В бою антракта не бывает - Михаил Нестеров

Романов прошел этим путем, останавливаясь у омута с черной водой. Вот чего он не сделал, так это не достал из воды трупы. А Валерка словно просил, чтобы его поскорее вытащили из этого страшного водоема, покачиваясь у самого берега.

«Молодой человек! Где ваши документы?»

«Вон мои документы».

Кивок в сторону Валерки. А тот уже тогда был с посиневшим лицом, разбитым виском и треснувшими от сильного удара губами. Уже тогда с его волос стекала вонючая болотная вода.

Замочив руки, Костя подтянул было к себе тело Нересова, как вдруг он различил легкую поступь.

– Каменевы шли здесь, между родником и омутом, – услышал он женский голос.

Ему даже не пришлось оборачиваться – голос принадлежал Ирине.

Он кивнул: «Да»

За ее шагами он не расслышал других, крадущихся.

Страхов внезапно переменил решение. Вместо выстрела прозвучал тупой удар.

Глава 26

Последняя связь

1

– Выпей, – Страхов протянул Ирине стакан с прозрачной жидкостью.

– Что это? – спросила девушка.

– Успокоительное. – Страхов долго рылся в аптечке Каменевых, пока не выудил пузырек с клофелином, не найдя ни одной таблетки снотворного. Интересно, кто из них гипертоник, задался он вопросом. Сам лесник здоровый, сестра его не была больной, вот разве что Женя. – Мне важно довести тебя до места живой. У нас нет другого выхода. Дорога долгая. Ты передумаешь, я передумаю. Ты дернешься, я дернусь. Наделаем глупостей. Есть другой вариант: проделать путь до Благовещенска в багажнике. С кляпом во рту. Связанной. Что ты выбираешь?

Майор хорошо знал дозировку клофелина, который мог помочь сердечнику, но запросто убить здорового, и растворил в воде двадцать таблеток. После приема такой дозы падает давление, человек практически находится между жизнью и смертью, главное – суметь вывести его из этого состояния вовремя. В аптечке Каменевых не нашлось обычного мочегонного средства, и Алексей прикинул, что легко достанет нужные ему препараты в любой аптеке ближе к Благовещенску. А ехать придется ровно тысячу километров. На приличной скорости это двенадцать часов. Проверки на дорогах он не опасался: милицейское удостоверение открывало ему зеленый свет, к тому же постовые, как правило, не отмечают своих коллег в журналах, исключение составляло разве что темное время суток. Но майор еще засветло должен добраться до Благовещенска.

– Я хорошо себя чувствую. – Ирина покачала головой, отказываясь.

– Пей! Или ты пьешь воду, или жрешь свинец! – прикрикнул он на нее.

Ирина протянула руку и взяла стакан. С ней произошло столько всего, что этот последний, наверное, штрих показался ей более чем уместным.

Она неотрывно смотрела в отверстие пистолета и делала мелкие глотки, опять же ожидая смерти: внезапного онемения, резкой остановки сердца, которая своей стремительностью не уступила бы выпаду металлического листа, врезающегося в приоткрытый рот Сергея Каменева.

– Пей все, – лицо Страхова перекосилось в ухмылке. – Тебе будет холодно, будет казаться, что умираешь. Положись на меня. Я сумею вытащить тебя с того света. Не бойся, большую часть времени ты будешь спать. Садись в машину, мне не хочется лишний раз таскать тебя на руках.

Он проводил Ирину глазами и чуть слышно прошептал:

– Ну ладно, будем прощаться с этим краем.

Закрыв глаза, Страхов вобрал и надолго задержал в груди бодрящий морской воздух, набрал пригоршню воды, которая освежила его лицо и грудь.

2

Вроде бы все.

Страхов проверил, надежно ли он закрепил руль на катере, бросил прощальный взгляд на товарищей, надежно привязанных к башмачкам на корме; каждому заткнул за веревки по ружью. Климу Лозовскому досталось так полюбившееся ему индивидуальное «ижмашевское». Росомахе – серийное. Такое же непримечательное торчало между рук Славы Третилова. Семен Рыжов походил на циклопа – глаза закрыты, а в середине лба небольшое отверстие; смертельную рану, будто перекисью водорода, заботливо промыло море, и можно было различить в глубине ее жалкие мозги браконьера. «Ум так и прет наружу». Страхов поглубже натянул Семену головной убор на голову и вооружился топором. Катер уже пенил воду, выбрасывая в море отработанные газы на холостых оборотах, и Алексей, убрав настил и пробив днище, толкнул рукоятку реверса. Катер рвался вперед, его удерживала стропа, привязанная к мосткам. И вот, словно отправляя в далекое путешествие воздушный шар, Страхов перерубил веревку.

