Контрольная молитва - Михаил Серегин

– Какие люди! – восторженно удивился отец Василий. – И чего это мы здесь делаем? Одного раза мало показалось? Или должок Парфену отрабатываем?

Тихон только сопел и морщился от боли.

Отец Василий перевел взгляд на выпавший из вывернутой кисти плотницкий топор, большой, отлично наточенный.

– Не мой инструментик, – покачал он головой. – Но хорош. Молчать будем или как?

Тихон не отвечал.

Священник ощупал торс налетчика и сразу же выудил финку и матово сияющий «парабеллум».

– А что ж ты с топориком кинулся, если такую игрушку за пазухой имел?

Тихон молчал.

– И куда это делись все твои понты, а, корешок? – с усмешкой покачал головой отец Василий, вытащил из-под тумбочки опять-таки валяющийся там с прошлой зимы моток нихромовой проволоки, наново перетянул Тихону кисти, приторочил их к правой ступне и рывком поставил киллера на единственную свободную левую ногу.

– Так и попрыгаешь. Понял?

Он вывел его через черный ход на улицу и, поддерживая за туловище, помог доскакать до «Жигулей». Поначалу Тихон упрямился. Но потом понял, что, если его поволокут по земле за единственную ногу, это будет еще унизительнее, и покорился судьбе.

Священник сунул Тихона в багажник и именно из багажника вытащил уже на месте, возле столика охраны парфеновского строительства. Вокруг лампы над столом металась, обжигая крылья, мошкара, а потрясенная, ни о каких таких разборках своего босса не подозревающая охрана, раскрыв рты, смотрела, как огромный поп в широкой черной рясе вытаскивает из багажника то ли человека, то ли его одноногий, безрукий обрубок.

– Это Парфену подарок! – громогласно пояснил поп, поднял Тихона на плечо, вынес к свету и со всего маху швырнул на стол. Что-то хрустнуло – то ли доски, то ли кости, но священника это уже не интересовало. Он повернулся и направился к своей машине и, лишь открыв дверцу, снова обернулся.

– Скажите Парфену, что я хочу с ним поговорить.

– А кто ты такой? – запоздало крикнул один из охранников, видимо, старший.

– Сразу видно, что ты не местный. Скажи, что поп приходил; он поймет.

Следующим утром грянул ливень. Уже ночью, часам к трем, начало погромыхивать, потом пошли всполохи через все небо, а едва отец Василий, наскоро перекусив прошлогодней капусткой, сел в машину, полило так, что «дворники» перестали справляться, а дорога далее двух метров просто пропала из виду.

Дождь лил так, что в храме за весь день появилось только четыре человека – усопших помянуть. И только к вечеру, когда отец Василий снова появился у парфеновской стройки, слегка утихло. Священник, не вылезая из машины, демонстративно просидел на виду у охраны около четверти часа, а потом поехал к Анзору.

Неизвестно, почему, но он был совершенно уверен, что сегодня его никакие сюрпризы дома не ждут. Но ехать в пустой, холодный без Олюшкиного живого сердечного тепла дом отчаянно не хотелось. Священник выпил бутылочку пива с мелкой астраханской рыбешкой, а потом просто сидел и смотрел, как мимо, поднимая тучи брызг, проносятся иногородние грузовики, большей частью «КамАЗы» да «Мерседесы».

Дождь шел и на следующий день, и на следующий… Отец Василий изредка звонил Ольге, чтобы удостовериться, что все у нее в порядке, да и просто потому, что страстно хотел услышать ее голос, мягкий, певучий…

Парфен признаков своего существования не подавал, но и не подсылал более никого, возможно, потому, что нашлись дела поважнее мести зарвавшемуся попу. Но отец Василий был на него не в обиде. Священник умел смотреть опасности в лицо, но гораздо более этого он ценил покой. Единственное, что его по-настоящему печалило, – невозможность нежно и неспешно раздеть свою Олюшку, бережно уложить ее в постельку и прижаться лицом к ее теплому, мягкому, пряно пахнущему телу.

В тот день на всем Поволжье окончательно воцарился пришедший со Скандинавии холодный циклон. Температура упала до четырнадцати градусов, что в сочетании с промозглой сыростью заставило усть-кудеярцев вспомнить о теплых вещах и надвигающейся осени. Отец Василий возвращался домой на своих «Жигулях», но в этот раз вопреки обыкновению впервые не заехал «отметиться» на стройку, а сразу припарковал машину у шашлычной.

Анзор уже соорудил над мангалом жестяной козырек, чтобы дождь не мешал работе и можно было нормально делать деньги из дешевого заветрившегося мяса. Но в это раз отец Василий увидел его не сразу.

