Аня из Зеленых Мезонинов - Люси Монтгомери

В пятницу пришло время возвращаться домой, и за девочками приехал мистер Барри.

— Ну, надеюсь, вы хорошо провели время, — сказала мисс Барри, прощаясь с ними.

— Очень хорошо, — ответила Диана.

— А ты, девочка Аня?

— Я наслаждалась каждой минутой! — воскликнула Аня, порывисто обняв старую женщину за шею и целуя ее морщинистую щеку. Диана никогда бы не осмелилась на такое и была в ужасе от Аниной вольности. Но мисс Барри была довольна; она стояла на веранде и смотрела им вслед, пока коляска не скрылась из глаз. Потом она со вздохом вернулась в свой большой дом. Он казался очень грустным без этих свежих юных жизней. Мисс Барри была, если говорить правду, довольно эгоистичной старой леди и не думала ни о ком, кроме себя самой. Она ценила людей только за то, что они были ей полезны или забавляли ее. Аня забавляла ее и потому пользовалась ее благосклонностью. Но теперь мисс Барри заметила, что думает меньше об Аниных забавных речах, чем о ее непосредственности, энтузиазме, ее откровенных чувствах, ее обаянии и прелести ее глаз и губ.

— Я считала Мариллу старой дурой, когда услышала, что она взяла на воспитание девочку из приюта, — сказала она себе, — но теперь мне кажется, она не сделала большой ошибки. Если бы у меня в доме все время был такой ребенок, как Аня, я чувствовала бы себя счастливее.

Ане и Диане поездка домой показалась такой же приятной, как и предыдущая, — даже приятнее, так как было радостное сознание, что в конце пути их ждет родной дом. Солнце клонилось к западу, когда они проехали через Уайт Сендс и свернули на прибрежную дорогу. Перед ними на фоне шафранного неба темнели холмы Авонлеи, а за спиной над морем поднималась луна, и море становилось все лучистее, преображаясь под ее сиянием. Каждая маленькая бухта на извилистом побережье была настоящим чудом танцующей легкой ряби. Волны с мягким шуршанием разбивались о скалы, а холодный свежий воздух был напоен соленым запахом моря.

— Ах, как хорошо жить на свете и ехать домой! — вздохнула Аня.

Когда она бежала по бревенчатому мостику через ручей, свет в кухне Зеленых Мезонинов дружески подмигнул ей, приветствуя ее возвращение, а в приоткрытой двери виднелся огонь очага, посылавший свое теплое красноватое свечение в холодную осеннюю Ночь. Аня, счастливая, взбежала вверх по склону и очутилась в кухне, где на столе ждал горячий ужин.

— Наконец-то ты вернулась, — сказала Марилла, откладывая вязанье.

— Да, и ах как хорошо вернуться домой! — воскликнула Аня радостно. — Я могла бы все расцеловать, даже часы. Марилла, жареный цыпленок! Неужели вы приготовили это для меня?

— Да, — сказала Марилла. — Я знала, что ты будешь ужасно голодна после такой поездки и тебе нужно что-нибудь особенно вкусное. Скорей раздевайся, и будем ужинать, как только Мэтью придет. Надо признать, я рада, что ты вернулась. Было страшно пусто тут без тебя; даже не припомню таких же длинных четырех дней в своей жизни.

После ужина Аня села между Мэтью и Мариллой и дала им полный отчет о своей поездке.

— Я чудесно провела эти дни, — заключила она, довольная, — и чувствую, что они составят целую эпоху в моей жизни. Но лучше всего — это снова быть дома.

Глава 30

Подготовительный класс

Марилла опустила вязанье на колени и откинулась на спинку стула. У нее устали глаза. В голове мелькнуло, что в следующий раз, когда она поедет в город, нужно будет заказать новые очки, а то глаза у нее последнее время стали часто уставать.

Было почти темно, на Зеленые Мезонины спустились хмурые ноябрьские сумерки, и кухню освещали только танцующие в очаге красные языки огня. Аня сидела по-турецки на коврике перед камином, глядя на радостное пламя, которое щедро отдавало заключенный в кленовых поленьях жар солнца сотен летних дней. Она читала, но книжка сползла у нее с колен на пол, и теперь она мечтала с улыбкой на полураскрытых губах. Сверкающие воздушные замки сами собой возникали из дымки и радуги ее живой фантазии; картины приключений, чудесных и пленительных, являлись перед ней в мире ее грез — приключений, которые всегда кончались триумфом и не причиняли ей таких хлопот и огорчений, как те, что случались в настоящей жизни.

Марилла смотрела на нее с нежностью, которой никогда не было бы позволено проявиться при более ярком свете, чем это мягкое слияние сумрака и отблесков очага. Той любви, которая легко выражает себя в словах и откровенном взгляде, Марилла так и не смогла научиться. Но она научилась любить эту худенькую сероглазую девочку любовью, которая была глубже и сильнее из-за самой ее сдержанности. Эта любовь заставляла ее бояться оказаться слишком снисходительной. У нее были неприятные опасения, что грешно так сильно привязываться всем сердцем к одному человеческому существу, как она привязалась к Ане, и, возможно, она бессознательно наказывала себя за это тем, что была строже и критичнее, чем если бы девочка была ей менее дорога. Конечно, сама Аня не подозревала о том, как сильно любит ее Марилла. Иногда она с грустью думала о том, как трудно угодить Марилле, которая не испытывает к ней ни сочувствия, ни снисходительности. Но она тут же с упреком гнала эту мысль, вспоминая, чем обязана Марилле.

