История одной дуэли - Вячеслав Павлович Белоусов

– Не волжская, как у вас, но настоящая.

– А что, – задурачился он, приходя в себя, – ненастоящая водится?

– Всякая бывает, – кольнула она его глазами.

– Отравить хочешь?

– Угадай с трёх раз, – сделалась она серьёзной.

– Пить будешь? – смутился он, протягивая ей бутылку.

Взрослый мужик, не парень молодой, а с этой пигалицей ему с некоторых пор стало приятно и как-то не по себе: не мог догадаться, что она вытворит в следующую минуту. Ещё там, в здании, все ноги ему оттоптала, Лёха так и не понял: случайно или нарочно, и всё в глаза лезет заглянуть, а когда он рот пытался открыть, глядела так, что он язык проглатывал и холодок пробирал, как в юности, когда приметную девчонку на танец приглашал…

– Пей! – напомнила она ему, возвращая бутылку, опорожнив её наполовину. – Слышал, что Борис кричал?

– Что это ты так?

– Как?

– Запросто… Борис?.. – протянул он.

– У нас его ещё дедом называют. Но это те, из команды. А Борисом вся Москва кличет после конференции, где они с Лигачёвым поцапались. Помнишь, «Борис, ты не прав»?

– А ты что же, там работаешь? – кивнул он в сторону Белого дома.

– Сомневаешься?

– Молодая…

– Не так уж и молода, – крутанулась она лихо, волосы совсем разметались веером вокруг круглой головы, превратив её в подсолнух, отчего Лёха совсем застеснялся своего возраста.

– Имидж Борису создаём, – доверительно шепнула она, стрельнув глазами.

– Парикмахер, что ли? – удивился он.

– Вроде того. А ты что думаешь, президент по ателье бегает?

– Ну, не думаю, – смутился он.

– Хорошо стричься не вредит, – снова чуть ли не в самое ухо шепнула она, прислонившись грудью и куснула его, громко щёлкнув белыми зубами. – Хасбулатова стрэжем, брээм, Руцкой и тот спускается к нам гвардейские усы ровнять.

– А я что-то не приметил в вашей комнате этих…

– Чего?

– Ну, причиндалов разных…

– Парикмахерская у нас этажом ниже. Это я у Магдалены гостила, – хохотнула пигалица.

– У рыжей?

– Угу. Может, и тебя стригануть? Неухоженный ты какой-то, – она смело взъерошила его вихры.

– Обойдусь…

– Смотри. Жалеть будешь.

– Меня на пятом ждут, – допил он воду и засобирался.

– Серьёзный этаж, – заскучала пигалица. – Нас туда не пускают без дела.

– Что так?

– Президентский.

– Предупредили уже.

– Зачем ты им понадобился?

– Да велел один тут…

– Велел – развелел, – беззаботно запрокинула голову девица, – успеешь. Там, знаешь, какая суматоха!

Она попыталась взять его за руку.

– Пойдём, я тебе стрижку стильную устрою. Попадают все мужики от зависти.

– Слушай, – отважился он, – вы все, столичные такие?

– Какие? Красивые?

– Во, во…

– Не. Я одна, – она просверлила его синими глазищами. – Нравлюсь?

Лёха не из пугливых, с нахальными не то видеть приходилось. Его Елизавета почище, может быть, была, понахрапистей. Старше, конечно, поблёкла сейчас, но тоже настырностью его взяла в молодости. И сейчас, окажись здесь, ещё неизвестно, что сотворила при виде этой плутовки. Причесала бы их обоих. Заодно и постригла. Лизавете пальца в рот не клади. Она его и настропалила сюда, в столицу, пятно сводить с репутации. А он глазки строит с первой встречной…

– Куда же ты запропастился, земеля? – навалился на него сзади Серёга и облобызал от счастья, окутав крепким коньячным духом. – Весь этаж обошёл. Тебя не найти. А это что за краля?

– Даша, – опередила Лёху синеглазая и протянула подполковнику ладошку. – Гуляют войска?

– Серёжа, – заблестел глазками подполковник и потянулся целоваться.

Синеглазая ловко увернулась и спряталась за Лёхину спину.

– Серёг, ты где же успел? – удивился Лёха.

– Всё чётко, дружок. Всё по делу… – язык начал его подводить.

– А Шахрай?

– Михалыч занят. Но ничего! Управимся. Свернём голову гидре.

– Кому?

– Раздавим гнид поганых! – подполковник впадал в транс.

– Что же с ним делать? – потерялся Лёха. – Два часа назад живой был. Мне до дома его не дотащить.

Подполковник, громоздкий, хуже сундука, держался на автопилоте.

– У нас сейчас никого, можно ко мне, – предложила Дарья.

– Да где же ты живёшь?

– В мастерскую, – засмеялась она. – Запрём. Проспится до вечера. А там видно будет.

– Удобно?

– А что делать?

Лёха подсел под плечо Ремнёву и понял, чем отличаются подполковники от рядового состава: тот раскисал и тяжелел на глазах, пришлось изрядно помучиться, прежде чем они добрались до кресел парикмахерской.

– Ну я пойду, – дёрнулся назад к дверям Лёха, лишь только освободился от приятеля. – Заждались меня, небось…

– Я с тобой, – встрепенулась и Дарья.

– А тебя не звали.

– Своих отыщу. Меня тоже, наверное, разыскивают.

– По домам уже разбежалась братва, – хмыкнул Лёха.

– Наши-то? Ты их плохо знаешь, – нахмурилась она. – Их теперь отсюда силком не вытащить. А если танки начнут бомбить, и подавно.

– Нашлись вояки, – пренебрежительно скривился Лёха. – Инвалид на инвалиде да чокнутые. Особенно эта парочка: «тумбочка» и рыжая.

– Замолчи! При них смотри, не брякни.

– А что я сказал?

– Они все на «деде» помешаны. Ельцин для них Бог! А Магдалена с Глафирой отмороженные демики по наследству. У них деды ещё в народовольцах бегали.

– Ты нормально говорить можешь?

– Что тут непонятного? – Дарья округлила глазища. – Глафира с брежневских времён по лагерям, а Аллу Эмильевну из столицы постоянно выселяли. Предки мои с ней познакомились, когда она в деревне у нас жила. На поселении. Там её Магдаленой и прозвали.

– Предки это?..

– Отец с матерью. Во Владимирской области.

– И за что их?.. Бабок-то?

– Какие бабки? Они тебе фору дадут.

– Ну тётки… – смешался вконец Лёха.

– Ты что, совсем ненормальный? Или прикидываешься? Глафиру недавно благодаря Ельцину освободили. Не за поножовщину, конечно, сидела. Не пугайся.

– Что я зэков не видал? Скажешь тоже.

– Да, далёкий ты мужик, – Дарья рассматривала его с первобытным интересом и сожалением, как неведомое убожество. – Про Новодворскую хотя бы что слышал?

– Мне как-то не досуг…

– Они вместе начинали в молодости. Потом разошлись по идейным соображениям. Их вся Москва знает. Да что Москва! В вашей деревне тоже. Ты один такой тугоухий.

– И ты с ними?

– Тут народ вообще знаешь какой?

– Какой?

– Помешанный! Фанатики! Курт Фридрихович, латыш, ещё при царе в подполье был.

Лёхе стало неинтересно. Он заскучал, чуть не сплюнул в угол, но вовремя опомнился: вокруг блестело.

– Это Магдалена тебе мозги запудрила? – спросил он с издёвкой. – Или Глафира?

– Никто не пудрил. Своя голова есть!

– И местечко здесь подыскали. Тёпленькое, – жалил он, мстя в ответ. – Президента стрижёшь, правительство бреешь.

– Да что ты себе позволяешь! – вскинулась она, и синие глаза налились влагой. – Деревня!

– Нам простительно. Мы от сохи, – пыжился Лёха, задираясь всё больше.

– Хам!

– Интеллигентка из Владимирской губернии! – нашёлся он.

– Забирай своего пьянчугу и катитесь отсюда! – закрыла она лицо руками.

– Вот она ваша столичная натура! Вылезла наружу. Как против шерсти,