Полигон - Руслан Мельников

В подъезде Николай маску надеть забыл. А под треснувшим подъездным козырьком – не успел. Волчий вожак попал в объектив «Летящего глаза». В объектив камеры оператора наружного наблюдения Дениса Замятина.

– Так Кожин не врал, когда говорил, что ты послан к Волкам по его заданию? – пробормотал Денис.

– Нет, не врал, – ответил Николай. – Просто посол не упомянул, что я вышел из игры. Сам вышел.

– А зачем понадобилось показывать всему городу твою казнь?

– Это было предупреждение.

– Тебе?

– Не только. Не столько. Осознав, что чип-маяк удален и что меня уже не достать с операторского компьютера, Кожин дал понять Волкам, что их пахан раскрыт. Что пахана знают, что пахана ищут…

– И что с того?

– То, что группировщикам не нужен рассекреченный пахан. Рассекреченный пахан слишком много знает и слишком многих знает, и если он попадет к милкам… В общем, таких лидеров обычно убирают. По-тихому, без шума.

– А тебя не убрали?

– Не успели. Я сам нанес превентивный удар. У меня к тому времени уже была своя Волчья гвардия. Верная, готовая на все. Или почти на все. Сразу после трансляции казни бригада Ахмета провела рейд. Были устранены все, от кого могла исходить реальная угроза.

Денис вспомнил подвал с разлагающимся трупом. А вспомнив – вздрогнул. Да, Николай устранял угрозу наверняка…

– Но ведь можно было бы вообще не мудрить с казнью, – встряла Ирина. – А просто показать твое федеральное прошлое. У Кожина ведь имелось какое-нибудь видеодосье, где ты… ну, в форме, на прежней службе. Так, наверное, было бы надежнее.

– Гораздо надежнее, – согласился Николай. – Но это был бы удар по имиджу посольства. Одно дело объявить изменником муниципального следака. А вот сотрудник федерального посольства, перешедший на сторону оргов, – это совсем другая песня. Нет, до конца эксперимента и до начала бомбардировки полигона Кожину необходимо было сохранять репутацию федералов незапятнанной.

– Честь мундира, да? – хмыкнул Денис.

– Элементарная предосторожность. И потом… Репортаж с Эшафота ведь был всего лишь перестраховкой. На тот случай, если рефлекс-программа, лишенная блокиратора, не сработает раньше.

Ах, да! Рефлекс-программа… Счастье как деструктивный раздражающий импульс и стимулятор суицида? Эйфория как смертный приговор? Денис покачал головой. Умереть от переизбытка положительных эмоций. Вообще-то, если вдуматься… Что может быть лучше?

– Наверное, Кожин считал, что без «гормонов счастья» человеку не прожить, – продолжал Николай. – И рано или поздно я…

Орг вздохнул, осмотрел себя.

– Что ж, в принципе он не ошибся. Ну, почти.

В разговор вмешалась Юлька. Дурные от пережитого глаза вон еще на мокром месте, носом шмыгает, дите у сиськи, а туда же…

– Вы… вы не представляете, какое наказание – жить с этим. Коля ведь не мог даже улыбнуться по-человечески. Ему приходилось сдерживать себя. Постоянно! Всегда! Даже наедине со мной! Я не понимала, обижалась, а теперь…

А вот теперь Денис не знал, что и сказать. И что подумать. Нет, все-таки это кошмар! Изо дня в день цепляться за унылую жизнь с каменным лицом обреченного смертника. Гнать прочь желание порадоваться безоблачному небу. Или навеянной дождем уютной грусти. Дружеской шутке. Сытному ужину, наконец. Смеху любимой… Даже этот долбаный окситоцин выплескивать без эмоций. Бр-р-р!

Денис вспомнил: так ведь все и было. До сегодняшнего дня Николай не улыбался. Орг усмехался, ухмылялся, скалился – это да, но вот чтобы просто, искренне, от души улыбнуться… Рассмеяться. Ни-ког-да. Пока не родился…

– Сын, – негромко произнес Николай. – Мой сын. Я думал, что выдержу. Не выдержал. Не получилось. Переоценил себя. Счастье, как оказалось, бывает порой сильнее страха смерти.

– Но ты выжил, – сказал Денис. – Вопреки всему.

– Выжил. – Что-то отдаленно похожее на улыбку все же скользнуло по губам орга. Мимолетно, незаметно почти. – Кожин не учел одного обстоятельства. Настолько очевидного, казалось бы… Но ведь и я сам… Не подозревал… Пока не произошло… То, что произошло.

– О чем? О каком обстоятельстве ты говоришь?

– Гвардейцев учат выживать даже тогда, когда это невозможно. Выживать в любой ситуации, во что бы то ни стало, покуда есть хотя бы малейшая надежда выжить. И если надежды этой уже нет – все равно цепляться за жизнь. Пока не умрешь, пока не сдохнешь окончательно и бесповоротно… Вот что вбивалось в наше подсознание, в рефлексы. А инстинкт самосохранения, подкрепленный годами тренировок, – не менее сильный фактор, чем искусственно внедренная программа на самоуничтожение.