— Аня, — Марилла неожиданно прервала молчание. — Мисс Стейси была сегодня здесь после обеда, когда ты гуляла с Дианой.

Аня вздрогнула и со вздохом возвратилась на землю из своего мира грез.

— Была здесь? Ах, как жаль, что меня не было! Почему вы не позвали меня, Марилла? Мы с Дианой были недалеко, в Лесу Призраков. Так чудесно сейчас в лесу! Все маленькие растения — папоротники, кустики черники — уснули, словно кто-то спрятал их до весны под одеялом из листьев. Я думаю, что маленькая фея в радужном плаще подкралась к ним на цыпочках в прошлую лунную ночь и сделала это. Впрочем, Диана не стала бы об этом говорить. Она не забыла, как мама ругала ее за то, что она воображала привидения в Лесу Призраков. Это очень плохо отразилось на Дианином воображении, подавило его. Миссис Линд говорит про Мертл Белл, что она подавленная. Я спросила Руби Джиллис, почему Мертл такая, а Руби сказала, что, наверное, потому, что ее кавалер обманул. Руби думает только о кавалерах, и чем она старше, тем хуже. Вообще, я ничего не имею против кавалеров, но совсем ни к чему приплетать их абсолютно везде, правда? Мы с Дианой серьезно собираемся пообещать друг другу, что никогда не выйдем замуж, а останемся милыми старыми девами и будем всегда жить вместе. Диана, впрочем, еще не совсем решилась; она думает, что, может быть, будет благороднее выйти замуж за какого-нибудь буйного безнравственного гуляку и исправить его. Мы с Дианой теперь вообще много говорим о серьезных вещах. Мы чувствуем, что теперь мы настолько старше, чем были прежде, что нам не к лицу говорить о глупых детских делах. Это так серьезно — быть почти четырнадцатилетними, Марилла. Мисс Стейси ходила в прошлую среду с нами, старшими девочками, к ручью и беседовала с нами на эту тему. Она сказала, что нельзя недооценивать значение привычек, которые мы приобрели, и идеалов, которые мы избрали в подростковом возрасте, потому что ко времени, когда нам исполнится двадцать, наши характеры сформируются и заложат фундамент всей нашей будущей жизни. И она сказала, что, если фундамент окажется ненадежным, мы никогда не сможем построить на нем что-либо действительно ценное. Мы с Дианой говорили об этом по дороге из школы. У нас было такое торжественное чувство, Марилла. И мы решили, что обратим на это большое внимание: сформируем заслуживающие уважения привычки и научимся всему, чему только сможем, и будем как можно благоразумнее, с тем чтобы ко времени, когда нам исполнится двадцать, наши характеры были правильно сформированы. Совершенно потрясающе даже подумать, что когда-нибудь тебе будет двадцать! Это звучит так пугающе по-взрослому. Но зачем мисс Стейси сегодня приходила?

— Именно об этом я и хочу сказать тебе, Аня, если только ты дашь мне возможность вставить словечко. Она говорила о тебе.

— Обо мне? — Аня, казалось, смутилась. Потом она покраснела и воскликнула: — Ах, я знаю, о чем она говорила! Я сама собиралась рассказать вам, Марилла, честное слово, собиралась, но забыла. Мисс Стейси поймала меня вчера, когда я читала на уроке "Бен Гура", а должна была учить историю Канады. Это Джейн Эндрюс дала мне почитать. Я читала в обеденный перерыв и дошла как раз до гонок колесниц, когда начался урок. Я просто умирала от желания узнать, чем кончилось дело, — хотя я чувствовала, что Бен Гур должен выиграть, потому что иначе не было бы художественной справедливости, — и я положила на парту открытый учебник истории Канады, а на коленях под партой держала "Бен Гура". Выглядело так, будто я учу историю, но на самом деле я все это время наслаждалась "Бен Гуром". Книжка так меня захватила, что я даже не заметила, как мисс Стейси прошла по проходу между партами, пока вдруг я не подняла глаза, а она смотрит на меня с таким упреком. Не могу описать, Марилла, как мне было стыдно, особенно когда я услышала, как Джози Пай хихикает… Мисс Стейси отобрала у меня "Бен Гура", но ни слова мне не сказала. Но во время перемены она задержала меня в классе и поговорила со мной. Она сказала, что я нехорошо поступила в двух отношениях. Во-первых, я теряла время, предназначенное для учебы, а во-вторых, обманывала учительницу, делая вид, что учу историю, а на самом деле читала повесть. Я даже не сознавала до того момента, Марилла, что то, что я делала, было обманом. Я была в ужасе! Я горько плакала, и просила мисс Стейси простить меня, и обещала больше никогда этого не делать; я предложила, что в виде наказания целую неделю ни разу не загляну в "Бен Гура", даже чтобы узнать, чем кончились гонки колесниц. Но мисс Стейси сказала, что она этого не требует, и простила меня великодушно. Я думаю, это было несправедливо с ее стороны — прийти сюда, чтобы все-таки вам об этом рассказать.