Алиенора Аквитанская. Непокорная королева - Жан Флори

«Ричард, милостью Божьей король Англии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжуйский, — Алиеноре, своей дражайшей матери, королеве Англии милостью Божьей, а также своим юстициариям и всем верным своим слугам, находящимся в Англии.

Да будет всем вам известно, что, после того как покинул нас дорогой друг Губерт, достойнейший епископ Солсбери <…>, к нам прибыл дражайший канцлер Гильом, епископ Илийский. По окончании переговоров, кои он преданно вел между императором и нами, с его помощью удалось добиться, чтобы мы могли покинуть замок в Трире, в котором нас удерживали, и встретиться с императором в Хагенау, где нас достойно приняли сам государь и весь его двор <…>. Но мы останемся у императора до тех пор, пока не будет полностью улажено дело, касающееся его и нас, и вплоть до того, пока мы не выплатим ему семьдесят тысяч марок серебром. Вот почему мы просим вас (и даже заклинаем вас верностью, коей вы нам обязаны) употребить все силы на то, чтобы собрать эту сумму <…>. Потребуйте также заложников у всех наших баронов, с тем чтобы наш преданнейший канцлер нашел их подле нашей дражайшей матери-королевы по возвращении в Англию, после того как уладит наши дела в Германии. Пусть доставит он сих заложников сюда, как было условлено между мною и императором. <…> Собранные же деньги должно передать моей матери и тем, кого она выберет. Тот же, кто будет готов прийти к нам на помощь в этом испытании, в трудный для себя час обретет в нас щедрого друга и опору <…>. Мы желаем также, чтобы нам сообщили имена всех баронов, привнесших свой вклад, а также то, какую сумму внес каждый из них, и пусть список этот будет скреплен печатью нашей матери, — нам нужно знать, сколько мы будем должны каждому из них <…>. Подтверждение всего вышесказанного вы найдете в послании, скрепленном золотой буллой сеньора императора, которое передаст вам наш канцлер»[462].

Итак, епископ Илийский полностью оправдался перед королем. По своем возвращении бывший канцлер отправился в Сент-Олбанс. Туда же прибыла и Алиенора с архиепископом Руанским и другими юстициариями. Вместе они решили, каким способом следует собрать огромную сумму, необходимую для выкупа короля; ее должны были передать на хранение Губерту Вальтеру, нескольким прелатам и баронам, а также мэру Лондона. Алиенора и юстициарии ввели новый налог, в размере 25 процентов с доходов и движимого имущества населения, однако он быстро стал непопулярным, особенно среди духовенства, и деньги поступали в казну медленно, что отсрочивало освобождение короля.

Алиенора, однако, не щадила сил, чтобы уладить не только финансовые, но и дипломатические вопросы — особенно те, что были связаны с Римом. Действительно, папа Целестин III хотя и отлучил от церкви герцога Леопольда Австрийского, но не спешил действовать наперекор императору, не желая вызвать его гнев. Тогда Алиенора приказала своему секретарю Петру Блуаскому составить три послания. Эти письма вызвали немало споров — одни признавали их подлинными, другие считали, что речь идет о простых упражнениях в стиле[463]. Несомненно, они написаны рукою Петра, который развивает темы, предложенные королевой, на свой лад, однако у нас нет ни малейшего основания отрицать их подлинность. В отличие от Д. Д. Р. Оуэна, нам не кажется, что эти послания написаны в жалобном тоне, так несвойственном характеру королевы[464], — напротив, они горячи и полны горечи. Это отнюдь не жалоба — это крик, полный ярости и скорби, упреков и обвинений в адрес папы. И ничто не мешает нам думать, что эти послания отражают истинные мысли и чувства Алиеноры:

«Преподобному отцу и сеньору Целестину, милостью Божьей Римскому папе, — Алиенора, яростью Божьей королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу <…>. Я решила было хранить молчание из опасения, что порывистость моего сердца и сила моего страдания заставят меня обратить к князю священнослужителей речи, способные показаться дерзкими или высокомерными. Воистину, страдалец, доведенный до предела, неотличим от безумца: он не признает хозяев, не обретает друзей, не уважает других и не щадит самого себя. Поэтому никто не удивится, если сила моей скорби обострит сдержанность моих речей в той открытой жалобе, которую я подаю. Ведь страдание навеки поселилось в моей душе, пустив корни в моем безутешном сердце. Гнев Божий обрушился на меня, и вот почему возмущение затмевает мой разум. Разделенные народы, истерзанные люди, опустошенные провинции и, главным образом, вся западная Церковь, утопая в слезах, всем сокрушающимся и раскаявшимся сердцем молят вас, коего Бог поставил над всеми народами и королевствами, вверив всю полноту власти. И я молю Вас: внемлите воплю страждущих! Ибо бедствия наши множатся, и нет уже им числа. Вы не можете не считаться с ними, иначе свершите преступление и навлечете на себя бесчестье, ибо Вы — наместник Бога на земле, преемник Петра, слуга Иисуса, помазанник Божий <…>. Король наш томится в плену, изнуренный тоской и печалью. Вообразите себе, каково состояние его королевства, или, скорее, его упадок, подумайте о недобрых временах, наставших в королевстве, и о жестокости тирана, обуреваемого жаждой наживы, а посему беспрестанно творящего беззаконие над нашим господином, коего он пленил во время святого паломничества — хотя он и был под защитой небес и римской Церкви — и удерживает в заточении, желая, чтобы тот умер в оковах. Ибо тиран этот не боится Бога и его Страшного Суда. Он не отпускает свою жертву, и никто не может вырвать короля из его рук. Если римская Церковь рукоплещет или безмолвствует в ответ на такие оскорбления, нанесенные Христу, тогда „Господи Боже, стань на место покоя Твоего”, рассуди нас и „не отврати лица помазанника Твоего” (Пс., LXXXIV, 10). Где же рвение Илии пред Ахавом? Где усердие Иоанна в Иерусалиме? <…> Нередко посылаете Вы своих кардиналов, наделенных большой властью, к варварским народам, дабы разобрались они в незначительных делах; но ради того, чтобы разобраться в столь сложном, плачевном и важном деле, как наше, Вы не соизволили отправить ни дьячка, ни даже церковного служку. Сегодня легатами движет только нажива, но не почитание Христа, не слава Церкви, не мир в королевствах!»[465]

Прочел ли папа это послание? Во всяком случае, оно явно не произвело желаемого впечатления, и Алиенора велела составить второе, преисполненное еще большей горечи послание на ту же тему. В нем она напомнила, что благодаря ее супругу Генриху II, в свое время поддержавшему папство, Церковь избежала раскола. Но что получил в награду за это сын Генриха, оказавшийся в плену вопреки правосудию? Алиенора дает выход ярости: «Сегодня, наученная опытом, я знаю, что обещания ваших кардиналов — всего лишь пустые слова! О древе судят по его плодам, но не по листве или цветам»[466].

В третьем письме изложены все те же аргументы, но только в более личной форме. Смятение, овладевшее безутешной королевой, прослеживается в нем еще сильнее, чем в двух прежних посланиях; впрочем, Алиенора не намеревалась сдаться без боя:

«Преподобному отцу и сеньору Целестину, милостью Божьей Римскому папе, — несчастная Алиенора и, если угодно небу, достойная жалости королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу <…>, горемычная мать, доверившаяся милосердному отцу.

Расстояние, разделяющее нас, не позволяет мне, святейший Отец, поговорить с вами наедине. Однако я должна поведать вам о своем горе <…>; я — та несчастная, которая не вызывает ни у кого сострадания, тогда как я, в прошлом королева двух королевств и мать двоих королей, уже стою пред вратами позорной, отвратительной старости. Плоды утробы моей были оторваны от меня: меня лишили моего потомства. Молодой король и граф Бретонский покоятся во прахе, а их несчастная мать вынуждена жить, и ее память неумолимо возвращает ее к воспоминаниям об их кончине. В утешение мне остались два сына, но сегодня они лишь умножают мои страдания, невзгоды и упреки, брошенные в мою сторону. Король Ричард, пленник, томится в оковах. Его брат Иоанн опустошает королевство пленника огнем и мечом. „Господь покинул меня, и десница Его жестоко карает меня”. Это истинно: гнев Божий пал на меня. Ведь сыновья мои сражаются друг против друга — конечно, если можно говорить о битве тогда, когда один из сражающихся заключен в оковы плена! А другой, умножая несчастья, становится жестоким тираном, стремясь захватить королевство изгнанника! <…>»[467].

Излив свои жалобы в столь личной манере, Алиенора переходит к обвинениям: как святой отец, оставаясь глухим к ее призывам, может мириться с такой несправедливостью? Закрыть на нее глаза, не воспротивиться ей, будучи наделенным для этого властью — значит стать соучастником преступления! Алиенора резко взывает к понтифику, напоминая ему о верном служении своему долгу, о суде Божьем и главным образом о близившемся конце света, который, по ее мнению, неизбежен: