Поцелуйте невесту, милорд! - Патриция Кэбот

Но это невозможно. Потому что Джеймс не мог даже вообразить, что они когда-либо… Он ни разу не дал ей ни малейшего повода думать, что он…

Джеймс слегка сдвинулся, на долю дюйма. Но этого оказалось достаточно, чтобы снова привести ее в панику. Эмма попробовала отстраниться — от страха перед его огромным телом, от внезапного осознания, что она наделала, от его непривычного веса и запаха… Но в следующее мгновение все изменилось. Джеймс начал медленно двигаться, и все восхитительные ощущения, которые она испытывала, когда он касался ее, вернулись. В изумлении Эмма прильнула к нему, тихими возгласами признательности встречая его толчки, нежные вначале, а затем все более мощные.

Ее бедра выгибались ему навстречу в отчаянной жажде высвобождения, приближавшегося с каждым новым толчком. Нашептывая какие-то слова, которые Эмма не могла разобрать в угаре страсти, Джеймс схватил ее за руки, хотя она и не думала сопротивляться, и прижал их к постели, словно опасался, что она ускользнет.

Но у Эммы и в мыслях не было ничего подобного. Все ее существо сосредоточилось на Джеймсе, на его прерывистом дыхании, на жесткой щетине на его подбородке, царапавшей ее нежную щеку, и ритмических движениях его сильного тела, таких могучих, что она опасалась за сохранность кровати, ходившей под ними ходуном. При ее-то везении злосчастная штуковина могла сломаться и оповестить всю гостиницу об их ночных занятиях.

Высвобождение, когда оно пришло, было не сравнимо ни с чем, что ей приходилось испытывать в жизни. Только что, казалось, каждый ее нерв вопил, натянутый до предела, а в следующее мгновение она окунулась в море сверкающего огня. Жидкое пламя волна за волной накатывало на нее, заставляя все тело содрогаться от восторга. Услышав ее то ли крик, то ли рыдание, Джеймс потерял остатки самообладания. Эмма не ошиблась в своем ощущении, будто бы он занимался с ней любовью раньше. Джеймс воображал эту сцену тысячи раз, но и представить себе не мог ничего столь совершенного, столь естественного и гармоничного…

Он вошел в нее в последний раз, погрузившись так глубоко, насколько смог, не заботясь более ни о чем, стремясь лишь к собственному высвобождению.

И оно пришло, омыв его бурными потоками, исторгнув из его груди рык такой мощи, что Эмма всполошилась, как бы он не перебудил всю гостиницу.

В первые мгновения, когда Джеймс обессиленно рухнул на нее, Эмма ничего не чувствовала, кроме бешеного стука его сердца, тяжести его тела и сквозняка, тянувшего из-под плохо пригнанных оконных рам, охлаждая ее разгоряченную кожу. Потребовалось несколько минут, чтобы вся непоправимость случившегося дошла до ее сознания.

С упавшим сердцем Эмма поняла, что башмаки, которые она приколотила к Древу желаний, не принесли ей ничего хорошего. Полоса невезения продолжалась.

Как же они теперь смогут расторгнуть брак?

Глава 22

— Эмма! — воскликнула вдовствующая графиня Денем, широко раскинув руки. — О, дорогая!

И Эмма очутилась в объятиях, таких крепких, что испугалась за свои ребра. Приветствие леди Денем никак нельзя было назвать сдержанным.

В этом смысле они с сыном не имели ничего общего. Невысокая и плотная, с довольно обыкновенным лицом, но признанный знаток моды и тонкая ценительница прекрасного, леди Денем была одной из самых популярных аристократических особ в Лондоне, причем не только за умение принять гостей, но и за исключительно добрый нрав.

И прием, оказанный Эмме, служил лишним тому подтверждением. Разомкнув наконец прямо-таки удушающие объятия, леди Денем подвергла гостью самому пристальному осмотру.

— Она слишком худая, — объявила она, критически глядя на Эмму в простом платье из шотландки и шляпке в тон, не соответствовавшим ни времени года, ни моде. — Тебе так не кажется, Джеймс? Чем ты там питалась, Эмма? Воздухом? Ты тоненькая как тростинка. Ну ничего. Кухарка живо нарастит жир на твои косточки. Подожди, пока ты попробуешь ее… но Бог мой, а это кто такой? — Леди Денем умолкла, только сейчас заметив мальчика, наполовину скрытого юбка ми Эммы.

Фергюс, выглядывавший из-за Эммы, робко отозвался, комкая в руках кепку:

— Фергюс Макферсон, мэм.

Леди Денем, ничуть не удивленная тем, что ее сын привез с собой не только вдову своего кузена, но и маленького полуслепого оборвыша, протянула мальчику пухлую руку:

— Приятно познакомиться, мистер Макферсон. — Фергюс, хотя и польщенный, уткнулся в юбку Эммы, но не от природной застенчивости. Эмма могла поручиться, что Фергюс Макферсон никогда в своей жизни не испытывал смущения. Просто он немного оробел, ослепленный особняком на Парк-лейн, с его высокими потолками, лакеями в ливреях, сверкающими мраморными полами и картинами в золоченых рамах. По сравнению с крытой соломой хижиной, в которой он родился и вырос, дом матери Джеймса казался дворцом. Даже Эмма, некогда знавшая этот дом как свои пять пальцев, обнаружила, что чуточку подавлена его великолепием. Она вдруг осознала, что давно не находилась в помещении, где было достаточно тепло, чтобы не мерзнуть, а оконные стекла были достаточно чистыми, чтобы видеть сквозь них.

Так что Эмма ничуть не винила Фергюса за его поведение. Она и сама охотно бы спрятала лицо, правда, по другой причине. Вот уже несколько дней — с тех пор, как она проснулась в гостинице миссис Мактавиш и поняла, что наделала, ей хотелось только одного: залезть под одеяло с головой и остаться там навеки.

Спала со своим мужем. Вот что она наделала. И хотя с точки зрения общепринятой морали ее грех не относился к числу серьезных, для нее самой он был поистине непростительным. Потому что на самом деле Джеймс ей не муж. Ну, в глазах закона он, возможно, и являлся таковым, но Эмма-то знала, что их союз должен был оставаться чисто формальным. Как же тогда понимать случившееся в ту ночь в гостинице? Эмма не знала.

И не смогла получить объяснений от Джеймса. Собственно, с той роковой ночи им не удавалось оставаться наедине дольше, чем на несколько секунд. Утомленная пылкими занятиями любовью, Эмма заснула, а на следующее утро проснулась в одиночестве. И оставалась одна, пока не спустилась вниз, в трактир миссис Мактавиш и не увидела своего мужа — мужа! — за столом в компании не кого-нибудь, а юного Фергюса Макферсона.

Фергюс, как с улыбкой сообщил ей Джеймс, даже не намекнув на бурную ночь, которую они провели вместе, поедет с ними в Лондон, чтобы показаться врачу, известному специалисту по глазным болезням, с которым Джеймс оказался случайно знаком.

Эмма, конечно, удивилась, но не настолько, как можно было ожидать. Она уже начала привыкать к мысли, что Джеймс Марбери, который год назад послал своего кузена в нокдаун, разительно отличается от нынешнего Джеймса Марбери, искренне, без показухи и суеты старавшегося помочь ближнему. Перемена, произошедшая в Джеймсе за то время, пока они не виделись, была неуловимой, но вместе с тем весьма ощутимой.