Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика - Ольга Власова

Однако жизнь в общине привела не только к укреплению его веры, но и к нарастанию сомнения в том, должен ли он отдаться вере, свидетельства которой наблюдал. Однажды в таверне он разговорился с незнакомым юношей, и они провели весь вечер в беседах на религиозные темы. Юноша сетовал на ощущение брошенности, отчужденности от Христа, и его переживания тронули Персеваля: «Меня терзала мучительная внутренняя борьба: казалось, я движусь непонятно куда: в конце концов, я опомнился и вопреки всему отдался во власть Бога…»[343]. Теперь Персеваль ощущал внутри себя «силу Духа», и понял, что может открыть свое тело и свою душу для более глубоких изменений. Он отдался во власть духа.

Персеваль чувствовал, что его мощь начала постепенно нарастать. Теперь духи говорили и пели посредством него, он мог говорить голосами других людей, и эта странная «вдохновленность» отнюдь не понравилась его товарищам по общине: многие считали, что им движет дьявол, и вскоре его попросили оставить их общество. Персеваль направился из Шотландии в Дублин и в это время почувствовал еще одно важное изменение. Он отчетливо ощутил, как вскрылись ресурсы его сознания и души. Одновременно появились и другие признаки изменений: вселившаяся в него сила стала приводить в движение конечности. По ночам какой-то дух стал приказывать ему кричать во весь голос или принимать неестественные позы. Тогда он жил у друзей семьи, приехавший в Дублин его старший брат во время встречи с ним сразу же понял, что с Персевалем творится неладное: тот был больше похож на несмышленого ребенка, чем на взрослого юношу.

Персеваля поручили докторам, и в январе 1831 г. он был помещен в частную психиатрическую лечебницу Эдварда Фокса в Брислингтоне. Его лечили методами того времени: ледяными ванными, кровопусканием, физическим принуждением. Несмотря на лечение, состояние Персеваля по-прежнему ухудшалось. Он понимал, что все, что с ним происходит, и все, что с ним делают, происходило по божественному произволению, дабы наказать его и очистить от всех грехов. Именно это говорили ему слышимые им голоса, и все происходившие с ним события вписывались в эту схему, посредством которой интерпретировался весь мир.

Параллельно с нарастающими изменениями на первый план в душевной жизни Персеваля стали выходить вспышки сомнения, которые часто подрывали его веру в воспринимаемый мир и переживаемый опыт. В моменты охваченности ощущениями, голосами и мыслями Персеваль иногда спрашивал себя: «Я лишь грежу?», и его болезнь тут же отступала: «Я чувствовал, что это или была ужасающая правда, или жуткая и отвратительная иллюзия»[344]. Когда он выводил на сцену это сомнение и поверял им реальность, вся его вера в овладение духом и его опыт одержимости духами немедленно исчезали.

Со временем Персеваль начал понимать, что эти моменты сомнения были самым большим препятствием на пути к духовному изменению и обновлению, ведь именно сомнение и колебания препятствовали исполнению им воли голосов. Персеваль поставил своей целью преодоление сомнения, задумал подчинить его вере и окончательно отошел от моментов душевной ясности. В результате он полностью подчинился миру галлюцинаций: все, что он делал, диктовалось ему голосами.

Сами голоса ввергали его в ситуацию противоречия. Грегори Бейтсон, представляя историю Персеваля, писал: «Голоса преподносят ему ложный тезис об альтернативах поведения, из которых он может выбрать ту, которую голоса одобряют. Он пытается повиноваться, делает выбор, но всегда получает обвинение более абстрактного уровня, например, его обвиняют в неискренности. Голоса заключают его в так называемый даблбайнд: даже если он поступает правильно, его обвиняют, что он сделал это по неправильным причинам»[345]. Персеваль, таким образом, попадает в ловушку галлюцинаций, из которой практически невозможно выбраться.

В таком состоянии Персеваль провел несколько месяцев. И после этого его состояние начало меняться к лучшему. Удивительно, но он стал двигаться к выздоровлению. К нему вновь вернулось сомнение, и он стал переживать состояния ясного видения, как говорил он сам, «пелена спала с моих глаз». Сначала эти состояния ясности были очень краткими и быстро сменялись погружением в беспамятство, но постепенно они отвоевывали себе время. Персеваль стал способен хотя и чуть-чуть, но управлять своим состоянием: «Я так долго обманывался духами, что теперь, когда они говорили правду, я больше не верил им. …В конце концов, я очнулся на земле, в реальности, хотя и в весьма плачевном положении, в сумасшедшем доме»[346].

Персеваль все больше и больше стал размышлять о своем состоянии, и это помогало ему держать себя в руках. Он стал понимать, что прежняя нерефлексивная открытость сфере ощущений и приводит к полному погружению в нее и порабощению, поэтому мышление и сомнение и выступили тем инструментом, который позволял выстроить барьер между его внутренним пространством и пространством ощущений. Теперь голоса поддерживали его, предостерегали от погружения в ложное состояние сознания и советовали размышлять в течение всего дня и подчинить разум сердцу, а сердце – разуму. Персеваль в течение всего периода выздоровления руководствовался этим предписанием, чтобы поддерживать целостное существование. Он выздоравливал: «…После того, как я стал пробуждаться от того страшного сна, в котором находился, выходить из этой кошмарной реальности, я воспринимал вещи и людей в свойственной им реальности, хотя так было и не всегда, временами…»[347].

Хроника развития сомнения, хроника работы с ним и постепенное улучшение последовательно отражены в воспоминаниях Персеваля[348].

1. «Однажды я обнаружил, что когда я задумался, я сосредоточился на голосе, который говорил со мной, и мое сознание внезапно перескочило на внешний объект, – звук остался, но голос ушел; звук шел из соседней комнаты или проникал с потоком воздуха из окна или через дверь. Кроме того, я заметил, что, если я вновь погружался в прежнее состояние рассеянности, голос возвращался, и со временем я понял, что форма обращения, как оказалось, меняется в зависимости от моего душевного состояния; далее, продолжая свои наблюдения, я обнаружил, что эти голоса приходят с моей стороны, и иногда я в какой-то мере мог выбрать то, что услышу»[349].

2. «Продолжая свои исследования, я обнаружил, что когда воздух проходит через мои ноздри, особенно в моменты возбуждения, это сопровождается словами и предложениями. Я заткнул уши пальцами и обнаружил, что теперь не слышал слов, – самое большее, я слышал неприятное пение и жужжание в ушах – и что те звуки, из которых часто составлялись слова и предложения и которые могли представляться фантазии реальными криками, сбивающими с толку спорами или укорами духов, я все еще слышу; на основании этого я заключил, что они, хотя и кажутся раздающимися в воздухе или идущими откуда-то с потолка, на самом деле раздаются в голове или в мозге; и я понял, что все голоса, которые я слышал внутри себя как голос божественной силы, имели ту же природу и выражали биение пульса, сокращение мышц, циркуляцию телесных жидкостей и проч., и что сходным образом все голоса, которые я вынужден был воспринимать как внешние, проистекали или от окружающих меня звуков, или от этих внутренних звуков»[350].

3. «После открытия природы иллюзии как проекции остаточного образа я сделал следующие выводы: что ничего из того, что я видел, когда видел людей или призраков или когда я видел предметы, или когда я грезил, не было реальными объектами и не находилось за пределами моего тела…»[351].

4. «Хотя я по-прежнему иногда слышал эти голоса или переживал видения, я не ставил их выше своих собственных мыслей или моих грез, или идей других. Даже более того, теперь я действовал, скорее, наперекор им»[352].

Персеваль понимал, что, возможно, на этом пути выздоровления его ожидает неудача и возвращение в безумие, но его не пугали ни сложный путь, ни неудача, он твердо решил придерживаться выбранного пути. Он продолжал экспериментировать дальше и начал работать со своим дыханием, обнаружив его связь со своим душевным состоянием, и стал отрабатывать технику управляемого дыхания. Он стал заботиться о своем физическом здоровье и начал читать, вытребовав разрешение на хранение присланных из дома книг. Приблизительно тогда же украдкой, втайне от персонала, когда оставался один в палате, он начал вести подробные записи о своем состоянии, благодаря чему и сохранилась его поразительная история.

Параллельно нарастанию сомнения и возвращению к объективности мир Персеваля стал постепенно наполняться объективными другими. Он стал замечать других пациентов и проявлять к ним сочувствие и сострадание. И это сочувствие стало выражаться в нем в жажде борьбы за благополучие, за их освобождение и их права: «Я решил – это было для меня необходимо – направить всю свою силу и свои способности против этой системы, исполнить долг перед самим собой и своей страной; рискуя собственной жизнью, собственным здоровьем или даже собственным разумом, проникнуть абсолютно во все ее структуры, дабы обнажить и побороть поддерживающие ее зло и сумасбродство и разоблачить скрывающееся за благодушием зверство, которое она несет»[353].