Анзор стоял у застекленного ларька с напитками и улыбался священнику застывшей, словно деревянной улыбкой. Отец Василий вгляделся и подумал, что Анзору следует хоть изредка давать себе отдохнуть; шашлычник явно был нездоров. Несмотря на довольно прохладную погоду, по лицу Анзора, обессиленно притулившегося к стеклянной витрине ларька, обильно тек пот. Он катился по лбу, прямо от линии волос, стекал по скулам, огибал растопыренные улыбкой усы и, минуя золотозубый рот и щетинистый подбородок, стремительно скользил по шее и исчезал за воротником.

– Здравствуйте, батюшка, – едва выговорил Анзор и дернул кадыком.

Отец Василий встревоженно кивнул и хотел было пройти под тент, когда заметил Веру. Молодая женщина стояла, нагнувшись над каким-то дальнобойщиком, и вроде как принимала заказ. Но ее глаза смотрели прямо на священника, и были эти глаза наполнены болью и тревогой.

Отец Василий удивленно приостановился.

– Уходите, – одними губами прошептала Вера. – Уходите.

Отец Василий совершенно растерялся. Он быстро огляделся, чтобы убедиться, что это относится к нему, но никого вокруг не увидел.

– Там, – показала глазами Вера. – Там он…

– Что такое? – тихо переспросил священник.

– Там, – снова показала Вера глазами. – Парфен.

Отец Василий перевел взгляд туда, куда показывала Вера, но это место под тентом загораживал собой истекающий потом Анзор.

– Анзор, – тихо спросил отец Василий. – Ты как, двигаться можешь?

Шашлычник кивнул и сглотнул одновременно.

– Сходи к своему мангалу, мне кажется, твой шашлык сгорел.

Анзор удивленно вскинул брови. Он отлично знал, что никакого шашлыка на огне нет.

– Сходи, – тихо приказал священник, и, едва Анзор отошел, он увидел человека, встречи с которым искал и боялся столько дней. За столиком в самом углу сидел Александр Иванович Парфенов собственной персоной.

Он сидел, сложив руки на коленях и откинувшись на спинку пластикового стула.

Отец Василий подошел, взял свободный стул и сел строго напротив.

Они просидели так минуту или больше, поедая один другого глазами, пока Парфен не решил, что хватит.

– Ну здравствуй, поп, – без тени своей обычной усмешки произнес он.

– И ты будь здоров, Парфен, – ответил на приветствие священник. – Я тебя ждал.

– Мне передали.

– И ты догадываешься зачем? – спросил священник.

– Расскажи, я послушаю.

– Я устал от твоих кровавых игрищ, Парфен, – внятно произнес отец Василий. – И не только я устал, весь Усть-Кудеяр от тебя устал.

– Ты за себя отвечай, сучья порода, – с угрозой одернул священника Парфен. – Не бери на себя больше, чем надо.

– Ну если базар по понятиям пошел, – серьезно произнес отец Василий, – то за суку ответить придется.

– Вот он я. Сможешь – спроси.

– Я сюда не на разборки пришел, я – священник, а не вор. Сечешь отличие?

– Ты мент.

– Хватит пустых слов, – покачал головой священник. – Ты и сам знаешь, что это не так, иначе за один стол со мной бы не сел. Хочешь понять, что произошло, обходись без наездов.

– Я что-то не догоняю, – впервые опустил глаза к столу Парфен. – Говоришь, не мент, да только ухватки не спрячешь. Не поповская у тебя повадка.

– Служил в Афгане, затем спецназ, потом ОМОН… все это было. В прошлом.

– Значит, все-таки мент! – дернул головой Парфен.

– Я от прошлого не отрекаюсь. И в зонах вашего брата гасил, и многим покруче тебя лично браслеты надел, но ведь и ты не всегда заправки да игорный бизнес держал и наркотой не всегда торговал, верно?

Парфен заиграл желваками, но возражать не стал. В Усть-Кудеяре его знали с малолетства, и кое-кто помнил, как получил он свой первый срок – за то, что воровал шапки из школьной раздевалки. Ничего почетного в таком начале карьеры для Парфена не было.

– Хочешь, я расскажу тебе все, как это было? С самого начала? – внезапно предложил отец Василий.

– Язык без костей, пурги намести любой сможет, – усмехнулся-таки Парфен.

– Ты не дурак, Парфен. Ты – бандит. Жестокий, беспринципный, но вовсе не глупый. Как-нибудь сообразишь, где правда, а где «пурга».

– Давай, – после краткого раздумья согласился Парфен.

Отец Василий откинулся назад на спинку, так, чтобы постоянно видеть лежащие в непосредственной близости от спрятанных под курткой пистолетов руки Парфена, и начал говорить. Он рассказал все с самого начала, с того человека с глазами из прошлого по кличке Корявый, сбитого на центральной улице Усть-Кудеяра бандитским «Опелем», опуская только то, что следовало опустить.