Ключ. Возвращение странницы (сборник) - Патриция Вентворт

Филипп смотрел на нее, как ей показалось, с презрением.

– Ты маленькая дуреха! – сказал он. – Ты понимаешь, что сделала все возможное, чтобы подложить мне свинью? Зачем ты это делаешь?

Она стояла перед ним как напроказивший ребенок.

– Что я сделала?

Он усмехнулся.

– Скорее надо спросить, чего ты не сделала. Если было что-нибудь, чего она не знала, ты, преклонив колени, покорнейше поднесла ей это на блюдечке. Разве не так?

– Ты имеешь в виду фотографии? – медленно, с волнением в голосе спросила она.

Филипп взял ее за запястья.

– Посмотри на меня! Она не Анна. Анна умерла. Нет, не смей отворачиваться! Почему ты думаешь, что она Анна? – Он сильнее стиснул ей руки. – Ты правда так думаешь?

Она продолжала смотреть на него, но слов у нее не было. Он отпустил ее и, отступив на шаг, рассмеялся.

– Ты ведь не уверена, правда? Стоишь и не говоришь ни слова. Куда подевались все твои слова? Ты бы нашла, что ответить, если бы была по-настоящему уверена. Хочешь, я скажу то, чего ты сама сказать не можешь? – Он сунул руки в карманы и прислонился к двери. – Поначалу ты была уверена, у тебя не было и тени сомнения. Ты думала: «О какая радость! Анна жива – она вовсе не умерла!»

Лин, не отводя взгляда, отозвалась:

– Да…

– А затем радость пошла на убыль, не так ли? – Он смотрел на нее прищуренными глазами. – Радость пошла на убыль. Тебе пришлось слегка себя распалить. Это означало лезть из кожи вон, стараясь выполнить любую ее просьбу.

– Да… – На сей раз ее бледные губы не шевельнулись. Она произнесла это глазами, вздрогнув, как от боли, и пряча взгляд.

– Если бы я так отчаянно не любил тебя, я бы оторвал тебе голову!

Девушка еще больше побледнела, хотя, казалось бы, куда уж больше. В лице и так не было ни кровинки, а теперь оно еще окаменело. Руки ее были судорожно сцеплены.

– Ты не смеешь…

Лишь очень острый слух мог бы уловить эти едва слышные слова. У Филиппа слух был острым.

– Что именно? – спросил он, а когда она опять, с выражением трагического укора, посмотрела ему в лицо, прибавил: – Не смею любить тебя или не смею оторвать тебе голову?

– Ты знаешь…

На мгновение губы Филиппа тронула улыбка. Однако этого мгновения было достаточно, чтобы понять, как улыбка может согреть и смягчить это типично джослиновское лицо. На краткий миг жесткие складки у рта смягчились, а вспышка юмора изменила выражение глаз. Но перемена была слишком мимолетной. Прежде чем Линделл успела чуть успокоиться, он уже сказал:

– Ты совершенно права – я знаю. Я не должен тебя любить из-за Энни Джойс, которая разыгрывает спектакль, выдавая себя за Анну. Ты это хотела сказать?

– Это из-за Анны… потому что Анна – твоя жена. – На сей раз девушка говорила чуть громче, но губы почти не шевелились.

– Эта женщина не Анна, и она определенно не моя жена! – с холодным раздражением проговорил Филипп. – Неужели ты думаешь, что я бы не разобрался? Невозможно быть женатым в течение года и не узнать свою жену. Мы с Анной знали друг друга очень хорошо. Всякий раз, как мы ссорились, мы узнавали друг друга чуточку лучше. Эта женщина знает меня не лучше, чем я ее. Ничто в нас не отзывается друг другу – она мне абсолютно чужая.

До этого в глазах Линделл стояла лишь тупая боль. Теперь в них что-то промелькнуло – какая-то мысль, какое-то осознание. Но все опять потонуло в боли.

– Ты хочешь быть маленькой мученицей, да? – резко сказал Филипп. – Раз я люблю тебя, значит, Анна жива. Раз Энни Джойс собирается встать между нами, значит, она должна быть Анной. Раз это причиняет чертовскую боль, ты из кожи вон лезешь, чтобы поставить ее между нами. И ты, наверно, думаешь, что я намерен тебя поддерживать. Ну так ничего подобного. – Он протянул руку. – Подойди сюда!

Она медленно двинулась к нему, пока его рука не оказалась у нее на плече.

– Ты думала, я не знаю ход твоих мыслей? Вначале ты была уверена, что она Анна. Затем, когда эта уверенность поколебалась, ты подумала: как это дурно с твоей стороны, что у тебя появились какие-то сомнения. А затем ты пришла к мысли, что эти сомнения у тебя оттого, что ты на самом деле не хочешь, чтобы Анна была жива, и после этого, конечно, ничего не оставалось, как изо всех сил демонстрировать ей и всем остальным, как ты рада. Я не знаю, что ты натворила, но думаю, достаточно. И, надеюсь, ты вынесешь отсюда урок: не надо пытаться ничего скрывать, потому что лгать ты не умеешь, я всегда сумею вывести тебя на чистую воду. – Он притянул ее к себе и обнял за плечи.