Светало. Но утро не спешило просыпаться, кутаясь в серых облаках и потягиваясь в невидимых глазу солнечных лучах. Катер шел в направлении восхода, минуя остров и отхлебывая из огромной чаши соленого моря. Напившись вволю, вздохнул носом побольше воздуха и погрузился в пучину, где его пассажиров поджидала соль, прожорливые рыбы и суетливый планктон.

Не только мертвых отправил Алексей в невозвратное путешествие: перерубая швартов, он встретился взглядом с Костей Романовым. Они могли бы на прощанье переброситься парой фраз:

В глазах агента ГРУ усмешка, ни тени страха, словно собирался он прокатиться до острова и обратно. Страхов позволил себе немного фантазии, отвечая на немые вопросы Романова. «Нет, я не такой, как ты. Ты – шут. Ты сам не знаешь, чего хочешь. Ты играл всю жизнь, а я ишачил. Ты убивал, играючи, а я казнил, вкалывая. Ты не агент, ты дерьмо собачье. Даже Валерка сказал, что ты – никто. Я думаю, он не обрадуется встрече с тобой».

От Страхова пахло бензином. Он перенес в дом все горючие материалы, что нашлись в сараях, и нервно чиркал зажигалкой.

– Давай! – бросил он самому себе и бросил подожженный факел в окно:

Окно проглотило брошенный ему, как кость собаке, факел и сыто отрыгнуло клубами огня и дыма. Вслед за домом полыхнули подожженные сараи, гостевой дом. На очереди стоящие близко к дому трактор «Беларусь» и «уазик».

Вот и место засады, а вот и сами машины. Страхов загнал микроавтобус охотников в кусты. Вышел из кабины, открыл боковую дверь и, низко согнувшись, пролез в салон. Подхватив Ирину, он перенес ее в салон вместительного джипа. Фыркнул двигатель, скрипнула под колесами мокрая от росы трава, и джип тронулся в путь.

А вот и развилка. Прямо – упрешься вскоре в Центральную усадьбу, направо – выезд на дорогу до Подольского, оставляя слева третий обход, а справа и позади зона Андрея Каменева.

Не доезжая Переяславки, Страхов вышел из машины.

– Не верится, – чуть слышно прошептал Алексей, – просто не верится, что я унес ноги. Приеду домой, выпью за упокой того парня.

В Переяславке он вышел на связь с Михеевым и доложил в стиле считалочки («На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной»):

– Дело сделано. Только я и она. Чужак кормит рыб. Ему помогают Клим, Семен, Василий, Росомаха... Возвращаюсь на базу.

3

...Все попытки освободиться были тщетными, и Румын, вобрав в себя побольше воздуха, медленно уходил на дно. Он долго сдерживал дыхание, глядя в тьму над головой; и не разрывающиеся легкие заставили выбросить воздух, а страшное давление, которое распирало голову изнутри и причиняло дикую боль.

Он выкрикнул что-то с такой силой, что со рта сорвало пластырь, и оборвал последнюю нить, что еще удерживала его в сознании. И словно сорвался в пропасть.

Им управлял сам дьявол. Еще не осознавая своих действий, Костя тянулся головой к переднему дивану. Перед мерклым взглядом Андрей Каменев, подчиняющийся его властному голосу: «Оставь его, Андрей».

Пальцы лесника разжались, и охотничий нож с широким лезвием упал на сиденье, оттуда – на настил...

Прошло три минуты. Три минуты без воздуха. К концу четвертой он достал губами прочную петлю, продетую сквозь ушко прорезиненной рукоятки ножа. Еще минута, последняя, на которую он едва ли рассчитывал, и острое лезвие коснулось капрона, стягивающего его руки.

Он отчаянно мотал головой так, будто связаны были не руки и ноги, а его голова. Но помогал связанными руками приблизиться к ножу, зажатому в зубах. Одно резкое и расчетливое движение, другое. Капрон разошелся так, будто попал в раствор с соляной кислотой – медленно. Дальше Костя разрезал путы на ногах, держа нож уже руками...

Он выбрался на берег еле живой. Распластавшись на мокрых камнях в ста метрах от мостков, он потерял сознание. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут. Румын поднял голову, поднялся сам и, покачиваясь, побежал к кордону. Он бежал навстречу пламени и еще не видел двух одиноких фигурок на побережье.

Каменев смотрел не на горевший дом, а на остров, и в его глазах стояли слезы. Он проклинал тот день и час, когда согласился остаться в этом краю...

Он, похоже, не удивился, услышав торопливые шаги. Увидев Романова, от которого бежал несколько часов назад, покачал головой:

– Я же видел, как тебя привязывали к лодке.