Не суди меня - Джон Макдональд

– Я много думал об этом, Барб. И пытался быть предельно логичным. Да, меня это несколько беспокоит. И признаюсь, будет всегда беспокоить. Но я так же точно знаю, почему это будет меня всегда беспокоить. Потому что в детстве, когда у тебя формируется характер, тебе дают читать книги о принцессах-девственницах. Романтические книги и рассказы, приучающие тебя к двойному стандарту, когда ни мужчина, ни женщина на самом деле не являются живыми людьми. Поэтому впоследствии, став уже взрослым, становится трудным вспомнить, что женщина – это живой человек, а не сладенькая кукла в красивой обертке, снятая с полки дорогого универсама... Я слишком много времени провел в чужих постелях. И это плохо. Это полностью притупляет вкус.

– Это не то же самое.

– Я сделал для себя мысленный подсчет. На одну сторону поставил проблему памяти того, чем ты занималась, когда мы встретились, а на другую – чем ты для меня стала, как много ты для меня значишь. И догадайся, каков оказался итог? Что ты мне нужна. Нужна больше жизни.

Она, чуть поморщившись, покачала головой из стороны в сторону. Как будто искала выход, как ей убежать.

– Не надо, Тид. Не надо так говорить, прошу тебя! Пожалуйста, уходи. Как можно скорее. И больше никогда не возвращайся...

– Послушай, Барб. Через восемь, максимум двенадцать месяцев я закончу свою работу и передам все в руки местной власти. Я знаю, выйдя из больницы, ты собираешься вернуться к себе в Балтимор. Вот что я хочу. Возвращайся в свой родной город. Выздоравливай там снаружи и изнутри. Мы с тобой будем писать друг другу письма. Когда здесь все закончится, я к тебе приеду и мы поговорим. Это все, чего я хочу. Шанс наглядно тебе показать и на деле доказать, что за год во мне ничего, абсолютно ничего не изменилось. Ни за год, ни за двадцать лет!

– Зачем, скажи мне, ну зачем тебе связывать свою жизнь с никчемной бродяжкой? – умоляющим голосом спросила она.

– Бродяжкой? Любой человек, будь то мужчина или женщина, сегодня один, а завтра что-то происходит, и он или она уже совсем другой. Лучше быть самим с собой до конца честным. Иногда даже слишком честным. В таких случаях надо сказать самому себе: «Да, я была бродяжкой». Хорошо, скажи себе это. Но не надо говорить: «Я бродяжка», потому что и ты и я, мы оба знаем: это уже не правда, это уже совсем не так!

Барбара подняла глаза к потолку:

– Есть еще кое-что, Тид. Есть еще одна причина, по которой если я тебя не прогоню, то поступлю с тобой подло. Я... я не могу иметь детей, Тид!

– Попытка была, конечно, очень хорошая, Барб, но ты, к твоему сожалению, слишком много поведала Анне Ферми. Вчера вечером мы с Армандо и Анной вместе ужинали. Говорили, само собой разумеется, и о тебе тоже, и Анна упомянула, что ты говорила ей обратное – ты можешь и хочешь иметь детей!

– Будь ты проклят, проклят, проклят!

– Они мои добрые друзья, Барб, и я вдруг, к удивлению для самого себя, обнаружил, что лучших друзей у меня, возможно, никогда еще не было... Да, мы много о тебе говорили. Я рассказал им про свои чувства к тебе. Мы даже обсудили, смогу ли я забыть, чем ты... чем ты занималась раньше. А затем Анна сделала хороший ход. Спросила меня, смогу ли я когда-либо тебя простить. Я пристально посмотрел на нее и в свою очередь поинтересовался – а собственно говоря, за что? Тогда она широко улыбнулась и сказала, что это был единственный правильный ответ и что теперь она уверена: у нас все выйдет, у нас все будет правильно и хорошо.

– Оставь меня, Тид, ну пожалуйста!

– Вот видишь, Барб? Я шаг за шагом уже вытаскиваю тебя к жизни из маленькой смерти, к которой ты сама себя неизвестно почему приговорила. Ты уже возражаешь, уже сопротивляешься... Кстати, я связался еще с одним человеком.

– Написал письмо в общество помощи падшим?

– Нет, связался с Альбертом. Он говорит, что в своей работе должен хорошо понимать голубей, но будь он проклят, если хоть что-нибудь понимает в женщинах. И просил тебе передать, что с чистой совестью дает нам свое полное благословение.

На ее лице вдруг появились слезы и улыбка, смешанные чувства горя и радости.

– Альберт... всегда был немного придурком.

– Он также рассказал мне, какой упрямой ты была в детстве. Даже посоветовал в случае необходимости без малейших колебаний применять к тебе силу. Я тогда ответил ему, что не хочу прибегать к силе, сказал, что в случае необходимости предпочту другие, куда более действенные меры: если ты будешь упрямо настаивать на своем категорическом нежелании иметь со мной хоть что-либо общее, жизнь полностью утратит для меня какой-либо смысл!

– Тид, ну не надо...

– Альберт возразил мне, что это звучало бы слишком напыщенно и избито, а я ответил, что, как бы это ни звучало, это чистая правда и тут уж ничего не поделаешь. Он пожал плечами и сказал что-то вроде: «Что ж, попробуй, хотя я сильно сомневаюсь, что на Барбару это может произвести впечатление».

Она повернулась к нему. Ее не закрытый пластырем правый глаз светился и... блестел от слез.

– Это должно тебе показать, насколько хорошо Альберт разбирается в женщинах, Тид.

В голосе Тида появились хрипловатые нотки.

– Пусть Альберт лучше занимается своими голубями. Их он, наверное, действительно хорошо понимает.

Не ладонь опустилась на его руку.

– Тид, мне не следует позволять тебе...

– Ну почему, почему ты упрямо ни на что не соглашаешься? Вообще ни на что! Даже на то, чтобы я всего-навсего приехал повидаться с тобой и поговорить. Когда я закончу эту чертову работу и когда мы оба станем на целый год старше!

– Тид, никогда не вынуждай меня ненавидеть саму себя за то, что хочу, очень хочу сказать тебе «да»...

– Когда мы начнем швырять посудой друг в друга, то попросим Альберта быть независимым рефери. Засмейся, дорогая моя смейся снова и снова. Господи, как же я люблю твою любовь!

– Я засмеюсь для тебя. Засмеюсь поздно ночью. Засмеюсь не ради веселья, засмеюсь ради радости и любви. Это будет смех благодарности за возвращенную и подаренную мне жизнь!

Он нежно поцеловал ее в правый уголок губ и, выпрямляясь ощутил на своих губах вкус соли.

– Завтра я снова приду, и мы продолжим наш разговор хорошо?

– Да, Тид, продолжим.

– Мне надо много, еще очень много тебе сказать, Барб.

– Я знаю.

– Завтра мы поговорим о той, другой жизни, в которой мы были двумя совершенно разными людьми, но совсем не такими, какими мы оба стали теперь. О том, что той старой жизни у нас с тобой вообще никогда не было и не будет!

Она слегка нахмурила лоб:

– Странно... Я тебе почти верю!

– Когда-нибудь, Барб, ты поверишь мне полностью.

Тид задумчиво прошел по ковровой дорожке коридора, спустился вниз по лестнице, вышел на улицу, ощутил на своем лице мягкое, влажное прикосновение запоздалых снежинок ноября. Медленно, неторопливо дошел до своей машины, радостно чувствуя, что все-таки ему повезло, что все-таки удалось шагнуть с обочины жизни в самый ее центр... Хватит быть ее посторонним наблюдателем, пора становиться ее полноправным участником! Ты сделал все, что мог, и никогда, ни на день, ни на час, не прекращал к этому стремиться! И вот наконец-то добился того, чего так страстно хотел, – сделал свою жизнь по-настоящему стоящей и полноценной, приносящей не только радость, но и удовлетворение. Жизнь дала тебе всего один шанс, и ты сумел его использовать. Одно только знание этого доставляло такую радость, которую никакими словами не выразишь!