Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

После возвращения Богдана Дивна, накрывая на стол и расставляя по нему скудность так, словно это самое большое богатство, спрашивала:

– Ну как там в городе? Что узнал?

– Для повести ничего, а для пересказа еще меньше, – отвечал Богдан подавленно.

А потом добавлял:

– Много таких, кто слеп к Господу. И еще таких, которых Господь словно не видит.

IIIКоварно поднявшаяся вода затянула в водовороты все броды и переправы

Мало-помалу Дивна и Богдан перестали смотреться в зеркало. Со временем они привыкли прекрасно осуществлять все свои общие потребности, глядя на свои отражения в глазах друг друга. А в это время трещина на большом зеркале в комнате напротив слишком светлого экрана телевизора становилась все глубже, все яснее видна была смерть, сидящая возле подземного серного озера и довольно пересчитывающая смрадные пузыри и образы пришедших. А они длинной процессией ползли вдоль ясно видимой грани существования, словно продолжая некое предыдущее, давно начатое и по сути дела никогда не законченное переселение сербов…

Они двигались, помогая детям и слабым, каждый таща с собой в изгнание то, вокруг чего потом можно начать воздвигать новый дом, – имя и фамилию, цепи с очага, древние рассказы стариков, детскую кроватку, одну-единственную овцу из всего стада, ту, что дает молока больше всех, мешок соли, расположение звезд над родным городом или селом, обручальное кольцо, записную книжку с адресами кумовей и друзей, старую посудину, в которой лучше всего печется хлеб, на тот случай, если придется уезжать на чужбину, балку, которая была над входной дверью, шеститомный словарь сербского языка, вензель, которым украшают дом в день своего святого, брусок – отбивать косу, молоток, заклепки и железный клин, за поясом точильные инструменты, стенные часы, рукопись романа или стихотворения, нож для прививок деревьям, полученные в подарок стеклянные бусы, золотую монетку, охапку растопки, вид из окна на косогор за домом или тот, что с откоса, а дальше козьей тропой до ближнего большого камня, по которому еще деды определяли небесную высоту. А вслед за колонной то крупный дождь, то толстый слой пыли уничтожали все следы. Впереди ждали разбитые дороги. Коварно поднявшаяся вода затянула в водовороты все броды и переправы. Жизнь свелась к непонятному и мучительному кружению – от смерти до смерти, от данного обещания до нарушенного слова, от сегодняшнего дня до завтрашнего, от территории до территории, от назначенного срока до назначенного срока, от границы до границы на чьих-то исчерченных картах.

А потом, после всех мучений, беженцев встречали репортеры, заставляя вновь и вновь вспоминать свои судьбы. Из вечера в вечер Дивна и Богдан смотрели на людей с оформленными по всем правилам журналистскими удостоверениями, которые безжалостно бередили чужие раны только затем, чтобы для успеха своих репортажей получить достаточное количество боли.

Один из них, особенно активный, запомнился им тем, что, ожидая колонну беженцев, он сыпал цифрами с энтузиазмом, больше соответствовавшим перечислению результатов каких-нибудь спортивных состязаний.

– Они вот-вот будут здесь! – с трудом скрывал он перед камерой свой жар, нетерпеливо поглядывая то в направлении ближайшего поворота, то на свои часы с секундомером, озабоченный тем, успеет ли передать сообщение в главную информационную программу.

– Показалась голова колонны! – воскликнул репортер, издали профессионально прикидывая, кого именно выбрать в собеседники среди этих женщин с черными платками на головах, мужчин, у которых от сдерживаемого напряжения так набухают вены на шеях, что кажется вот-вот лопнут, стариков без единого пульса во всем теле, оттого, что их сердца умерли еще тогда, когда они покидали свои дома, детей, чьи глаза уже сейчас выдают, как истерзана их душа.

Потом репортер налетел на свою добычу, заглядывая в измученные глаза, тыкая прямо в лицо микрофоном, стараясь не упустить ни одного вздоха и при этом не давая даже докончить фразы:

– Добрый день!

– Ну, как вы?

– Сколько членов вашей семьи пострадало?

– Вам, должно быть, нелегко?

– Чувствуете усталость?

И под конец, посмотрев прямо на миллионы экранов, он оптимистично, по западному образцу, воскликнул:

– Сейчас эти люди в безопасности! Пришел конец их мучениям! Репортаж подготовил для вас… – Тут Богдан встал и, не говоря ни слова, выключил аппарат.

Но и после этого, словно охваченный порывом воодушевления, телевизор продолжал показывать изображение и передавать звук. А может быть, это треснувшее зеркало возвращало отражение, впитанное неизвестно где и когда. Телевизионная ведущая, как бы очнувшись, произнесла в заключение:

– Это был наш самый последний репортаж!

