Летнее утро (Сборник) - Кир Булычев

Это было неправдой, потому что решение отделаться от Коткина она принимала уже много раз, но когда вспышка гнева проходила, она начинала рассуждать здраво и откладывала разрыв на более удобное время.

Глаз уловил ее движение, увидел как она повернула голову. Коткин зажмурился, а рука привычно потянулась к пузырьку с корвалолом.

Он не подумал о том, что Глаз — чужой. Что он видит лучше, чем его глаза, привыкшие ко всему и примирившиеся со всем. Он смотрел на Зину так, словно это был не он, а другой человек, увидевший ее впервые, четко, до мельчайших деталей. Круглолицая, голубоглазая женщина, сжав красивые губы, устало смотрела на затылок Коткина, и Глаз тут же сообщил мозгу, что этой женщине смертельно надоел этот затылок, что ей надоело презирать Коткина, всего, до подошв на ботинках, презирать его вечную покорность и неумение одеваться, что она устала стесняться его перед своими друзьями, устала ждать чего-то и что ей страшно подумать о том, что этому прозябанию и конца не видно.

Коткин даже испугался того, что увидел. Он не был готов к этому. Он выключил Глаз и обернулся к Зине. Она смотрела на него с вызовом, словно бросилась в воду и теперь придется плыть до того берега.

— Ты что? — спросила она.

— Зина…

— Тридцать три года Зина. Оставь меня в покое! Убирайся куда угодно. В общежитие. К своему Верховскому. Куда-нибудь, только оставь меня в покое…

Это уже было. Год назад, полгода назад. И всегда Коткин жалел Зину и корил себя за то, что мало о ней заботился. Но тогда не было Глаза.

— Хорошо, — сказал Коткин, так же, как отвечал на эти слова год и полгода назад. — Хорошо. Конечно, Я уйду.

Он снял Глаз, отцепил присоски и осторожно спрятал его в портфель.

— Ничего твоего в этом доме нет, — сказала Зина.

— Нет, — как всегда согласился Коткин.

Он разложил на кухне свою раскладушку. Он нередко спал в кухне на раскладушке, а Зина, разочарованная легкой победой, достала из шкафа одеяло и заснула на диване, сразу, словно провалилась.

И Коткин вдруг понял, что он ни в чем не виноват перед Зиной. Это было удивительное чувство — не быть виноватым. И когда он проснулся утром, рано, часов в семь, ему показалось, что он спал всего несколько минут и те мысли, с которыми он засыпал, сохранились, и он мог продолжить их с той точки, в которой его застал сон.

4

Коткин согрел чайник, собрал свои бумаги, самые нужные книги и кляссеры с марками. Зина мирно посапывала на диване. Коткин поправил на ней одеяло и попытался понять, что же случилось, что изменилось, почему он не виноват? Может, он вчера расплатился, наконец, с долгами? Ну да, расплатился и ничего никому не должен. Это было чудесно: никому ничего не должен!

Он оставил на столе квитанции из прачечной и химчистки и двадцать рублей, которые у него были с собой, вышел на лестницу, остановился, посмотрел на дверь, к которой подходил тысячи раз, и испытал новую радость от того, что никогда уже к ней не подойдет.

Он шел по улице, люди спешили на работу, а он не спешил, потому что у него был целый час впереди. Он представил, как удивится Верховский, когда узнает, что он, Коткин, тоже поедет на конференцию. Верховский обрадуется, и они оба приедут в Баку, будут жить в гостинице и есть шашлыки. Он встретится с Гюнтером Брауном, который писал, что отправится в Баку специально, чтобы познакомиться с профессором Коткиным. А о Зине он не думал.

Коткин сел на лавочку на бульваре и стал глядеть на прохожих.

По бульвару шла пожилая, сухонькая женщина. Она шла, выставив перед собой палку и постукивая ею по земле. Она шла уверенно, не спеша, и голова ее была откинута назад. Коткину вдруг показалось, что это его мать — у него даже в затылке застучало, хотя этого и быть не могло, и не было.

Женщина, поравнявшись с ним, остановилась, поводя палкой церед собой, подошла к скамейке и дотронулась до нее палкой.

— Садитесь, — сказал Коткин.

— Спасибо, — сказала женщина. Она села и обернулась к Коткину. Казалось, что она видит его. Женщина сказала, улыбнувшись чуть виновато:

— Я часто выхожу из дому пораньше. Утром здесь так хорошо…

— Вы работаете? — спросил Коткин.

— Конечно. А что мне еще делать?

— Извините, а что вы делаете? — Коткин знал ответ заранее: она учительница.

— Я преподаю. В техникуме. Мне племянница помогает быть в курсе новостей. Ну и радио слушаю, телевизор слушаю…

— Я сегодня тоже вышел из дому пораньше, — сказал Коткин. — Обычно спешишь, опаздываешь. А вот сегодня так получилось.

Женщина кивнула. Тогда Коткин спросил то, о чем не успел спросить у матери:

— Простите, вам трудно жить?

— Странный вопрос… Нет, мне не трудно. Правда, бывает, я жалею о том, что мне недоступно. Но чаще об этом не думаю. Зачем растравлять себя? Я счастливее многих. Я ослепла в войну и многое помню. Я помню листья, цвет неба, деревья, дома и людей. Я могу представлять. Хуже тем, кто слеп с рождения. Правда, и у них есть свои преимущества.

— А если бы вам сказали, что сегодня вы сможете видеть снова?

— Кто сказал бы?

— Я.

Женщина улыбнулась.

— Самая большая радость — делать другим подарки. Волшебников все любят.

Коткин раскрыл портфель. Он знал, что этого делать нельзя. Чельцов ему голову снимет и правильно сделает.

— Сейчас вы сможете видеть, — сказал он: — Только слушайтесь меня. Я укреплю у вас на висках присоски… Вы не боитесь?

— Почему я должна бояться? Просто мне будет обидно, когда ваша шутка кончится. Она жестокая, но вы об этом не подумали.

— Это не шутка, — сказал Коткин. — Погодите.

Неловкими пальцами он стал отводить волосы с висков женщины, чтобы присоски держались получше. Она все еще старалась улыбаться. Коткин укрепил на лбу женщины обруч с приемником. Двое малышей с лопатками подошли к ним поближе и смотрели, что он делает.

Коткин вложил выключатель в ладонь женщины.

— Пожалуй, — сказал он, — вам не следует смотреть на ярко освещенные предметы. Наклоните голову. Вот тут нажмите.

Тонкий худой палец женщины замер над кнопкой, и Коткин, положив поверх свою руку, надавил на палец. Кнопка щелкнула.

Женщина молчала. Она сидела, склонив голову, и Коткин не решался заглянуть ей в лицо.

Потом женщина с трудом подняла голову, повернулась к Коткину, и он увидел загадочный холодный огонек, горящий в приемнике. Из незрячих глаз покатились слезы. Они, как дождь на стекле, оставляли ломаные дорожки на белой сухой коже.

Коткину было неловко. Он поднялся и сказал: