Сталин (Том 2) - Лев Троцкий

Можно ли сердиться на это? Многие якобинцы и полуякобинцы чувствовали, что все члены тела у них как бы окоченели от слишком долгого периода лишений и воздержаний. Они стремились расправить члены. Большинство конвентов, чтоб доказать чистоту своих республиканских взглядов, постановило праздновать день "справедливой кары последнего короля французов". В ответ на это правая предложила и провела постановление праздновать день 9 термидора.

Эпоха террора простирается с 31 мая 1793 г., когда монтаньяры с помощью восстания, вызванного ими в Париже, изгнали из Конвента партию жирондистов, -- до термидора, 27 июля 1794 г., т.е. до падения Робеспьера. Нет сомнения, что Робеспьер искренно желал иметь палачей с чистыми руками; и это желание

было одним из поводов к его ниспровержению. Но то была одна из иллюзий ученика "добродетельного Жан-Жака Руссо". Моральный кодекс Робеспьера был основан на "цинизме" или "патриотизме", т.е. на "подавлении всего, что ведет к концентрации человеческих страстей в мерзости личного я".

Самочинные проявления реакции пугали термидорианский центр, потому что за этими союзниками справа чуялось дыхание роялизма. Французский термидор, начатый якобинцами левого крыла, в конце концов превратился в реакцию против якобинцев в целом. Имя террористов, монтаньяров, якобинцев -- стало поносным. В провинции срубали деревья свободы и попирали ногами трехцветную кокарду. В советской республике это было немыслимо. Тоталитарная партия включала в себя все элементы, необходимые для реакции, мобилизовала их под официальным знаменем революции. Партия не терпела никакой конкуренции даже в борьбе со своими врагами. Борьба против троцкистов не превратилась в борьбу против большевиков, потому что партия поглотила эту борьбу целиком, поставила ей известные пределы и вела ее якобы от имени большевизма.

Эпоха термидора характеризуется обыкновенно, как эпоха разнузданных нравов. Точно так же характеризуют и Советский Союз, особенно буржуазные моралисты. На самом деле в обоих случаях вели дело с предвзятым грубым преувеличением. Несомненно, в среде термидорианцев выскочки из бывших якобинцев, быстро богатевших, порвавших со своими идеалами, породнившихся или сблизившихся с буржуазией, нравы и, в частности, нравы женщин были весьма далеки от культанизма. Но это касалось, в сущности, низкого слоя. Широкие французские массы, не говоря уже о крестьянстве, но даже и массы мелкой и средней буржуазии, жили, в общем, унаследованными от прошлого нравами. То же самое приходится сказать и о Советском Союзе. "Распущенность нравов", которую изображали буржуазные моралисты, осталась преимущественно среди бюрократии. Причем на верхах этой бюрократии, где нравы были нисколько не лучше, находились наиболее строгие и беспощадные цензоры нравов по отношению к низшим слоям бюрократии, особенно к ее молодому поколению, которое компрометировало отцов в глазах народных масс. Таков источник той полосы бультанизма,

строгости нравов, культа семьи, который характеризует сталинскую бюрократию за последнее пятилетие.

Закон 4 Невоза 3-го года (24 декабря 1734 года) уничтожил максимум и регламентацию. Термидорианцы стремились явно обнаружить, идя навстречу буржуазно-общественному мнению, что они, по выражению Поаси дан Ля, отнюдь не хотят делать из Франции "монашеский орден". Реакционная молва термидора имеет свои внутренние головы. Массы примиряются с реакцией и со своим бессилием не сразу, предместья снова бросаются в центр. Санкюлоты пытаются приостановить реакцию и продолжить революцию. Так возникают дни Жерминаля и дни Прериаля. Но каждая такая новая попытка только убедительнее показывает массам их бессилие. Как продолжить революцию? В каком направлении? Что делать сейчас? Кем заменить сегодняшних хозяев положения? Вокруг активных санкюлотов образуется все более широкий полюс безразличия. Его размерами определяется глубина реакции.

Орбита советского термидора была еще более сложной. Недовольство масс прокладывало себе пути внутрь партии. Революционное крыло не хотело сдаваться. Вспышки оппозиции следуют одна за другой: 1923-1924 году, в 1926 году, в 1927 году. Как ни значительны по объему, не говоря уже о содержании, эти оппозиционные вспышки, они остаются по существу конвульсиями умирающей революции. Самой широкой и многозначительной была оппозиционная волна накануне юбилея революции в октябре-ноябре 1927 года. Тысячи, десятки тысяч рабочих прошли в Москве, в Ленинграде, отчасти в провинции через тайные и полутайные собрания, где выступали ораторы оппозиции. На этих собраниях еще жила атмосфера Октября. Однако более широкие массы не откликнулись. Эти собрания стали только прологом разгрома оппозиции.

