Тени над Латорицей - Владимир Кашин

Когда Карл Локкер поднялся на ноги, поезд уже исчез в темноте. Ныло ушибленное колено, но это была мелочь, — ускоряя шаг, бывший тержерместер двинулся прочь от железной дороги, подальше от села, мерцавшего огнями вдали, в ту сторону, где царил мрак, лишь кое-где рассеивавшийся слабым сиянием луны.

Несмотря на темноту, Карл хорошо ориентировался на местности. Не пропала у него способность видеть ночью, выработанная еще когда охотился он на коммунистов и на всех тех, кого считал врагами свято-стефанского государства и немецкого национал-социализма.

Да и всю эту землю над Латорицей знал он как свои пять пальцев. Он любил ее, и она снилась ему в изгнании тысячу раз. Но снилась как хозяину, а не как жалкому пришельцу, затравленному волку, который прячется и спасается бегством.

Вот сейчас пересечет он поле, пройдет через лесок, а дальше — Латорица, которую нужно переплыть, чтобы выйти к Тиссе, на границу.

Локкер оглянулся на огни далекого села. Они стали меньше и уже почти растаяли во мраке.

И тогда он вспомнил другое село над Латорицей. Село, где находился его жандармский участок. Наверно, оно и сейчас светится по ночам, а когда-то не играло яркими огнями — только в казарме не гасили света, горел огонек в доме нотариуса да у священника… Да еще, правда, в усадьбе богатого коммерсанта Бергера.

Бывший тержерместер отчетливо представил себе толстенького Карла Бергера и его сухую как жердь Эстер. Ну что ему сейчас до того еврея, отправленного в концлагерь?!

Локкер шел, спотыкаясь, и никак не мог попасть в лесок, за которым должна была показаться Латорица. Глаза его напряженно всматривались в темную даль, но не видели ничего, кроме стены мрака.

Первый лихорадочный порыв рассеялся. Он, Карл, сбежал из поезда, как будто именно в поезде была наибольшая опасность, и теперь, по прошествии какого-то времени, чувствовал такую усталость, что вынужден был опуститься на землю.

Острая стерня колола ноги, но беглец не обращал на это внимания. Он устал, чертовски устал, и больше всего оттого, что должен был столько дней улыбаться Терезе, разговаривать с Лайошем, то есть иметь дело с ненавистными ему людьми.

Когда он оставался наедине с самим собой, хотелось волком выть. Уйти далеко в горы или в поле и завыть горько, скорбно, протяжно, проклиная свою судьбу, которая столько лет манила и звала, а теперь, на старости лет, выгнала на этот луг и на эти кочки. Карл ощутил себя опустошенным, и ему до слез стало жаль самого себя.

Но он не имел права долго сидеть, время работало не на него. Снова вскочил и побрел в ночь. Нет, поймать себя он не даст. Сердце его сжала холодная злость, голова прояснилась. Никому не позволит он торжествовать над собой. Даже смерти. Он сам привык торжествовать над жизнями и смертями людей. Сколько было таких вдохновенных минут, когда ощущал он себя равным едва ли не самому господу богу!.. И здесь, в Закарпатье, и когда сбежал в Венгрию!

И снова вспомнил он Бергера.

…Было ясное и теплое апрельское утро. Цвела вишня и красная японская черешня — сакура. Воздух был напоен медом, и дышалось удивительно легко.

Он — главный старшина жандармского участка Карл Локкер — вместе с унтером СС быстро шел селом.

В тот день жандармерия, полиция и расквартированные в округе войска СС вывозили евреев, чье недвижимое имущество по закону тридцать девятого года давно было описано и оценено: каждый хольд земли, каждое дерево в лесу, все промышленные и торговые строения. Дошла очередь и до подвалов с бочками домашнего вина, всякого рода пристроек, скота и домашних вещей.

Война уже подкатывалась к Карпатам, советские войска стояли за горными хребтами. Гитлер прогнал немощного Хорти, и власть захватил решительный Салаши. В Фельвидейк, в Прикарпатье, пришли наконец эсэсовские войска…

В то далекое утро село купалось в ярком солнце. Над горами еще клубились туманы, а в долине был уже высвечен каждый лепесток. Было тихо. Чисто убранные к пасхе пустые улицы просматривались из конца в конец. На всех перекрестках стояли жандармы и солдаты с пулеметами — евреям было запрещено покидать дома.

Унтер СС пошел к посту, находившемуся в центре села, а Карл Локкер отправился в усадьбу Бергера.