Сразу после этого, сверившись с разложенными перед ней бумагами, она бодрым тоном продолжила:

– А сейчас – комментарий…

IVРазвешанная одежда и немая речь

За сменявшимися на экране картинками, за мелькавшими лицами, за новыми репортажами и старыми комментариями беженцы продолжали свой путь. Общежития, спортивные залы, школьные здания, все эти помещения, которые обычно издают бодрое звонкое эхо, даже когда пусты, сейчас были до последнего уголка заполнены страданием. Служащие втиснули судьбы в анкеты и занялись формированием архивов, тележурналисты оперативно доставили репортажи в свои редакции, информационные агентства передали их в международную сеть, а беженцы, стоило им остаться одним, замолкали. Им просто нечего было сказать друг другу. Кроме того, все их истории были схожи, хотя бы тем, что после стольких мытарств они осели здесь.

В те дни, видно, для того чтобы смягчить огромную боль, Господь даровал миру благотворное тепло. Богдан постоянно выходил из дому осмотреть все, что видно. Где именно находятся беженцы, он узнавал на расстоянии. Повсюду вокруг их пристанищ была развешана и разложена для сушки выстиранная одежда. На заборах и оградах висели брюки, рубашки, юбки и свитера, на кустах – пеленки, распашонки, подгузники и нижнее белье, а по траве была разложена вымытая обувь, носки, одеяла и наволочки…

Иглы солнечных лучей терпеливо прошивали любую ткань своими светлыми нитями, обшивая мокрые, убирая отсыревшие, штопая протертые места. Ожидая, когда высохнет их одежда, полуодетые беженцы сидели где попало. Руки у всех лежали на коленях, повернутые ладонями вверх. Все как один они смотрели в небо, в сторону горнего тепла, словно хотели, чтобы оно осушило их постоянно слезящиеся глаза. Богдан видел, что и губы у всех у них шевелились, шепча какую-то повесть, произнося немую речь:

Слабый ветерок время от времени примерял разложенные на кустах и живых изгородях еще влажные брюки, юбки и рубашки. Штанины тогда делали хромающий шаг, юбка начинала колыхаться, грудь рубашки вздымалась, словно от вздоха, рукава приподнимались в нерешительном движении. А потом все просто замирало.

Двадцать пятый день

IВолны перекатывали солнечный свет

Многие из болгар и куманов и раньше видели всякие чудеса, но о таком никто даже не слыхал. Правда, один из них помнил, как возчики, занимавшиеся доставкой грузов, рассказывали ему, что путь в далекий Китай проходит через одно царство, где месяцами льют проливные дожди. Время от времени земля там насыщается водой до последней поры, реки разливаются как моря, и большая часть воды, ни имея куда деться, остается в конце концов в воздухе, образуя звенящие водопады, извивающиеся ручьи и небольшие озера. В конце такого периода все текущее и перетекающее успокаивается на месте, в высоте образуется нечто похожее на болота, под облаками вылупляются из яиц болотные курочки и отборные лягушки, а на небе преобладают цвета заплесневелой трясины. Что было дальше, он так никогда и не узнал, потому что возчики к этому моменту уже изрядно напились и старались теперь перещеголять друг друга еще более невероятными историями, ни одну из которых никто из них не доводил до конца, переходя к следующей.

В отличие от этого далекого царства монастырь получил целый водный бассейн горной свежести из одного-единственного облака. На сотню саженей выше понимания осаждавших, точно на уровне вознесшихся зданий, вокруг храма Святого Спаса полукругом поблескивала небольшая речушка, по берегам которой уже выросли ракиты и трава, среди которой копошились луговые тиркушки. Было видно, как по дну, под слоем прозрачной воды, ползают раки, скользят белеющие стаи мелких рыбешек, носятся пятнистые форели, с достоинством отдыхают большеголовые сомы. Источник реки, судя по всему, был где-то на Востоке, волны с одной на другую перекатывали солнечный свет, двигаясь на высоте куда-то на Запад, в сторону заката.

А те, кто нашел здесь прибежище, перескакивая с комка на комок земли, словно в этом не было ничего необыкновенного, шли к речке напиться сладкой прозрачной воды, зачерпнуть из тихой глубины столько, сколько нужно для кухни, напоить на мелководье скотину, искупаться в холодных струях, просто постоять на пенящемся перекате или что-нибудь помыть рядом с берегом. Верхний Двор ожил от детских голосов, перекликания молодых парней, топота копыт мулов, коз и овец, грохотания бочонков, трепыхания пойманной прямо руками рыбы, жужжания пчелиных роев, пения прачек и шлепанья их колотушек о тяжелое, натертое дубовым пеплом белье. Из складок небес с любопытством выглядывали силы. Торговец временем Андрия Скадарец, поминутно наклоняясь, подбирал что-то незаметное одним из своих пустых рукавов, и это что-то заметно увеличивало в размере мешок, висевший на его плече.