Богорождённый - Пол Кемп

Хадрун достаточно пришёл в себя, чтобы сказать:

— Принц Ривален, вы должны обращаться к нему «ваше всевышество».

— А ты должен замолчать сейчас же, или я убью тебя на месте.

Хадрун снова охнул, но внял предостережению Ривалена и больше ничего не говорил.

Теламонт превратил своё лицо в маску и обернулся, чтобы встретиться с сыном.

Ривален нависал над комнатой. Хадрун рядом с ним действительно казался ребёнком. На остром лице Ривалена мецали его золотые глаза. Он унаследовал черты Теламонта, но кроме этого, у отца и сына было мало общего.

— Божественность сделала тебя невоспитанным, — сказал Теламонт.

— Принц Ривален никогда не был известен своим чувством такта, — добавил Хадрун.

Ривален повернулся к нему, занося руку, будто для удара. В его ладони собралась шипящая масса чёрной энергии.

Глаза Хадруна вспыхнули. Он моргнул, отступил на шаг, поднял перед собой посох в защитном жесте. Вены синего света пронизали кристалл на вершине посоха.

— Ривален! — крикнул Теламонт, ударив основанием собственного посоха по плиточному полу, результатом чего стал похожий на раскат грома звук. — Насилие не дозволено в этих палатах!

Ривален застыл, его сощуренные глаза застыли на Хадруне, разрушительный шар энергии потрескивал в его ладони.

— Твои дозволения больше не волнуют меня, отец. Ты не можешь остановить меня. Больше нет.

Теламонт позволил собраться его собственной силе. В воздухе возникли усики тени, зазмеились вокруг его рук, его посоха.

— Ты ошибаешься, дитя, — сказал он, но задумался, говорит ли Ривален правду. Он чувствовал силу в сыне. Теламонт не сомневался, что может ранить Ривалена, но сомневался, что сможет его убить.

— Он зашёл слишком далеко, ваше всевышество, — сказал Хадрун высокими голосом, быстро и тяжело дыша. Он не опустил свой посох и не прекратил действие защитного заклинания, зарождавшегося в кристальном навершии.

— Убирайся, прихвостень, — сказал Ривален. Шар энергии в его руке рассыпался в ничто.

— Ваше всевышество… — начал Хадрун.

Ривален сжал кулак, и кристалл в навершии посоха Хадруна со звучным хлопком рассыпался, на пол посыпались осколки. Тени потекли из наконечника пострадавшего посоха. Хадрун выругался, широко раскрыв глаза.

— Я сказал, убирайся, — повторил Ривален. — Ты здесь не нужен.

Глаза Хадруна запылали, но он проигнорировал Ривалена.

— Ваше всевышество?

— Можешь идти, Хадрун, — сказал Теламонт, глядя на сына.

Советник поклонился Теламонту, демонстративно проигнорировал Ривалена, и вышел из палаты. Теламонт знал, что Хадрун остался сразу за дверями с отрядом элитных воинов–шадовар, готовых действовать, если в них возникнет нужда.

— Ты был необоснованно груб с ним, — сказал Теламонт.

— Он дурак, — Ривален прошёл мимо отца к стеклосталевому окну, из которого открывался вид на Тултантар. — Мы так отчаянно сражались, чтобы сохранить всё это, после того как сбежали от краха Нетерила в Царство Тени.

— Да, — согласился Теламонт. — А вернувшись в Фаэрун, мы отчаянно сражались, чтобы расширить нашу власть. Ты был незаменим.

Ривален хмыкнул.

— Льстишь, отец?

— Скорее, говорю правду, — ответил Теламонт. — И сейчас мне бы не помешала твоя помощь ещё разок.

Ривален повернулся лицом к нему. Тени кружились вокруг него, ленивые, как ласка любовника.

— С Избранными, богами и их замыслами?

— Ты тоже это чувствуешь? — спросил Теламонт, на мгновение удивившись. — Ну конечно же, чувствуешь.

— Это пустяки, — сказал Ривален, сделав небрежный жест.

— Объясни, — потребовал Теламонт, раздражённый тем, что кто–то осмелился назвать то, о чём он заговорил, «пустяками».

— Это бессмысленно. Всё это. Всё.

Ривален жестикулировал, отвечая отцу, в его голосе нарастал гнев, в ладонях собиралась сила

— Игра в которую ты играешь с Избранными, богами, со своей империей. Это пустяки. Разве ты не видишь? Мы потратили на это тысячи лет, и ради чего?

— Ради чего? — воскликнул Теламонт, шагнув к Ривалену. Проснулся его собственный гнев.

— Ради выживания. А потом ради империи.

Кулаки и челюсть Ривалена сжались. Тени взвихрились вокруг него.

— Оба не значат ничего. Оба всегда ничего не значили.