Дни Прериаля имели решающее значение. Правительство подавило возмущение вооруженной силой и, таким образом, как бы сломило пружину революции. В первый раз с 1789 года армия ответила на призыв власти, чтоб расправиться с народом. Официальное отделение армии от народа закончило революцию и привело к победе Бонапарта.

Осенью 1927 года вооруженные силы ГПУ были применены,

хотя пока еще и без кровопролития, для ареста, роспуска революционных собраний, обысков у коммунистов, членов партии и пр. Нельзя забывать, что ГПУ принадлежало к партии, вышло из ее рядов, заключало в себе тысячи большевиков, прошедших через подполье и через гражданскую войну. Только теперь, в 1927 году, ГПУ окончательно превращалось в инструмент бюрократии против народа и против партии.

Во время празднования 7 ноября 1927 г. распространился слух, что оппозиция попытается манифестировать на улицах. ГПУ и милиция, т.е. полиция, еще не вмешивалась пока в эту борьбу, так как Сталин не решался пока апеллировать к ней. Группы, сформированные районными комитетами, были достаточны для этой задачи. 7 ноября в квартире одного из членов Центрального Комитета -- оппозиционера, который вывесил на своем балконе портреты Ленина, Троцкого и Зиновьева, оппозиционеры подверглись разгрому.

На первый взгляд кажется, что термидорианцы не располагали внешней силой, отдельной от партии, как термидорианцы Франции в лице золотой молодежи. Но это была только внешняя видимость. Партия давно стала сложным социальным конгломератом.

Со времени учреждения второго комитета общественного спасения начинается переход власти, с одной стороны, к эберти-стам, с другой -- к Робеспьеру. Дантон недостаточно противодействовал этому переходу, часто находясь в отсутствии из Парижа и слишком рассчитывая на свою популярность. Термидор имел под собою социальную основу. Дело шло о хлебе, мясе, квартире, избытке, если возможно -- роскоши. Буржуазное якобинское равенство, принявшее форму регламентации максимума, стесняло развитие буржуазного хозяйства и рост буржуазного благополучия. Термидорианцы в этом пункте отдавали себе совершенно ясный отчет в том, чего хотели. В выработанной ими декларации прав они исключили существенный параграф: "Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах". Тем, кто предлагал оставить этот важнейший якобинский параграф, термидорианцы отвечали, что он является двусмысленным и потому опасным: люди равны, конечно, в правах, но не в способностях и не в собственности. Термидор был непосредствен

ным протестом против спартанских нравов и против стремления к равенству, которое лежит в их основе.

Тот же социальный мотив мы встречаем в советском термидоре. Дело идет прежде всего, чтобы сбросить с себя спартанские ограничения первого периода революции и дело идет о том, чтобы оправдать подрастающие привилегии бюрократии. Не могло быть, однако, и речи о введении либерального экономического режима. Уступки в этом направлении имели временный характер и длились гораздо меньшее время, чем предполагали инициаторы и прежде всего Сталин. Либеральный режим на основе частной собственности означает сосредоточение богатств в руках буржуазии, ее верхних слоев. Привилегии бюрократии вовсе не вытекают из автоматической работы сработанных экономических отношений. Бюрократия присваивает себе ту часть национального дохода, которую может обеспечить своей силой, или своим авторитетом, или своим прямым вторжением в экономические отношения. По отношению к прибавочному продукту нации бюрократия и мелкая буржуазия являются прямыми конкурентами. Однако обладание прибавочным продуктом открывает дорогу к власти, поэтому бюрократия вдвойне должна была глядеть ревнивым оком за процессом обогащения верхних слоев деревни и городской мелкой буржуазии. Борьба между бюрократией и мелкой буржуазией за прибавочный продукт народного труда и составляла основу политической борьбы между сталинцами и так называемыми правыми.

Полицейские рапорты по поводу настроений в массах, свидетельствуют, что праздник 10 августа, т.е. республиканской революции, прошел в безразличии и что в толпе говорили: "Депутаты радуются сегодня, революция выгодна только им одним". Депутаты конвента стали объектом общей ненависти. О них говорили, как о расхитителях народного достояния, их широкий образ жизни выделялся особенно сильно на фоне общей нужды. В бедных кварталах говорилось, что в конце концов лучше было жить в период Робеспьера, когда Конвент заботился о нуждающихся, теперь они пьют, едят, обогащаются за счет народа. Когда террористы и якобинцы были раздавлены, возник или, вернее, обнаружился, вспыхнул конфликт между термидорианцами республиканцами и конституционными роялистами, ко