Дух любви - Дафна дю Морье

Он не был в конторе с того самого дня, когда, заглянув через плечо брата, увидел фотографию Энни. При этом воспоминании он рассмеялся вполголоса. Он, Джозеф, завоевал ее, а Филипп потерял. Это было довольно легко. Он вовсе не хотел дать брату заметить, что силы его уже не те, поэтому расправил плечи и вошел в знакомую комнату, стараясь придать своей походке былую удаль.

– Ну, – сказал он, – должен сказать, я не ожидал получить от тебя весточку. Однако вот он я, и поскорей выкладывай свои новости, погода холодная, и мне не терпится вернуться к обеду.

Филипп смотрел на него, спокойно потирая руки.

– Я вижу все то же вызывающее поведение, хоть внешне ты и изменился, – сказал он ровным голосом. – Что ж, мне очень жаль, Джо, но тебя ждет жестокий удар. В контору только что пришла телеграмма. Я счел своим долгом передать ее тебе лично. Прочти ее, брат, при свете, ведь мне известно, что ты плохо видишь.

Джозеф взял телеграмму и прочел следующее:

«Подано в Лондоне. Пятница, вечер. Сегодня вечером Кристофер Кумбе покинул корабль. Вынуждены отплыть без него, одним членом команды меньше. Прибудем в Плин, вероятно, в начале недели.

Капитан Ричард Кумбе».

– Куда запропастился Джо? – беспокоилась Энни. – Почти три часа, как ушел и все еще не вернулся. Я думаю убирать со стола. Ребята, вы не видели отца?

Чарльз и Альберт покачали головой.

– Ума не приложу, куда он пошел, – сказал Альберт, – разве что к скалам, но на него так не похоже опаздывать к столу.

– Он просил меня, чтобы его не ждали, но не сказал, как долго его не будет. – Энни подошла к окну. – Да еще и туман, я что-то волнуюсь.

Кэтрин подняла голову над вязаньем.

– Может быть, он пошел на ферму к тетушке Лиззи, – предположила она.

– Вряд ли.

Пять минут спустя они услышали медленные шаркающие шаги на садовой тропинке.

– Это он? – спросил Чарли.

– Походка не его. У Джо шаг тверже, хоть он и плохо видит, – ответила Энни.

Но дверь отворилась, и перед ними стоял Джозеф. Но не тот Джозеф, которого все они знали, а чужой человек с измученными глазами. Его руки дрожали. Он прислонился к двери.

– Джо, – прошептала Энни, – что с тобой?

Молодые люди вскочили на ноги.

– Боже мой, отец… Что случилось?

Он остановил их взмахом руки.

Затем заговорил медленно, взвешивая каждое слово.

– Я запрещаю вам впредь упоминать имя Кристофера здесь, в доме, в Плине или между собой. Пусть хоть подыхает в нищете и горе, я и пальцем не пошевелю, чтобы ему помочь. Я клянусь перед всеми вами, что никогда не взгляну на его лицо. А если вы хотите знать причину, то смотрите, вот она.

Он кинул им смятую телеграмму и, не сказав больше ни слова, поднялся в свою комнату над крыльцом и запер за собой дверь.

Глава тринадцатая

Джозеф ходил взад-вперед по комнате, его голова пылала, душа истекала кровью; внизу жена и дети дрожали за него, не в силах помочь, не в силах исцелить.

Звук шагов не умолкал весь день и всю ночь, которую Энни провела в комнате Кэтрин, и стих только на рассвете: Джозефа сломила усталость.

Когда на следующий день он поднялся с кровати, его лицо словно окаменело, глаза были пусты и лишены выражения.

С тех пор имя Кристофера было забыто, отец так и не узнал, какие причины заставили сына покинуть корабль. Приходили письма, но он их даже не распечатывал.

Атмосфера в Доме под Плющом изменилась, стала тяжелой, почти невыносимой. Джозеф был строгий хозяин. Никакого смеха, никакого веселья. Альберт и Чарльз были рады бежать из родительского дома: Альберт на свой корабль, Чарльз в свой полк. Энни и ее падчерица остатись присматривать за злобным драконом, который некогда был Джозефом. Если бы они были сильнее, если бы они обладали хоть каплей мужества и проницательности, возможно, им и удалось бы помочь вновь стать самим собой. Но они были робки и запуганы; прибегали на каждый его зов и, дрожа, склоняли перед ним голову. Он запретил им выходить из дома кроме как за покупками, но и в таких случаях им надлежало вернуться в назначенное время. Если они хоть на минуту опаздывали, он ждал их на пороге с часами в руке, готовый разразиться потоком брани.

Раз в неделю им разрешалось посещать родственников, но в дом никого не приглашали, и даже соседи были теперь лишены их общества. Кэтрин было запрещено разговаривать с молодыми людьми, и она понимала, что ее шансы выйти замуж крайне невелики, почти безнадежны. Из страха перед Джозефом ни у кого не хватало смелости искать ее расположения. Она видела, что обречена на горькое одиночество, обречена жить старой девой в доме своего грозного отца.

К Энни он относился как к рабыне, как к жалкой служанке; ее здоровье и молодой задор медленно убывали, глаза угасли и потеряли блеск, щеки впали и побледнели.

Теперь в Доме под Плющом не было молодых людей, которые занимались бы тяжелой работой, и женщинам приходилось самим выполнять ее.

Слишком запуганные, чтобы жаловаться или восстать против его тирании, они скребли каменные полы, носили из погреба уголь, а он тем временем стоял рядом и, смеясь, смотрел на них. Он часто тянул Энни к зеркалу и показывал ей ее осунувшееся, усталое отражение.

– Двадцать три? Ты выглядишь на сорок. Думаю, теперь по тебе не стал бы вздыхать ни один мужчина.

Он никогда к ним не прикасался, не бил, его жестокость была более изощренной, более утонченной. Они с ужасом ждали той минуты, когда сядут вместе с ним за стол и им придется внимать каждому его слову и выслушивать страшные истории, которые он рассказывает.

А он тем временем пристально глядел вперед своими холодными, пустыми глазами, которые будто не ведали об их присутствии, глазами, обращенными в неведомые глубины отчаяния, куда его жена и дочь не осмеливались заглянуть.

Больше всего Энни страшилась ночей рядом с ним, когда он, не давая ей заснуть, либо до рассвета ходил по комнате и громко разговаривал с ней, либо терзал ее расспросами о том, что она делала, о чем думала минувшим днем, требуя, чтобы она ничего от него не скрывала.

Днем молодые женщины, оставшись вдвоем, в отчаянии задавались вопросом, какое утешение приносит ему такая жизнь или, точнее, полный отказ от жизни. Но ответа не было. Искра рассудка, которая еще теплилась в Джозефе, иногда вспыхивала, побуждая его задать себе самому такой же вопрос, что он и делал с ужасом и отвращением, но тут же гасла, оставляя его на растерзание не дремлющим демонам. Он уже не мог остановиться, он должен был неизменно идти вперед, какой бы конец судьба ему не уготовила. Нет пути назад, нет возврата.

Так прошел год и начался следующий.