Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

— Все решено, приходите в полночь в Монплезир, там вас будут ждать.

Если честно, то Понятовский струсил. Уже посидевший взаперти, когда, казалось, сама жизнь висела на волоске, он прекрасно понимал, что если великий князь добился от супруги правды, то может последовать простая дуэль, а значит, он должен быть не один.

На всякий случай Станислав позвал с собой графа Бранницкого, ну и, конечно, Нарышкина, бывшего всегда в курсе всего.

Петр встретил их в хорошем настроении и принялся смеяться:

— Ну не дурак ли ты? Сказал бы все сразу, не было бы никакой ругани и сидения под стражей.

Понятовскому не оставалось ничего, кроме как рассыпаться в комплиментах по поводу догадливости фаворитки (та снова счастливо хихикала), отличной организации охраны у великого князя (как же, не пропустили его, выходящего от княгини!), по поводу самого Петерштадта и Ораниенбаума. Великому князю понравилось, он смеялся, шутил в ответ и вдруг поднял палец вверх:

— Раз уж мы тут так хорошо беседуем, кажется, не хватает еще кое-кого…

Глядя ему вслед, Понятовский подумал, что сейчас появится Шувалов и попросит всех следовать за ним. Но всех ждал сюрприз.

Немного погодя Петр явился, таща за руку заспанную, едва причесанную, в туфлях на босу ногу и наспех надетом платье без нижних юбок Екатерину:

— Вот теперь все в сборе! Теперь, я думаю, все будут мной довольны!

Екатерина, которую муж грубо растолкал, потребовав, чтобы немедленно поднималась и шла за ним, обомлела, увидев столь многочисленную компанию. Это не была их веселая компания, кроме Петра и Понятовского, двое чужих мужчин, а она даже без нижних юбок, в платье на ночную рубашку и туфлях на босу ногу…

Довольный муж представлял ее компании. Лизка хохотала, но не над ее заспанным видом, а над тем, что все в сборе.

В каком сборе, что у них произошло? Муж и любовник… эти двое должны бы уже схватиться за оружие, а они весело смеялись! Нарышкин понял ее состояние лучше всех, шепнул:

— Все разрешилось хорошо, беспокоиться не о чем.

Что разрешилось?! Петр с Воронцовой позволили ей иметь любовника? Одно дело тайно встречаться со Станиславом по собственному желанию, даже рискуя репутацией, и совсем другое с разрешения ненавистного супруга. Петр «подарил» ей возможность наставлять ему рога, подарил ей возможность любить Понятовского. И хотя делал он это из лучших побуждений, такая подачка, да еще и с помощью Воронцовой, вызывала желание выть волчицей.

Но Станислав, почему он так подхалимничал перед великим князем? Расхваливал дисциплину голштинских солдат-часовых, сообразительность Воронцовой и самого Петра… Почему Станислав не вызывает Петра на дуэль, почему позволяет ее вот так унижать, вытащив полуодетую, непричесанную, почти в нижнем белье к чужим людям? Почему разрешает перед Барятинским, да и перед Нарышкиным, хотя тот и так все знает, выставлять их сугубо личные отношения? Почему он не протестует против слов Петра?

Этим «подарком» муж словно низводил ее до своего уровня. Тайные свидания с опасностью для жизни подменялись простым сексом. Но Понятовский то ли не понимал, то ли принимал спокойно.

Екатерина подхватила шутки, смеялась, и только Нарышкин заметил, как трудно даются ей шутки. Левушка поспешил утащить Барятинского поскорее прочь:

— Пойдем, тут обойдутся без нас.

Немного погодя решили расходиться и супруги со своими любовниками. Петр довольно смеялся:

— Ну, дети мои, думаю, вы в нас более не нуждаетесь.

Лизка добавила:

— Как и мы в вас.

Глядя вслед довольному Петру, Екатерина едва не разрыдалась от унижения. Он добился-таки своего, смог найти ситуацию, когда стал выше, от его милосердия и даже щедрости зависела нынешняя встреча, он мог просто поговорить с Понятовским и обещать не преследовать, но предпочел свысока разрешить им оставаться любовниками, низвел их до себя с Лизкой. И не поспоришь, ведь попались… Но каков Станислав?! Он мог… он мог… что он мог? Стоять насмерть? Ничего он не мог.

Стас, проводив мужа своей возлюбленной, вернулся к ней:

— Видишь, как все ловко сложилось…

И получил… сильнейшую пощечину!

Потом были поцелуи, объяснения, но никогда никому она не показала, насколько была унижена, растоптана, никогда не объяснила, почему дала пощечину человеку, которого так любила.

