Конец Осиного гнезда (Рисунки В. Трубковича) - Георгий Брянцев

37. ТАНЯ ЕДЕТ ВО ФРАНКФУРТ-НА-МАЙНЕ

Ребята удачно окрестили свой лагерь Полюсом недоступности. Среди болот, раскинувшихся на сравнительно большой площади, стоял небольшой, метров двести в длину и немного меньше в ширину,сухой островок, заросший смешанным лесом.Тут росли сосны и ели,береза и ольха,орешник и дуб, осина и шиповник. Северная сторона острова, где лес рос особенно густо, была пологой и опускалась в болото, а южная кончалась отвесным десятиметровым обрывом.

В отвесной стене,замаскированной густым кустарником и толстенными, в руку человека, корнями, ребята вырыли и оборудовали под жилье вместительную пещеру. Перед входом устроили нечто вроде балкона. К пещере вели два хода: один сверху- с вершины обрыва, другой- снизу, с едва заметной на болоте тропинки.

— Сюда не всякий рискнет пробраться,- говорил мне Криворученко.- Первые дни мы ходили через болото не иначе, как по двое, а потом освоились. Теперь даже ночью ходим свободно.

За болотами тянулся густой смешанный лес с непроходимыми зарослями орешника, рябины, молодой березы, ольхи.

— Местечко это высмотрел и посоветовал нам Фома Филимонович,- сказал Криворученко. — Не ошибся дед!

Место действительно было очень удобное, поистине недоступное, но, к сожалению, не очень здоровое. Над болотными хлябями подолгу задерживался влажный туман, от них тянуло сыростью даже в жаркие дни. Вода и после кипячения отдавала тиной. Комары и гнус водились здесь тучами. По вечерам и ночам они ватагами толклись в воздухе, и все звенело от их жужжания. Но менять стоянку не имело смысла, тем более что задерживаться здесь надолго я не собирался. Мое задание было ограничено хотя и не совсем точными, но все же недолгими сроками.

В тот день,когда в лагерь должен был прийти Фома Филимонович,я, выражаясь официальным языком, окончательно принял на себя командование группой и провел с ребятами обстоятельную беседу.

Это происходило прохладным, росистым утром.

Мы проверили наличие имущества, оружия, боеприпасов, специальной техники, продуктов и взяли все на учет. Того, чем располагала группа, и того, что было сброшено в мешке, было вполне достаточно для выполнения поставленной перед нами задачи.

Затем я сказал Семену, что хочу осмотреть Полюс недоступности и подступы к нему. Мы обошли остров, а потом отправились через болото в лес.

В болоте гнездилось множество дичи. Кулички и бекасы выпархивали из-под самых ног.

И я невольно сказал:

— Вот бы сюда централочку!

Семен, шагавший рядом, тряхнул своим непокорным чубом, усмехнулся и сказал:

— Нет, мы ведем себя тихо.

— И правильно. А вблизи никто не появляется?

— Вблизи нет,- ответил Семен,- а вот на озере, километрах в семи отсюда, Березкин как-то видел двух крестьян. Рыбу ловили бреденьком. Но это было еще весной.

Дальше он рассказал мне, что группа помимо наблюдения за резиденцией Гюберта вела и обычную разведку. Ребята поочередно выходили в отдаленные населенные пункты и,называя себя партизанами, что было удобнее всего, беседовали с жителями и узнавали от них различные новости. Ребята также совершали вылазки на шоссейную дорогу и наблюдали за прохождением воинских транспортов. Все сведения передавались на Большую землю.

— А партизаны далеко?- поинтересовался я.

— Не особенно,- ответил Семен,- километров двенадцать.Столько же, сколько до шоссе, но в другую сторону. Логачев дважды проведывал их.

Обход занял около трех часов. Я получил полное представление о Полюсе недоступности.

Возвращались в лагерь проголодавшиеся, уставшие и еще издали заметили царившее там оживление. До нас доносился громкий говор, смех, а когда мы вышли из зарослей орешника, то увидели Фому Филимоновича в окружении Тани и ребят.

Они сидели у пылающего костра, под березой, где я впервые пришел в себя. Над огнем висел закопченный котел, из него валил пар.

Фома Филимонович, увидев меня, поднялся с земли и заторопился навстречу.

Он обнял меня и долго тискал, приговаривая:

— Заждался тебя, душа моя! Заждался! Грешным делом, подумывал, что не свидимся… Какой же ты чахлый!

— Маленько прихворнул,- ответил я, вглядываясь в подсушенное временем и заботами лицо старика.

— Слыхал,слыхал… Ребятки все рассказали. И угораздило же тебя влипнуть в это болото,пропади оно пропадом! — Старик покачал головой и потянул меня к костру.

— Ты надолго?- спросил я.

— Да часика на три…-ответил Кольчугин и обратился к Тане:- А ну-ка,дочка, давай глухаря налаживать.

Таня бегом бросилась в куст орешника и вернулась с ощипанным и выпотрошенным глухарем.

— Ну-ка, Мишутка,- обратился старик к Березкину,-спроворь мне листьев, да покрупнее. Живенько!

Березкин побежал выполнять поручение.

Фома Филимонович поглядел ему вслед, подмигнул мне и спросил:

— Как паря?

— Хорош!

Кольчугин усмехнулся и заметил:

— Сущий цыган… ни дать ни взять. И большой умелец.У него из рук ничего не вывалится!

Фома Филимонович поворошил палкой костер,сгреб в сторонку горящие поленья и золу и,вытащив из-за голенища большой нож, вырыл им в земле вместительную ямку, На самое дно ее он насыпал золы. Когда Березкин принес листья, старик аккуратно обернул в них глухаря, положил в ямку, засыпал ровным слоем золы и земли и передвинул костер на прежнее место.

— Вот так… — проговорил он, вытирая о траву нож.

В котле бурлило какое-то варево, и аппетитный запах щекотал ноздри.

Все расположились вокруг костра, смолистый дымок обкуривал нас и разгонял мошкару. Сквозь зеленые кружева ветвей проглядывало густо-синее безоблачное небо.

Фома Филимонович подвинулся, положил руку на мое колено и сказал:

— Значит, сон в руку выдался. Привиделось мне сегодня в ночь, будто я от тебя письмишко получил. И вручил мне его Похитун. Пришел- а ты уже тут.

— А как Похитун? — спросил я.

— А что Похитун? Он не живет. Прикидывается, что живет. Все мертвую закладывает. Съедает его винный червячок, съедает. Все свои беды и радости вином заливает. Пропащий человек! А мы с ним «душа в душу», Сошлись мы… Ты прав был, Кондратушка: надо… для пользы дела. Тьфу!…

— Ты что же, пешком?

— Зачем пешком,на кобылке!Я ее на заброшенном зимовье оставил.Стреножил и оставил. Пусть пасется. Сено ноне выдалось высокое, жирное. Хорош был бы укос.Э-хе-хе! И погодка стоит подходящая.Я кружным путем до зимовья ехал, а сюда, конечно, пешочком,с ружьишком. Пока шел, глухаря и двух тетерок взял…

Ребята внимательно слушали. Березкин тоже слушал, но по укоренившейся привычке был занят делом: накалял в огне тоненький железный прут, видимо обломок шомпола, и выжигал им какой-то замысловатый узор на очищенной от коры тросточке.Делал он это так, будто в этом состоял весь смысл его жизни.

Таня сидела возле деда. Она стала просто неузнаваемой. Жизнь на свежем воздухе, в лесу, преобразила ее. Она загорела, окрепла, возмужала, стала подвижнее. В ее спокойных и когда-то печальных глазах появился задорный, веселый блеск.

Семен Криворученко то и дело поглядывал на Таню. Сегодня, смущаясь и ища нужные слова, он сказал мне, что Таня- его невеста. Все уже решено и договорено: и друзья знают, и Фома Филимонович одобряет.

Что можно было сказать на это? Я был очень рад за обоих: ведь я так любил Семена, моего верного, близкого, боевого друга-товарища, и я успел полюбить нежную и отважную Танюшу. Хорошо, что они будут вместе. Я поздравил своего друга, пожелал ему большой любви и посоветовал беречь счастье.

Танюшу я не успел еще поздравить.Я надеялся, что подыщу для этого удобный случай, а пока спросил:

— А как же Таня попала на Полюс недоступности?

Ответил Фома Филимонович.Когда стало известно, что Опытная станция меняет свое место и Гюберт увозит с собой старика,встал вопрос о Тане.Оставлять ее одну в городе было опасно,брать с собой невозможно.Надо было найти какой-то выход, и, отя времени было мало, ребята сообща додумались.За несколько дней до перебазирования Опытной станции Фома Филимонович пробрался к Гюберту и заявил,что намерен отправить свою внучку в Германию.Пусть, мол, она поживет в такой великой стране, как Германия, поработает на первых порах, а потом, глядишь,и подучится чему-либо, а то и образование настоящее получит… Гюберт отнесся к просьбе Фомы Филимоновича положительно и поинтересовался, чем он может помочь. Кольчугин объяснил, что хорошо бы получить от Гюберта «бумаженцию»,которая дала бы внучке возможность добраться до Германии по-людски,в пассажирском поезде, а не в общем эшелоне. Он добавил, что внучка у него,как-никак, одна-единственная,да и сам он «служит верой и правдой». В тот же день Гюберт вручил Фоме Филимоновичу деньги и документы на индивидуальный проезд в город Франкфурт-на-Майне Кольчугиной Татьяне Фоминичне.