Он хмыкнул, и в этом смешке прозвучало безумие.

— Всё заканчивается. Этот мир. Боги. Их Избранные. Они хватаются за призраков. Цикл Ночи уже начался и закончиться может лишь единственным способом. Сейчас уже не остаётся ничего, кроме как сыграть наши роли.

Озадачанность отодвинула гнев Теламонта на второй план.

— Ты думаешь, мир подходит к концу?

— Нет, — ответил Ривален. Он сунул руки в карманы плаща, и его глаза вспыхнули уверенностью безумца. — Я знаю, что мир подходит к концу. И я знаю, как это случится. Так что можешь продолжать строить планы и заговоры в своей одержимости богами и их Избранными. Перед самым концом ты увидишь всё так, как вижу я. Этот мир — уже труп. Ему осталось только сгнить.

Теламонт долгое мгновение смотрел на сына. Он понял, что ничего от Ривалена не добьётся. Его сын был полностью потерян в Шар, в нигилизме, в ничто.

— Тебе пора уходить, Ривален.

Губы Ривалена скривились в сардонической усмешке.

— Ты прав, отец. Сомневаюсь, что мы встретимся снова.

— Ты больше не собираешь монеты, ведь так, Ривален?

Ривален вынул руки из карманов и показал отцу пустые ладони.

— Зачем это мне? Что для меня монеты? Что для меня вообще жизнь?

— В самом деле, — сказал Теламонт, почувстовав глубокую печаль. Он утратил сына. Его сын утратил себя.

Ривален неискренне, почти насмешливо поклонился.

— Прощайте, ваше всевышество.

Тьма окутала Ривалена, и он исчез, вернулся в Ордулин, к мыслям и планам, что преследовали его, к идеям, которые, похоже, свели его с ума.

Теламонт стоял один в центре помещения, размышляя о прошлом, о жене, о сыновьях, какими они были тысячи лет назад. Он вспомнил их, когда они были ещё детьми: смех Бреннуса, заразительный хохот Ривалена. Он вспомнил улыбку жены, вспомнил, каково это было — каждую ночь сжимать её в объятиях.

— Милорд? — окликнул Хадрун.

Потерявшись в своих мыслях, Теламонт не услышал, как Хадрун вернулся в помещение.

— Ты ни разу не встречался с Алашар, Хадрун.

— Ваше всевышество?

— Не обращай внимания, — сказал Теламонт, мягко улыбнувшись.

— Ваше всевышество, что с принцем Риваленом? Он поможет нам захватить Избранных?

— Нет, — ответил Теламонт, и его мысли стали суровее. — Ривален для нас потерян.

— Я… не понимаю. Что же тогда он будет делать?

Теламонт повернулся к своему самому доверенному советнику.

— Вопрос в том, чего он не будет делать.

Хадрун облизал губы, вонзил ноготь в повреждённый посох, который по–прежнему держал в руке.

— Я не понимаю, ваше всевышество.

Теламонт прошёл к окну и выглянул на Тултантар.

— Ривален хочет умереть, Хадрун, но сначала хочет убить весь мир.

Бреннус стоял за пюпитром из эбеного дерева в трёхэтажной библиотеке в своём доме в Саккорсе. В прошлом он проводил почти всё время в анклаве шейдов, но столица Нового Нетерила больше его не привлекала.

На полках, что тянулись от пола до потолка вдоль трех стен библиотеки, лежали книги и свитки из различных эпох фаэрунской истории — книги заклинаний, исследования по теории магии, хроники со всего континента, каталоги магических устройств, лексиконы демонических и дьявольских сущностей. Знание, хранившееся в материалах, что он собрал за эти века, любого мудреца могло на всю жизнь обеспечить работой.

В центре комнаты висел высокодетализированный глобус Торила, поддерживаемый в воздухе лишь магией. Его медленное вращение точно соответствовало вращению Торила. По приказу Бреннуса шар мог показывать ландшафт Торила, его политические границы и города, или узор магии на планете — места, где она была сконцентрирована, места, где была мертва, расположение различных мест силы.

Резкий, пряный дымок поднимался от горящих в платиновой жаровне благовоний на столе рядом с глобусом. Его гомункулы сидели на столе по обе стороны жаровни, как крошечные гаргульи, полосуя когтями дым и хихикая, когда их руки разрезали полосы чёрного дыма на тонкие ленточки. Один прыгнул сквозь поднимающееся облачко дыма, потерял равновесие и упал со стола на пол. Второй истерично захохотал над неудачей собрата. Бреннус с полуулыбкой следил за ними, удивляясь, как конструкты, созданые из его собственной крови и сути, могут быть столь полны юмора и радости. Неужели и он был бы более склонен к подобным вещам, прими его жизнь иной оборот? Он помнил, что часто смеялся вместе с матерью, прежде чем она умерла.