– Я сделала что-то не так?

– Думаю, да.

– Прости… я не хотела.

– Дитя мое, путь в ад вымощен благими намерениями.

– Ты говоришь жестокие вещи.

– Так и было задумано.

– Филипп… какой вред я причинила?

– Это нам еще предстоит выяснить – или qui vivra verra[9], если тебе угодно услышать это по-французски. Вероятно, ты наговорила ей множество вещей, которые ей полагалось бы знать, но она их не знала и не узнала бы, если бы услужливо не подвернулась ты.

– Каких вещей?

– Сведений о семейных делах – впрочем, большую часть она уже слышала от Терезы. Сведений о соседях и прочем окружении – вот где она, вероятнее всего, споткнулась бы, и тут ты пришлась ей как нельзя кстати.

Линделл рванулась в его объятиях.

– Филипп, это несправедливо. Если Анна отсутствовала столько времени, а потом вернулась, разве не естественно было для нее расспрашивать обо всех знакомых – как они, где они и все такое прочее?

– Зависит от того, как это было сказано. Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне, как она это выведала. Не сомневаюсь, что это было проделано умно. Она гораздо умнее Анны. Анна вовсе не была умна. Она знала, чего хочет, и, как правило, она это получала – если нет, то происходила ссора. Все совершенно честно и открыто. Ей никогда не приходилось вести себя как-то иначе. В то время как если Энни Джойс хотела добиться своего, ей приходилось действовать тонко. Уверен, у нее была огромная практика. А теперь, надеюсь, ты расскажешь мне, насколько тонко она выведывала о соседях.

Линделл закусила губу.

– Филипп, это отвратительно, когда ты вот так говоришь об этом. Все было совершенно естественно – правда. Она хотела знать, какие из поместий вокруг пустуют. Разве Анне не захотелось бы про это узнать? И кто кого потерял на войне, и кто чем занимается – ведь Анне хотелось бы узнать про все это.

– А потом вы перешли на альбомы с фотографиями?

– Филипп, это тоже было вполне естественно. Она спросила, почему меня не призвали, и я ответила, что была в женской вспомогательной службе ВМС, но заболела и мне дали отпуск по болезни, а она сказала, что ей бы хотелось увидеть мою фотографию в форме, и спросила, увлекается ли тетя Милли по-прежнему фотографией. Я ответила, что да, увлекается, когда удается достать пленку. И… ну ты понимаешь…

Филипп понимал. Сделанного не воротишь. Теперь ничего не попишешь.

Она подняла на него глаза.

– Филипп…

– Что?

– Филипп…

– Что еще ты сделала?

– Ничего. Я хочу сказать: не думай, что я с тобой согласна. По-моему, она не могла бы знать всего того, что знает, не будь она Анной.

Его брови иронически приподнялись.

– Но с другой стороны, ты не имела счастья знать мою кузину Терезу. Та считала своим кровным делом знать все, а ведь Энни Джойс прожила с ней по меньшей мере лет семь.

Линделл покачала головой, будто стряхивала с себя что-то.

– Ты уже все наперед решил. Филипп, ты не должен этого делать. Это побуждает меня поступать вопреки тебе, потому что кто-то должен быть справедливым. Я не могу не думать об Анне. Я очень ее любила. Я подумала, что она вернулась. Если это не так, то это отвратительно жестокий розыгрыш. Но если это действительно Анна, то подумай: что мы делаем? Как мы к ней относимся? Я все время об этом думаю. Вернуться домой и обнаружить, что ты никому не нужна, – это… это просто ужасно. Я беспрестанно об этом думаю.

Филипп отошел от двери и отпустил Линделл.

– Перестань себя терзать. Это не Анна.

Глава 8

Беседа мистера Кодрингтона шла не по плану – во всяком случае, не по плану Филиппа. Предложение о передаче тридцати тысяч покойной мисс Терезы Джослин в обмен на расписку за подписью Энни Джойс было отвергнуто с такой небрежной улыбчивой легкостью, словно это был бутерброд.

– Дорогой мистер Кодрингтон, как бы я посмела! Это было бы незаконно… я хочу сказать, я не могу подписаться именем бедной Энни.

– Филипп никогда не намеревался оставлять у себя эти деньги… – Адвокат прикусил губу. Ему следовало сказать «сэр Филипп». Если бы он говорил с Энни Джойс, то непременно бы так сказал. Он обнаружил для себя невозможным поверить, что говорит не с Анной Джослин.

Она сидела от него по другую сторону камина, вытянув длинные стройные ноги к огню, откинув светлую кудрявую голову на подушку того же голубого тона, что и платье, – весьма приятная картинка, смягченная легкой дымкой от ее сигареты. Рука с сигаретой покоилась на подлокотнике кресла. На лице Анны играла улыбка.