Записки из чемодана - Иван Серов

Питались мы сухарями, которые нам сбрасывали с самолета, а вода, в которой размачивали, — чистая, горная. Кое-где попадались ягоды. В общем, снабжение было неважное.

Через 3–4 дня из штаба фронта (Сухуми) стали на меня <жать>, ссылаясь на члена ГОКО Берия, чтобы я организовал наступление и выгонял немцев из гор. Я понял этот нажим как желание нового командования (Берия, Тюленева, Леселидзе) показать Ставке Верховного Главнокомандования, что с вступлением в командование они успешно бьют немцев и заставляют его отступать. Странно.

Они не представляют, что здесь происходит. Здесь мало боеприпасов. Неполноценные войска (азербайджанцев, армян и других национальностей большой процент)…

В общем, наступление окончилось неудачей, так как в горах наступать — не то что на равнине. В горной практике обходной маневр, да особенно сверху — это главное преимущество. Придется это учесть на будущее.

В середине дня подсчитали наши потери. Оказалось, до 120 бойцов убитых и 200 человек раненых. У меня настроение понизилось, так как войск и без того было крайне ограниченно…

Через пару дней опять из штаба фронта по полевому проводу звонок. Надо наступать. Я отвечаю, что донес об одном наступлении, и кончилось дело плохо. Настаивают. Я опять отказался. Приказали выехать в Сухуми. Я говорю: «Хорошо, завтра буду». — «Нет, спасибо». Я отвечаю, что на лошадях я не смогу сегодня 60 км проехать. Говорят: «Приготовь площадку для посадки У-2»… Самолет после третьего захода еле сел. Полетели в Сухуми. Там меня на машине повезли в особняк Берия.

По дороге я видел мирных жителей Сухуми, у которых праздный вид, вроде и войны нет. Шофер грузин с возмущением рассказал, как ночью прилетел немецкий бомбардировщик, сбросил бомбу, свет в городе потушили и т. д. Я хотел сказать, что нас каждый день с утра до вечера немцы минами забрасывают, да и есть зачастую бывает нечего, но мы не ропщем.

В штабе руководство «отдыхало». Устроились они — как в раю, на госдаче. Кругом цветы, пальма, бамбуковая роща, одним словом, не то что у нас, спим на земле, подостлав ветки деревьев по-туристски…

В Сухуми, куда меня привезли, возле Берия вертелись Тюленев, Кобулов, Леселидзе и другие…

Попутно хвастаясь, как быстро тут решаются вопросы, они — Тюленев и Кобулов — мне рассказали: Буденный, отступая от Новороссийска, добежал до Сухуми со своей свитой и конюшней. Когда он появился в Сухуми, председатель Президиума Абхазской АССР устроил ему пышный прием. Пили всю ночь, перед приездом Берия в Сухуми[128].

Утром, когда узнали они об этом, то председателя Президиума немедленно сняли с работы[129], а в отношении Буденного Берия послал телеграмму в Ставку, в которой изложил все его чудачества, неспособность командовать фронтом и в конце написал, что Тюленев тоже не лучше, так как не обеспечил охраны кавказских перевалов, проявил беспечность и т. д. Но если выбирать из этих двух «полководцев», то Тюленева можно оставить командующим фронтом, а Буденного отправить в Москву. Через несколько часов из Ставки пришло согласие.

«Причем, — добавил Кобулов, — Берия телеграмму дал прочитать Тюленеву, который поблагодарил Берия за доверие и поцеловал ему руку»[130].

За минуту до смерти

С начальством разговор был короткий. «Наступать». Я рассказал нецелесообразность этого предприятия и перешел сам в наступление. Стал просить хотя бы еще полк туда, так как войск очень мало. Выпросил горно-стрелковый полк, который обещали через день-два.

Вместе с этим пообещал организовать ночное наступление, хотя и высказал соображения, что лучше 2 недели подождать, не губить людей, и когда в горах выпадет снег, немцы сами уйдут из гор в сторону Северного Кавказа. Со мной не согласились и приказали наступать.

Вернувшись на фронт, вновь стал организовывать наступление. Учел все промахи. Однако и немцы были уже настороже. Ночью мы сумели продвинуться вплотную к ним, но ураганным огнем, хотя и неприцельным, заставили наших залечь.

Хитрый мой замысел — одной ротой выйти в тыл к немцам — не удался. Командир 4-й роты, который должен это выполнить, переправившись на другой берег р. Клыдж, струсил, бросил роту и вернулся обратно. Его поймали и привели к нам.

Кстати сказать, видно, для контроля моих действий по наступлению из Сухуми приехали член военного совета фронта Саджая* и секретарь ЦК Грузии, фамилия Шерозия*. Я воспользовался их присутствием, посоветовался, как быть с командиром роты, не выполнившим приказ в боевых условиях…

Тут же решили военным советом расстрелять. Построили роту минометчиков. Я опрашиваю: «Вот командир 4-й роты дважды бросил роту и позорно дезертировал. Что за это ему полагается?» Все хором: «Расстрелять!» Таким образом, наш приговор был еще скреплен решением бойцов, которые были возмущены поведением предателя. Приговор был приведен в исполнение. К вечеру «начальство» уехало.

Недолго мне пришлось побыть без неприятностей. Через несколько дней ко мне прислали пополнение — взвод политработников из армянской военной школы. Я поговорил с ними и направил к Коробову. Дело было под вечер.

Поздно вечером позвонил т. Коробову и справился, как дела и пришли ли политработники. Отвечает: «Нет». Я забеспокоился и послал офицера из штаба найти взвод. Тот вернулся и говорит: «Нет нигде». Странно! Ну, думаю, утром сами придут.

Часов в 11 вечера позвонил генерал Сладкевич, который находился в Гвандре, и доложил, что прибыл 121-й горно-стрелковый полк 9-й горно-стрелковой дивизии под командованием полковника Аршава*. Все-таки Леселидзе выполнил обещание и прислал! Передал трубку. Тот мне представился и попросил разрешения заночевать.

У меня как-то неспокойно было на сердце, особенно с пропажей взвода, и я приказал накормить бойцов и следовать сюда ко мне (надо было пройти 12 км). Через полчаса звонит Сладкевич (а я уже из помещения штаба ушел в свою палатку метров за 150). Пришлось одеваться и вновь идти к телефону.

Докладывает: «Бойцы и командиры, как пришли, упали на землю и уснули. От обеда отказались. Ходим с командиром полка, поднимаем за рукава, толкаем в ноги, поднять не можем. Они уже по горам прошли 50 км. Разрешите ночевать и рано утром выступить».

У меня уже появилось предчувствие чего-то нехорошего. Приказываю поднять полк по тревоге и немедленно выступить. Когда полк уйдет, доложить мне. Сладкевич замолчал, потом сказал: «Слушаюсь!» и повесил трубку.

Позвонил Коробову, спросил, как дела. Он почему-то тоже не спал, а время было уже более 12 ночи. Отвечает, что тихо, немцы молчат, вопреки обычному. Сказал: «Следите».