Гибель синего орла - Виктор Болдырев

Гость из Магадана задумывается. С тревогой всматриваюсь в мужественное лицо, тронутое полярным загаром. Не сгоряча ли брякнул о самолете, и так уж окрестили "смоленским Жюль Верном", ведь каждый самолет дорог сейчас далекому фронту.

- Самолет... - Буранов задумчиво потирает лоб. - Вы, кажется, правы единственная возможность. Ану-ка, пишите докладную генералу.

- Сейчас, генералу?!

- Да, сейчас. Я передам ее начальнику строительства в Магадане.

Буранов протянул блокнот и самопишущее перо.

Быстро пишу короткую докладную записку начальнику строительства. Будет ли толк из этой бумажки? Пинэтаун недоверчиво поглядывает на приезжего, обещающего самолет.

Тогда я еще не знал, что этот человек не бросал слов на ветер.

- Ну, Пинэтаун, прощай, ищи свою Нангу!.. А вы передавайте привет Марии.

Все знает. Краснею и, скрывая смущение, сдавливаю бурановскую руку так крепко, что он вскрикивает.

- Ну и ручища у вас! Может, встретимся на Омолоне, а?

- О, приезжайте к нам! Вам понравится Омолонская тайга.

Мы с Пинэтауном выпрыгиваем на лед. Буранов, прощаясь, машет рукавицей, захлопывает дверцу, мотор ревет, и вездеход, взметая гусеницами снежную пыль, исчезает во мраке ненастья.

Пинэтаун замер, прислушиваясь к затихающему вдали рокоту. Вокруг крутятся, завиваются снежные вихри. Ледяные иглы жалят лицо, воет и свистит ветер.

Уж не привиделся ли нам вездеход в пургу?

Глава 8. РУБИКОН

Куда они запропастились?

На месте зимнего стойбища остались лишь остовы палаток и запорошенные снегом головни давно потухших костров. Опустевшие проруби на озере замерзли, а оленье коповище* в ягельных борах замела пурга.

_______________

* К о п о в и щ е - место, где олени паслись, разгребая снег

копытами.

Пусто...

Ромул разгребает снег и ощупывает угли покинутых очагов. Пинэтаун бродит между мачтовых лиственниц, рассматривая следы. Усталые олени лежат у нарт, поводя боками, шерсть у них в белой опушке изморози: пурга сменилась сильным морозом.

Совершив последний утомительный переход, мы только что выехали на Горностаевые озера, рассчитывая отдохнуть в тепле, среди товарищей. И вместо стойбища нашли пустой заснеженный берег.

Почему Костя снял зимнее стойбище, куда двинул оленей?

Ромул поднимается и хмуро закуривает свою неизменную трубочку.

- Два дня назад укочевали. Зачем ветеринарный врач табун гонял, кто будет отвечать, а?

- На Омолон ушли! - кричит Пинэтаун, махнув на юг рукавицей.

Кой черт понес Костю на Омолон! Уж не повел ли он табун к Синему хребту на собственный страх и риск? Это Костя мог сделать.

Ромул злится. Взмахивая поводком, поднимает упряжку. Ездовые олени у него отменные - крепкие, жирные быки чукотской породы. Он ловко садится на легкие чукотские "турки", связанные ремнями из кривых оленьих рогов и тонких изогнутых планок. Нарта похожа на этажерку, и кажется, что рассыплется на ближайшей кочке.

Ездить на таких нартах надо умеючи, ловко балансируя при толчках. Ромул мчится впереди, мягко подпрыгивая на изрытой оленьей дороге. Едва поспеваю за ним на своей якутской нарте с прочной дугой "барана". С такой дугой, охватывающей спереди полозья, не зацепишься за стволы.

Пинэтаун на легких "турках" замыкает стремительно несущийся караван. В упряжке у него пара пестрых беговых оленей.

Широкая полоса умятого снега ведет сквозь лиственничный бор напрямик к Омолону.

Десять дней назад мы с Пинэтауном благополучно пробрались сквозь пургу к ярангам Прокопия и перехватили Ромула, который собирался ехать на центральную усадьбу совхоза.

Ромул долго вертел приказ директора, недоверчиво щупал бумажку пальцами, огрубевшими на морозе, по складам читал размашистые строки, разглядывал печать. Тихо выругавшись, он с досадой плюнул и согласился ехать обратно на Омолон.

Дорогу в тайге пришлось торить заново. Пурга замела старый след. По очереди мы шли на лыжах впереди упряжек, и все равно олени проваливались по брюхо в рыхлый снег. Останавливались лишь на короткие ночлеги, и в десять дней совершили чудо - снова проложили санный путь на Омолон.

Долго мчимся по следу ушедшего табуна. И вдруг среди лиственниц вижу оленей. Они лениво копытят снег, добывая корм. На дне брошенных снежных ям пестрит ковер ягельников. Олени скусывают лишь самые лакомые пушистые верхушки клядонии. Ну и раздолье им в девственных ягельных борах!

Появляются группы и косяки оленей. Здесь пасется весь наш табун.

Впереди, в просветах между стволами, белеют широкие поля заснеженных русловых проток Омолона и на бесчисленных островах - купы тополей и чозений, окутанные пушистой изморозью. Снежный узор их ветвей сливается вдали с нежно-сиреневым зимним небом.

Олени, почуяв дым близкого стойбища, мчат галопом. В лицо летят и бьют комья снега, позади нарт клубится снежная пыль.

- Ух, вот они!.. - кричу я.

На широкой поляне дымят палатки, курятся яранги, накрытые оленьими шкурами. Вереницей вытянулись увязанные нарты, готовые к походу.

- Куда еще собрался Костя?

Наше внезапное появление всполошило стойбище. Из шатров выбегают пастухи, из большой белой палатки кубарем выкатывается Костя.

- Костя, приказ везем!

- Наконец-то... пропавшая душа!

Обнимаемся. Костя душит меня медвежьей хваткой. В меховых брюках и оленьей куртке он действительно смахивает на лесного медведя.

- Куда табун двинул, медведь?

- Омолон переходить хотел.

- Омолон... без разрешения?

- Плевать на разрешение! Приплод губим...

- Почему, что случилось?

- Омолон не перелезем вовремя - телят угробим.

- Успеем... Приказ теперь есть.

- К дьяволу бумажки! Там на полсотню километров ни кустика ягельников нету.

Костя указывает на Омолон. Стойбище приютилось у края приподнятой террасы. Она обрушивается к замерзшей реке нагромождением ржаво-красных обледенелых утесов. Внизу белую целину Омолона режет прямой, как струна, след нарты. Он уходит на юг в сторону противоположного берега и теряется между дальних островов.

- Пятьдесят километров...

Теперь понимаю, какая опасность грозит оленям. Костя рассказывает о разведке зимних пастбищ, которых хватит на этом берегу Омолона на два крупных оленеводческих совхоза, и о последнем маршруте через Омолон...

Ширина безъягельной омолонской поймы достигает тридцати километров. На противоположном берегу тайга на террасах Омолона выгорела, и двадцатикилометровая полоса мертвого леса преграждает путь к обширным ягельным полям, которые Костя обнаружил за гарью, на уступах заомолонских сопок.

- Представляешь мое настроение? Тебя и Ромула нет, дни идут, отел на носу; пятьдесят безъягельных километров табун может едва осилить, пока осенний жирок олени не спустили. Пропустишь время - крышка; голодный переход через Омолон будет невозможен - массовые выкидыши начнутся. А у нас две тысячи важенок с телятами в брюхе. Ну и решил двинуть табун, пока не поздно, через Омолон. Хотел завтра кочевать на ту сторону.