Искатель. 1992. Выпуск №5 - Джон Криси

Остаток пути я пытался убедить себя в том, что всему виной ядовитый плющ, но мозг сверлила жутковатая мысль. Дело в том, что моя тетушка провела последние десять лет жизни в мансарде нашего дома, отрезанная от внешнего мира. Моя мать, носившая наверх еду, запретила мне, ребенку, даже упоминать ее имя. Позже я узнал, что у тетушки была болезнь Хансена — проказа.

Приехав домой, я сразу позвонил на материк доктору Фландерсу. Мне ответили, что он отправился на рыбную ловлю, но если что-то срочное, доктор Баллэнджер…

— Когда вернется доктор Фландерс? — не выдержал я.

— Завтра к обеду. Вы можете?..

— Могу.

Я набрал номер Ричарда — телефон не отвечал. Я сидел в нерешительности. Зуд усиливался. От рук исходила какая-то энергия.

Я подъехал в кресле к книжному стеллажу и снял с полки потрепанную медицинскую энциклопедию. В разъяснениях было столько туману, что они больше смахивали на издевку. Я мог быть болен чем угодно… или ничем.

— Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В дальнем углу комнаты тикали старые «космические» часы. Издалека доносилось высокое ровное гудение самолета, державшего курс на Майами. Я слышал собственное дыхание.

И вдруг я с ужасом понял: я вижу страницы раскрытой энциклопедии. Вижу, хотя глаза мои закрыты. Правда, это было какое-то иное, четвертое измерение книги, искаженной почти до неузнаваемости, но это была она, вне всякого сомнения.

И я был не единственный, кто ее разглядывал.

Я скорей открыл глаза, чувствуя, как у меня сжалось сердце. Пережитое секундой назад ощущение не то чтобы прошло, но чуть притупилось. Я видел текст и диаграммы своим обычным зрением и одновременно, под острым углом, какими-то другими глазами. И эти последние воспринимали книгу как совершенно чужеродный предмет уродливейшей формы и исполненный зловещего смысла.

Я медленно поднес ладони к лицу, и вдруг вся комната явилась мне во всем своем отталкивающем бесстыдстве. Я вскрикнул.

Воспаленная кожа на пальцах потрескалась, и из этих язвочек на меня глядело множество глаз. Раздвигая мягкие ткани, глаза упрямо, бессмысленными толчками выталкивали себя на поверхность.

Но даже не это заставило меня вскрикнуть. Я впервые увидел таким свое лицо — лицо монстра.

Вездеход преодолел песчаный бархан и остановился возле самого крыльца, Мотор прерывисто поревывал. Я съехал в кресле по специальному пандусу, и Ричард помог мне перелезть в машину.

— Ну что, Артур, сегодня ты за главного. Командуй.

Я показал в сторону залива, где Большие Дюны постепенно сходили на нет, Ричард согласно кивнул. Из-под задних колес брызнул песок, и вездеход рванул с места в карьер. Обычно я не пропускал случая попенять Ричарду на то, что он лихачит, но сегодня я помалкивал. В голове крутились мысли поважнее: темнота их бесила, я чувствовал, как они лезут вон из кожи, пытаясь заставить меня снять бинты.

Вездеход, взвывая, мчался скачками по буграм, перелетал через высокие барханы. Слева садилось солнце во всем своем кровавом великолепии. Из глубины залива наползали черные тучи. Вот первая молния острогой вонзилась в воду.

— Направо, — сказал я. — Возле той односкатной крыши.

Ричард лихо тормознул, перегнулся через сиденье и достал заступ. Меня передернуло.

— Где? — бесстрастным голосом спросил он.

— Там, — показал я.

Он выбрался из машины, не спеша подошел к этому месту, секунду поколебался и всадил заступ в песок. Он копал и копал, бросая мокрый тяжелый песок через плечо. Тучи наливались чернотой, вода в заливе стала свинцово-холодной.

Он еще не кончил копать, а я уже знал, что он не найдет мальчика. Они его перезахоронили. Я разбинтовал руки на ночь, так что они могли все видеть — и действовать. Если меня так легко заставили убить, могли заставить и перенести тело. Пока я спал.

— Ты видишь, Артур: никого.

Ричард бросил заступ в машину и устало сел за руль. По пляжу скользили тени, словно убегая от надвигающейся грозы. Порывы ветра швыряли пригоршнями песок в проржавевшее крыло вездехода.

Зуд в пальцах совершенно изводил меня.

— Они заставили меня перенести тело, — возразил я мрачно. — Они все больше забирают надо мной власть. Раз за разом все больше приоткрывают дверь. Я вдруг ловлю себя на том, что разглядываю банку бобов, а когда я перед ней остановился — не помню, хоть убей. Я выставляю вперед пальцы и вижу банку их глазами: смятую, искореженную, уродливую…

— Артур, — перебил он меня, — Ну, все, Подумай, что ты говоришь. — В слабом свете сумерек на его лице была написана откровенная жалость. — Остановился… перенес тело… О чем ты говоришь, Артур? Ты же давно не ходишь. У тебя омертвели ноги.

Я притронулся к приборному щитку.

— Эта штука тоже мертвая. Но, когда ты поворачиваешь ключ зажигания, ты заставляешь вездеход тронуться с места. Ты можешь заставить его сбить человека. Он бессилен помешать тебе в этом. — Голос у меня уже дрожал. — Я их окно в мир, ты можешь это понять? Они убили мальчика! Они перенесли тело!

— По-моему, тебе надо обратиться к врачу, — тихо сказал он. — Поехали обратно. Все равно ты…

— А ты проверь! Убедись, что мальчик никуда не исчез!

— Но ведь ты даже имени его не знаешь.

— Он должен быть с хутора. Там всего несколько домов. Поинтересуйся…

— Я говорил по телефону с Мод Харрингтон. Вряд ли в целом штате найдется еще одна такая женщина, которая бы все про всех знала. Я поинтересовался, не пропал ли прошлой ночью у кого-нибудь в округе мальчик. Она сказала, что ни о чем таком не слышала.

— Он местный! Можешь мне поверить!

Ричард потянулся к зажиганию, но я его остановил. Он с удивлением повернулся, и тут я начал разбинтовывать руки. Со стороны залива угрожающе заворчал гром.

В тот раз я решил не обращаться к врачу. Просто в течение трех недель бинтовал руки перед тем, как выползти на свет Божий. В течение трех недель я слепо верил, что все еще поправимо. Нельзя сказать, что в этом было много здравого смысла. Будь я нормальным человеком… передвигающимся на своих двоих, я бы скорее всего воспользовался услугами дока Фландерса или хотя бы Ричарда. Но у меня еще не изгладились в памяти воспоминания о моей тетушке, приговоренной судьбой к пожизненному заключению, заживо пожираемой страшной болезнью. Я тоже приговорил себя к мучительному затворничеству и только молился в душе, чтобы проснуться однажды утром, стряхнув с себя этот дурной сон.

Но с каждым днем я все отчетливее ощущал их присутствие. Их. Безымянного разума. Я никогда не задавался вопросом, как они выглядят или откуда появились. Тут можно слишком долго спорить. Главное — я был их окном и дверью. Мне передавались их ужас и отвращение перед миром, столь отличным от их собственного. Мне передавалась их слепая ненависть. Но своих наблюдений они не прекращали. Они пустили корни в мою плоть и теперь манипулировали мной, как марионеткой.