Да, я прыгнул вниз, будучи не в силах противостоять деструктивному алгоритму. Прыгнул, потому что в тот момент убить себя таким образом было проще всего. Но, оттолкнувшись от края, бросившись в пустоту, я тем самым прекратил действие рефлекс-программы. На самоубийство ведь не дается по триста секунд, как Ирине – на убийство. Для самоубийства достаточно одного рокового шага, одного движения. Я сделал этот шаг. Сделал движение навстречу смерти…

– А когда алгоритм Кожина сработал… – кажется, Денис начинал понимать причину чудесного спасения Николая.

– Тогда пришло время других рефлексов. Меня учили падать… пусть не с такой высоты, но – учили. Цепляться за стену, отталкиваться от нее в полете, гася скорость. Правильно приземляться, группироваться. Жертвовать костями, которыми можно пожертвовать, чтобы уберечь более важные органы. Выжить чтобы…

Их прервал шум. Сверху, снаружи. Голоса… Взбудораженные. Громкие. Спорящие. Кричащие.

– Что там еще? – нахмурился Денис.

Николай поморщился:

– Кажется, я догадываюсь, что. Людям нужен новый вожак. И они наконец поняли это. Возможно, уже обсуждаются кандидатуры.

– Но ведь ты…

– Я сейчас не в самой лучшей форме – сам видишь. Я списан со счетов.

– Как это?

– Так, – Николай показал зубы – и это было что угодно, только не улыбка. – У нас в Волчьей стае таких подранков, как я, добивали сразу. А бывших вожаков тем более опасно оставлять в живых. Они могут окрепнуть снова, могут внести раздор, могут опять претендовать на власть. Так что это – нормально, это – ничего… Это – то, что и должно быть.

– Здесь не Волчья стая! – нахмурился Денис.

– Думаешь? А по-моему, разница невелика.

Голоса становились громче. Голоса приближались. Сейчас спорили уже где-то у воронки. У самого входа в бункер.

– Я пойду, разберусь.

– Как хочешь. Только, Денис…

– Что?

– Попросить хочу. Если я вдруг не выкарабкаюсь из этой передряги…

Дернулась, всхлипнула Юлька. Обиделся и закричал ребенок – у него изо рта выпала материнская грудь.

– Не мели чепухи, Колян! – сказал Денис.

– И все же… если… Тогда тебе придется стать отцом для моего сына. Обещай.

Денис кивнул:

– Насчет этого – не беспокойся.

– И для других детей тоже, – вдруг тихо-тихо добавил орг.

– О чем ты? Знаешь ведь, все пары уже устоялись, а у нас с Ириной…

– Я говорю о вас с Юлей.

Юлька замерла. И Денис замер. Оба – ошарашенные, озадаченные, изумленные неожиданным заявление орга.

– У вас двоих будут дети, – продолжал тот, кусая губы. – Много. И не надо на меня так смотреть. Если мы хотим хоть что-то изменить, вы будете стараться изо всех сил.

– Стараться? – тупо повторил Денис. – Изо всех сил?

– За себя, за меня, за нее, – орг кивнул на Ирину, – за всех, сожженных в Ростовске заживо. Мертвые рай нужно оживлять. Ты согласна, Юля?

Теперь кивнула Юла. Глотая слезы, кивнула.

Из бункера Денис выходил в смятенных чувствах. А выйдя, услышал…

– Убить! У-у-убить! Бабу, операторшу, отдать другому. Достойному. И ту, секретаршу-недотрогу, – тоже. И не спрашивать. Чего добру-то зря пропадать? Тем более такому – не пожженному. А ребенка… ребенка пусть берет, кто захочет… И бункер пускай они отдают!

С потрескавшейся могильной плиты вещал долговязый оратор. Жестоко помеченный безжалостным пламенем. Как и все, почти все, собравшиеся на кладбище. У оратора на лице – ожог цвета тухлого мяса. На полморды след: от огня пострадали нос, губы, щеки, подбородок. Нос – так особенно. Над покрасневшей, побуревшей и посеревшей кожей – маленькие, чудом уцелевшие глазки. Глазки блестели. Кажется, этот тип уже мнил себя новым лидером Ростовска.

М-да, а типчик – тот еще! На импровизированной трибуне ведь стоял не абы кто – глава небольшого – в десяток человек – но своевольного клана, поселившегося после бомбардировки на развалинах Периметра. С периметровскими всегда было сложно. То ли выбранное место на них влияло, то ли еще что. Амбициозные, в общем, ребята… Пытались качать права, пока Николай не казнил заводилу. Теперь вот появился новый…

Кем он был раньше, в прошлой жизни, до налета федеральной авиации? Чинушей? Менеджером? Оргом? Милком? Вспомнить этого Денис не смог. Удивился: надо же, времени-то вроде прошло не так уж и много, а разночинный народец уже основательно перемешался в однородную человеческую массу. В которой, впрочем, взбурлили уже свои, незримые, однако весьма опасные процессы.