А Понятовский так и не понял, что именно в тот вечер потерял свою Екатерину. Они еще встречались, причем вчетвером, и всякий раз Петр говорил на прощанье эту фразу:

— Ну, дети мои…

Польский король Август III отзывал своего посла обратно в Варшаву, Понятовскому предстоял отъезд. Казалось, Екатерина должна быть в отчаянии, а она не протестовала. Нет, очень жалела, что Станиславу придется уехать, понимала, что будет тосковать без его красивых глаз, без его рук, без его голоса, но согласилась на отъезд.

Петр вдруг предложил:

— Хотите, я попрошу короля оставить Станислава Августа в Петербурге?

И услышал то, чего никак не ожидал услышать:

— Нет, не стоит.

— Почему, вы его больше не любите? А говорят, женщины способны долго быть верными…

— Я люблю Станислава Августа и буду ему верна (не исполнила обещания!), но он должен ехать.

Великий князь пожал плечами:

— Как хотите…

Просто в голосе жены он уловил то самое превосходство, которого он так боялся и которое, казалось, сумел победить, приведя за руку к любовнику и позволив им встречаться. Вот и жди от этих женщин благодарности.

Лизка, выслушав сетования любовника, покачала головой:

— Это не все такие. Я вот не такая. Катька у тебя просто надменная курва…

Великий князь согласился с заявлением любовницы, ему действительно досталась слишком гордая и надменная жена. Другая была бы благодарна за такое попустительство со стороны мужа, сам себе Петр казался сверхмилостивым, кто бы еще разрешил жене открыто жить с любовником? Он понимал, что именно это задевает Екатерину больше всего, а потому подчеркивал свою терпимость и лояльность.

— Не хочет — не надо, пусть ее поляк катится в свою Варшаву!

Екатерина пыталась понять, что не так, почему она сама не желает дольше задерживать Станислава Августа? Разлюбила? Нет, любила по-прежнему, но вдруг начала понимать, что Понятовский словно тяжелый груз у нее на ногах, с ним не выплыть. И тянул этот груз, как ни странно, не просто вниз, а именно в сторону Петра. То, от чего она столько лет пыталась уйти, дистанцироваться, подчеркнуто отказаться, теперь вынуждена была признавать своим. Как откажешься от бесед с Воронцовой, если ей обязана, как отвернуться от дурачившегося Петра, если он только что сделал тебе благодеяние. За любовь Понятовского ей приходилось расплачиваться самой собой, и плата была непомерно велика. Согласиться на его возвращение, быть с ним означало быть с Петром, подчиниться воле, поведению мужа. Этого Екатерина не могла, это была бы уже не она, а кто-то другой.

А еще… она вдруг осознала, что от прекрасного Станислава не стоило ждать защиты, зря она боялась, что муж и любовник возьмут в руки шпаги, ни один на это не способен. Вместо того чтобы вызвать на поединок Петра, открыто унижавшего его возлюбленную, Понятовский радовался, что все легко разрешилось. Ему было даже невдомек, какое унижение перенесла Екатерина, стоя полуодетой перед чужими мужчинами. От этого мужчины можно было ожидать нежности, ласки, романтизма, но только не защиты или крепкой спины, за которой можно спрятаться. А ей предстояли трудные времена…

Расставание было просто неизбежно.

Понятовский уехал, распрощались они с Екатериной на долгие тридцать лет, хотя тогда ему казалось, что вот-вот либо он что-то придумает, либо у нее что-нибудь изменится. У нее изменилось, но ему от этого легче не стало…

Екатерина долгое время писала нежные письма возлюбленному, но ее сердце отныне было занято политикой, а тело — уже другим любовником. И снова к любви примешалась эта самая политика….

Бестужев был приговорен к смертной казни, которую заменили ссылкой. Вильямс уехал в Англию, Понятовский — в Польшу… Через несколько недель после отъезда Понятовского от оспы умерла маленькая Анна, их с Екатериной дочь. А еще немного погодя в Париже скончалась принцесса Иоганна.

Муж стал совсем чужим, с ним все чаще даже не просто стычки, а настоящие ссоры, Нарышкина она слегка побаивалась, потому что любое его участие в ее судьбе приносило только несчастья. Екатерина снова осталась одна….

Но это были не все неприятности. Прекрасно понимая, что серьезно больная императрица долго не протянет, активизировались самые разные силы, прежде всего Воронцовы и Шуваловы. Иван Шувалов для начала попытался наладить отношения с великой княгиней, ведь подходил в любовники больше ей, чем Елизавете Петровне. Екатерина, как бы это ее ни коробило, не отталкивала фаворита государыни, однако соблюдая дистанцию. Крутить амуры с фаворитом дело опасное, да и не был ей столь интересен государев любовник.