Десну перешли батальоны - Алексей Десняк

— Ма-ма! — вскрикнула Глафира Платоновна, обнимая Нину Дмитриевну. Рыхлов взял чемодан и направился к дверям.

— Прощайте!

Дом дрожал от орудийных выстрелов. Рыхлов потащил Глафиру Платоновну на улицу. Возле домика Бровченко Глафира Платоновна нерешительно остановилась. Рыхлов сделал несколько шагов мимо ворот, вернулся, вбежал во двор и широко распахнул двери в кухню, где находились Татьяна Платоновна, Ксана и Муся.

— Ненавижу!.. Проклинаю!.. Встречу вашего мужицкого офицера — сам расстреляю!..

Глафира Платоновна проскользнула вперед, с минуту стояла между мужем и сестрой. Перед глазами всплыло желтое лицо отца.

— Проклинаю!

— Вон! — ответила бледная от гнева Муся.

Глафира Платоновна вскрикнула и первой выбежала из комнаты. Рыхлов догнал ее в воротах. Они заспешили по пустым улицам.

…На станции поезда «а Бахмач не было. Поезда шли на Гомель. Вагоны были забиты немецкими солдатами. Остатки кайзеровской армии удирали с Украины. Вскоре прибыл эшелон гайдамаков. Из пассажирского вагона выскочил офицер, прочел надпись на дверях станции и обратился к Рыхлову:

— Мост через Десну далеко?

— Восемь километров. Скажите, господин офицер, как проехать в Киев?

Офицер насмешливо оглядел Рыхлова, потом посмотрел на Глафиру Платоновну.

— Кто вы такие?

Доставая документы, Глафира Платоновна расстегнула пальто, и на ее груди засиял красный крест. Офицер смотрел одним глазом в документы, другим на высокую грудь женщины.

— Предлагаю вам место в моем эшелоне! С богом — против богунцев!

Рыхловы пошли вслед за офицерами.

Выстрелы за Десной судорогой отдавались в сердце Федора Трофимовича. Он не отходил от высокого забора, прислушиваясь к раскатистому грому орудий.

— Городню, должно быть, уже взяли!.. — мелькала у него невольная догадка. — Завтра-послезавтра здесь будут…

Из-за печки он вытащил винтовку, разобрал ее, стал смазывать части. Глядя на отца, и Иван стал чистить оружие. Они делали это молча. Договариваться незачем было, отец и сын без слов понимали друг друга.

Вечером, когда через Боровичи проходил конный отряд гайдамаков, Иван оседлал коня, надел синюю праздничную чемерку, смушковую шапку, стянул грудь патронными лентами и подошел к отцу.

— Там виднее, тато. Благословите!

Писарчук взял коня за повод, снял шапку и с обнаженной головой вывел всадника за ворота.

— Счастливой дороги!.. Не забудь, Иван, чья кровь течет в твоих жилах…

Всадник дал шпоры. Конь затанцевал, рванул с места и споткнулся. Иван едва усидел в седле. Отец заломил руки. С губ его сорвалось проклятие. Сын этого не слышал — конь уже вынес его на самый конец улицы… Писарчук долго стоял у ворот. С севера дул декабрьский ветер со снегом. Ветер приносил эхо выстрелов, и Писарчуку иногда казалось, что он слышит возгласы победителей. Затем он вернулся в дом, набросил на плечо ремень винтовки и ушел со двора. Улицы были безлюдными. Наступала ночь — снежная и морозная. Молчаливо стояли хаты — темные, неосвещенные. Трещал лед на Лоши — эхо долго катилось по реке… Писарчук постучал в окно к Маргеле и слышал: в хате кашлянули, но к дверям никто не подходил.

— Открой! — уже со злостью постучал Писарчук. Скрипнул засов наружных дверей, и Федор Трофимович переступил порог. Маргела стоял в одном белье, загораживая двери в комнату.

— Оденься!.. Позовешь всех наших!

Маргела засуетился, застучал сапогами, чиркнул спичкой.

— Не нужно света!

Маргела молча выбежал из хаты. Писарчук, не раздеваясь, сел у стола. Под печкой пел сверчок. Скребла мышь. За дверью в комнате кашлял во сне ребенок. За окнами завывала метель. Земля вздрагивала от далеких орудийных выстрелов. «Это конец», — подумал Писарчук. Вскочил, забегал по комнате, расстегнул ворот кожуха — ему не хватало воздуха. Комната стала тес* ной, словно гроб. Потолок падал на плечи, давил к земле. Писарчук толкнул ногой дверь в сени, ворвалась струя морозного воздуха. В хате похолодало.