Старик сидел в гостиной, и лицо его было черней земли. Он только глянул на гостя и опустил голову. Тержерместер сел напротив него и какое-то мгновение молчал. В комнату бесшумно, словно тень, вплыла госпожа Эстер. Локкеру припомнилось, как при чехах богатый Бергер скупо дарил ему взгляд.

Весной тридцать восьмого года отец Карла, Йоганн Локкер, тайно послал сына через границу в Венгрию, чтобы он вступил там в отряд собадчопатошей — вольных стрелков, которые намеревались отобрать у чехов и отдать свято-стефанскому государству Карпатскую Русь.

Чехов семья Локкеров ненавидела больше всех на свете. Если бы на Карпатской Руси хозяйничали венгерские помещики, Локкеры имели бы и землю, и положение в обществе. Недаром ведь старый Йоганн в первую мировую войну хорошо воевал против русских в составе австро-венгерской армии и был награжден большой и малой серебряными медалями, дававшими звание «витязя» и землю.

Но для чехов все его заслуги не стоили и кроны, и ему оставалось только проклинать Трианонский договор, по которому пришло на Карпатскую Русь чешское правление.

В Будапеште Карл задержался недолго. Вместе с несколькими — такими же, как он сам, террористами — тайными посланцами венгерского министра Козми, одетый в специальный комбинезон и баскскую шапку, которая делала собадчопатошей похожими на горных медведей, ночью вернулся через границу обратно.

В лесу между Мукачевом и Береговым чешские войска разгромили их отряды, и Карлу пришлось отсиживаться в схронах, довольствуясь мелкими диверсиями. Но еще не опала с буков и дубов горячая листва, как Гитлер помог венгерским фашистам оккупировать Карпатскую Русь.

Старый Локкер получил полсотни хольдов плодородной земли, а Карл вышел из лесу и сменил медвежью шапку и истрепанный комбинезон на кивер с петушиными перьями и зеленый жандармский мундир.

После тридцать девятого года, когда еще Хорти издал закон против евреев, самые богатые из них стали брать себе «штроуманов» — компаньонов, которые могли бы дать предприятию венгерское имя и, таким образом, спасти его от конфискации. Карл Бергер нашел общий язык с Йоганном Локкером, и оптовый склад смешанных товаров обрел полуфиктивного венгерского владельца. Тогда Бергер не только стал отвечать на приветствия сына своего компаньона, но даже первым ему кланяться.

Тем временем, благодаря своему жандармскому рвению и отцовским связям, Карлу удалось добиться звания тержерместера.

После тридцать девятого года Бергер окончательно потерял свой высокомерный вид. И в то апрельское утро, когда тержерместер Локкер зашел на его усадьбу, он совсем уже не был похож на Бергера.

«У вас есть только один способ спастись, — сказал ему тержерместер. — Откупиться. У богатых людей всегда остается лишний шанс». Старый Бергер молчал. Локкер добавил: «И всего несколько минут на размышление…»

Бергер продолжал молчать. Карл решительно поднялся:

«Только потому, что мой отец был вашим компаньоном, я готов спасти вас. Я очень рискую, но если вы сейчас отдадите мне золото и ценности из ваших тайников, в Мукачево вас с Эстер посадят не в спецэшелон, а в обычный поезд и вручат заграничные паспорта».

Карл Бергер молчал как мертвый, а костлявая Эстер не сводила с него страшных черных глаз. Тержерместеру пришлось продолжить свой монолог:

«Мы знаем, что у вас есть золото и ценности, через час мы перевернем здесь все вверх ногами и найдем».

С каким наслаждением Карл Локкер дал бы волю рукам! Но он не мог поднимать шума, иначе ценности Бергера, на которые он уже давно точил зубы, заберут эсэсовцы. Нет, надо было взять золото тихо. Это был для него единственный шанс сразу разбогатеть.

«У вас нет другого выхода, господин Бергер, потому что перед посадкой золото, включая перстни и часы, реквизируется. Впрочем, перстни и часы можете взять с собой», — Локкер подумал, что будет подозрительно, если у старого коммерсанта не окажется ничего.

В конце концов Бергер открыл рот…

…Вдруг бывший тержерместер вдрогнул и инстинктивно прыгнул в сторону. Заяц, которого он, видимо, разбудил, выскочил из-под куста и мгновенно исчез в темноте, а Карл еще несколько секунд стоял, словно одеревеневший. Потом сплюнул в сердцах и двинулся дальше по ночному полю…

О золоте Бергера пронюхали в Ужгороде, и начальник жандармерии приказал провести следствие. Старого Бергера допрашивали в лагере. С Карлом Локкером дважды беседовал чин из следственного отдела, и тержерместер торжественно клялся, что впервые слышит об этом проклятом золоте.