает и даже этим хвалится. Спросить его, что ли?

– To pan zacnyj iz NKVD?

Взгляд белокурого на миг окаменел, и Антек с трудом сдержал усмешку. Тюрьмы здесь нет, а этот шеф-пилот никак не следователь.

– Не из НКВД, – чуть помолчав, выдавил из себя парень. – Разведка Великого княжества Тауред. А ты, Земоловский, смотрю, не прост.

Бывший гимназист пожал плечами.

– Простые – они в овраге лошадь доедают. А скажи, шеф-пилот, когда Тауред объявил войну Польской Республике? От какого числа нота?

Белокурый на миг задумался.

– Значит так. Тауред с землянами не воюет. А вот Клеменция начала боевые действия с использованием оружия массового поражения. И воюет она именно с планетой Земля.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Антек вспомнил поваленный лес, лунные кратеры, белесую пыль, заслонившую небо. Все верно, только Земля – она большая.

– Клеменция воюет с СССР, значит, она союзник Войска Польского. А ваш Тауред за кого? За Сталина?

Шеф-пилот покачал головой.

– Вот как ты рассуждаешь, Земоловский! Тауред против вооруженного вмешательства в земные дела. На вашем корабле как раз шло совещание, наверняка планировался очередной удар. Это сотни тысяч жизней, а то и миллионы.

Антек мысленно перелистал книжку про Роланда. Carles li reis, nostre empere imagines… А как там дальше? Выручай, память!

– Tresqu'en la mer cunquist la tere altaigne. N'i ad castel ki devant lui remaigne; mur ne citet n'i est remes a fraindre, fors Sarraguce, ki est en une muntaigne.

Выражение лица шеф-пилота ему очень понравилось. Тауред, значит?

– Непонятно? А вот мне все ясно. Ты землянин, значит, обычный наемник на инопланетной службе. А я за Польшу воевал. Может, она не самая лучшая страна, но, по крайней мере, земная. А кто у нас союзник, командованию виднее.

Белокурый ответил не сразу. Долго думал, а когда заговорил, то явно без малейшей охоты. Каждое слово сквозь зубы цедил.

– У тебя, Земоловский, выбора нет. Ты обязан рассказать все о своем сотрудничестве с Клеменцией – с кем общался, где бывал, что видел. От этого зависит, станут ли еще умирать люди, кстати, в первую очередь поляки. Если нет, то не обессудь. Как поступают с пленными в разведке, наверняка сам знаешь. Противно, гадко, но война – она еще гаже. Подумай, только не слишком долго.

И открыл дверь, впуская безмолвных парней с черным мешком.

Тьма.

* * *

И снова был сумрак, жесткая стена под лопатками, негромкий гул двигателей. Не спрятаться, не убежать. Антек жалел об одном – не спросил о Маре. Жива ли? Но может, и к лучшему, если поймут, что ему не все равно, могут взяться и за нее. С пленными в разведке не церемонятся.

Тем, кто остался на корабле, легче. Отвоевались.

Привычный шум стал отдаляться, голос моторов сменили звуки вальса. Мара говорила, что это совсем не страшно.

Дунай голубой, Ты течешь сквозь века, Плывут над тобой В вышине облака.

2

– Так вы, значит, не шутили? – поразилась таксистка, вглядываясь в редеющий предрассветный туман. – Это действительно замок!

– А то! – приосанился я. – К счастью, ночь позади, призраки вернулись в свои могилы.

– Ну, вас! – фыркнула она. – Странно, на карте тут просто городок, коммуна Ламотт-Бедрон.

Мы оба бодрились, но я, по крайней мере, не сидел всю ночь за рулем. Гнать, понятно, не гнали, а после Орлеана я настоял, чтобы мадам водитель хотя бы немного отдохнула. Она заснула прямо в водительском кресле, обещала на час, а проспала ровно пятьдесят восемь минут. Есть железные женщины на свете!

Я, понятно, не спал и минуты. От полиции можно умчаться на «ситроене» 1935 года, отгородиться широкой Луарой, а вот от мыслей не убежать. И от сомнений. Если я ошибся, придется добираться до Марселя, в консульстве уже предупреждены. Уйти-то я уйду, но вся миссия – насмарку. Сам и буду виноват! Как ни плохо я думал о французском правительстве, реальность оказалась хуже. Структура проводит свою собственную внешнюю политику, а премьер Даладье делает вид, что так и надо.

Хитрость в политике – вещь совершенно необходимая, но вот обманывать такого союзника, как Соединенные Штаты, грешно. И очень опасно! Когда немецкие танки пойдут на Париж, мы можем сделать вид, будто не слышим воплей о помощи.

– Здесь должна быть гостиница, – рассудил я. – Выбросьте меня у входа и забудьте навсегда. Вы задремали за рулем возле церкви Святого Сердца, и вам приснился сон про сумасшедшего пассажира. Пересказывать этот сон никому не стоит. Если не поверят, еще ничего. А вдруг поверят?