— Ребенка простудите… — крикнула женщина из второй комнаты. — Закройте…

Писарчук прикрыл двери и в изнеможении снова присел, нащупал табак на печи — вдруг захотелось курить. Из какой-то книги он вырвал кусочек бумаги, растер на ладони лист махорки-рубанки, задубелыми пальцами свернул цыгарку и вспомнил, что Маргела забросил спички на печь… Писарчук долго шарил пальцами в темноте, пока, наконец, не нашел их. Он затягивался дымом, кашлял, чувствовал горечь во рту и долго сплевывал на пол. Немного успокоившись, Федор Трофимович присел к окну. Теперь он снова мог думать и принимать решения. Он должен знать, что говорить своим людям. Вот сейчас они придут…

…Они вошли все вместе, принесли с собой холод и тревогу. Расселись на скамьях подальше друг от друга. В хате запахло дублеными кожухами. Никто из вошедших не начинал разговора.

— Спите? Пушки большевистские вас не тревожат? — сквозь зубы процедил Писарчук.

Кожухи задвигались в темноте. Кто-то кашлянул, прикрывая ладонью рот. Под печью затихли сверчок и мышь. Громче завыл ветер за окнами. Один за другим донеслись глухие удары орудий.

— Конец… — тихо прошептал один из сыновей Луки Орищенко.

Писарчук услышал.

— Конец? Кто сказал?.. Я этого не хочу! Сына проводил сегодня! Оружие почистил, патроны просушил! А вы готовы?

— Куда?.. — не поняв его, спросил Орищенко-отец.

— A-а, куда? Берите оружие и выходите. Не пустим их!..

В хате снова стало тихо. Затем, в углу поднялся Лука и подошел к столу.

— Какие из нас воины, Трофимович? Мы с нашими односельчанами умеем воевать, а винтовки я и в руках никогда не держал… Закопайте хлеб, добро, с властью как-нибудь перемелется… Я о себе и своих сыновьях скажу… Разве люди видели, чтоб мы что-нибудь затевали против их власти, пусть она вовек не возвращается!.. Мы немцев и гайдамаков не водили к Надводнюку, и в старосты нас не избирали. Может, нас беда как-нибудь обойдет… Вот вам, Трофимович, другое дело! Вы уж как-нибудь подумайте… Так что с этими словами мы и домой пойдем, и не задерживайте нас, Трофимович, время позднее… — он надел шапку и направился к дверям. За ним встали его сыновья. Писарчук этого не ожидал. Слова старого Орищенко оглушили его. Он даже не смог подняться, чтобы задержать Орищенко, хотя это и было единственным его желанием. Под ногами зашатался пол. Потолок снова давил на плечи. Писарчук глубоко дышал, но воздуха не хватало.

— Шкуру спасаете!.. — прохрипел он и застыл над столом.

Маргела и Варивода придвинулись ближе. Молчали. Им не о чем было говорить. Как три волка, которых охотники отбили от стаи и выгнали на опушку, они искали дорогу и не знали, куда бы можно было податься. И они выбрали свою дорогу — быть готовыми к бегству.

В тот вечер на гору вышли две женщины. Злой ветер бросал им снег в глаза. Женщины, прижавшись друг к другу, стояли под дикой грушей — лицом к северному ветру. Холод не пугал их. Ветер был не страшен. Они не вздрагивали от далеких орудийных выстрелов, считали взрывы снарядов, напрягали зрение и слух, но густой снег закрывал отблески выстрелов. За спиной женщин поднимались очертания пожарища. Стояли черные столбы — немые свидетели ненависти Шульца. На кучи обгорелых обломков ветер наметал сугробы снега. По сугробам со свистом плясала метель. Позади пожарища видно было все село — готовое взбежать на эту гору, встретить тех, кто подает о себе весть орудийным гулом.

— Это уже, верно, через Сновск прошли, — прошептала Ульяна на ухо Наталке. Наталка обняла подругу, прижалась к ней. На щеку Ульяны скатилась слеза Наталки.

— Летите, соколы, летите быстрее!.. Пусть вам ветры дуют в спину, пусть ваши лошади не знают усталости!.. Пусть ваши винтовки метко стреляют и пули не пропустят врага!..

И словно в ответ женщинам все чаще и чаще за Десной стреляли орудия, ветер доносил протяжные взрывы снарядов. Метель завывала все сильнее, словно справляла поминки по погибшим.

Женщины стояли до тех пор, пока не смолкли выстрелы. Ветер мчался издалека через Лошь, вихрем взбегал на гору, засыпал снегом глаза, но уже не слышно было орудийных раскатов. Кто-то победил в этом бою. Но ветер не назвал имени победителя.

Женщины ушли из-под дикой груши и направились в хату Гната Гориченко, который после пожара принял их к себе. Если завтра с утра орудия загрохочут еще ближе — победили Дмитро с Григорием…

Женщины постелили на скамье и легли рядом, как сестры. Мишка прижался к матери.

— Красные уже недалеко… Скоро к нам придут! — оказал мальчик и замолк. Затем он еще тише прошептал: — Я насобирал сотни три патронов и спрятал их под сараем у деда. Отцу отдам для пулемета… Им теперь трудно с патронами… — деловито заключил Мишка.