Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Хантер Томпсон

Я знал это, потому что только что поднялся по лестнице черного хода из своего номера этажом ниже, чтобы взять немного писчей бумаги, а до этого смотрел шоу Каветта по собственному 21-дюймовому цветному телевизору «Моторола».

Я на мгновение остановился в дверях, затем обошел покерный стол, направляясь к ближайшей стопке бумаги. «Упадок и загнивание… — пробормотал я. — Рано или поздно все должно было прийти к этому».

Кирби Джонс поднял глаза и улыбнулся.

— О чем ты скулишь на этот раз, Хантер? Почему ты все время недоволен?

— Не бери в голову, — сказал я. — Просто ты должен мне 20 долларов, и я хочу получить их прямо сейчас.

— Что? — он выглядел изумленным. — Двадцать долларов — за что?

Я торжественно кивнул.

— Я знал, что ты попытаешься увильнуть от выплаты долга. Не говори мне, что не помнишь эту ставку.

— Какую ставку?

— Ту, которую мы заключили на поезде в Небраске, — сказал я. — Ты сказал, что Уоллес не получит больше 300 делегатов… Но у него уже есть 317, и я хочу получить свои деньги.

Он покачал головой.

— Кто сказал, что они у него есть? Ты cнова читал New York Times?

Он усмехнулся и посмотрел на Уикера, который сдавал карты.

— Давай дождемся съезда, Хантер, тогда все может быть по-другому.

— Ты свинья, — пробормотал я, направляясь к двери с бумагой. — Я много раз слышал о том, что кампания Макговерна в конце концов станет бесчестной, но до сих пор никогда в это не верил.

Он засмеялся и снова переключился на игру.

— Все ставки выплачиваются в Майами, Хантер. Когда мы будем подсчитывать шарики.

Я печально покачал головой и вышел из комнаты. «Господи, — думал я, — эти ублюдки выходят из-под контроля. До “дня икс” в Калифорнии осталась еще неделя, а пресс-люкс Макговерна уже выглядит как в День Джефферсона — Джексона»[88]. Я оглянулся на толпу за столом и понял, что никого из них не было в Нью-Гэмпшире. Это была совершенно другая толпа. Первые несколько недель кампании в Нью-Гэмпшире разительно отличались от происходящего теперь в Калифорнии. Трудно было поверить, что это все та же кампания. Разница между действиями лоснящегося фаворита в Лос-Анджелесе и спартанской операцией аутсайдера в Манчестере была столь разительной, что ее невозможно было осмыслить[89].

Четыре месяца назад в морозный серый день в Нью-Гэмпшире автобус для прессы Макговерна въехал на пустую стоянку мотеля на окраине Портсмута. Было около половины четвертого дня, и у нас оставался примерно час до того, как сенатор прибудет самолетом из Вашингтона и сопроводит нас в центр города для тусовки с рукопожатиями на рыбоводном заводе Бута.

Бар был закрыт, но одно из доверенных лиц Макговерна устроило своего рода шведский стол для прессы с пивом и сэндвичами с мясом в зале рядом с ресепшеном… Так что мы, все шестеро, вылезли из автобуса, который фактически был старым трехместным аэропортовским лимузином, и я пошел внутрь убивать время.

Из шести пассажиров пресс-автобуса трое были местными волонтерами Макговерна. Остальными тремя были Хэм Дэвис из Providence Journal, Тим Краус из бостонского бюро Rolling Stone и я. Еще два представителя СМИ уже находились внутри: Дон Брукнер из Los Angeles Times и Мишель Кларк с CBS[90].

Кроме того, там оказался Дик Догерти, который только что покинул свою должность шефа бюро L. A. Times в Нью-Йорке, чтобы стать пресс-секретарем Джорджа Макговерна, его спичрайтером, главным устроителем, доверенным лицом и вообще универсальным специалистом. Догерти и Брукнер сидели отдельно от других за угловым столиком, когда все остальные ворвались в зал и принялись наполнять тарелки: оливки, морковь, стебли сельдерея, салями, яйца вкрутую… Но, когда я попросил пива, среднего возраста официантка, которая также была сотрудницей ресепшена, сказала, что пиво «не было включено» в «договоренность с устроителями» и что если я хочу чего-то такого, то должен заплатить наличными.

— Прекрасно, — сказал я. — Принесите три будвайзера.

Она кивнула.

— И три кружки?

— Нет, одну.

Она заколебалась, потом записала заказ и неуклюже зашагала туда, где, вероятно, хранилось пиво. Я отнес свою тарелку на пустой столик и сел поесть и почитать местные газеты… Но там не оказалось соли и перца, поэтому я вернулся к шведскому столу поискать их и налетел на какого-то типа в желто-коричневом габардиновом костюме, который спокойно нагружал свою тарелку морковью и салями.

— Извините, — сказал я.

— Простите меня, — ответил он.

Я пожал плечами и вернулся к своему столику с солью и перцем. Шум в зале исходил только из угла L. A. Times. Все остальные либо читали, либо ели, либо делали то и другое одновременно. Единственным, кто не сидел, был тот тип в костюме. Он все еще возился с едой у шведского стола, стоя спиной к залу…

Было в нем что-то знакомое. Ничего особенного, но достаточно, чтобы заставить меня оторваться от газеты: подсознательная вспышка какого-то узнавания, а может, просто журналистское любопытство, которое постепенно входит в привычку, когда вы дрейфуете в сумраке какой-то истории без видимого смысла или четкого тематического стержня. Я приехал в Нью-Гэмпшир, чтобы написать большую статью о кампании Макговерна, но за 12 часов, проведенных в Манчестере, не увидел ничего, подтверждающего, что нечто подобное действительно существует, и начал задумываться, на хрена я вообще собрался писать об этом.

В комнате не было никаких признаков общения. Люди из прессы, как обычно, собирались изо всех сил игнорировать существование друг друга. Хэм Дэвис задумчиво склонился над New York Times, Краус перетряхивал содержимое рюкзака, Мишель Кларк разглядывала свои ногти, Брукнер и Догерти обменивались шутками про Сэма Йорти… А человек в желто-коричневом костюме все еще переминался с ноги на ногу у шведского стола, полностью поглощенный изучением моркови…

«Господи боже! — вдруг подумал я. — Это же кандидат! Эта согнутая фигура там, у стола с едой, — это же Джордж Макговерн!»

Но где же его окружение? И почему никто до сих пор не заметил его? На самом ли деле он один?

Нет, это невозможно. Я никогда не видел кандидата в президенты на публике без по крайней мере десяти помощников, постоянно его окружающих. Так что я понаблюдал за ним немного, ожидая увидеть, наконец, его сотрудников, стекающихся сюда с ресепшена… Но постепенно до меня дошло, что кандидат был предоставлен сам себе: не было ни помощников, ни соответствующего антуража, и никто в комнате даже не заметил его появления.

Это заставило меня занервничать. Макговерн, очевидно, ждал, чтобы его поприветствовали, держась спиной к залу и даже не оглядываясь, и поэтому не знал, что никто даже не понял, кто это такой.

Тогда я встал и подошел к столу с едой, наблюдая за Макговерном краем глаза, пока брал какие-то маслины и забирал пиво из ведерка со льдом… Наконец я потянулся похлопать кандидата по руке и представился:

— Здравствуйте, сенатор. Мы встречались несколько недель назад в доме Тома Брейдена в Вашингтоне.

Он улыбнулся и пожал мне руку.

— Конечно, конечно, — сказал он. — Что вы делаете здесь?

— Да до сих пор ничего особенного, — сказал я. — Мы так долго ждали вас.

Он кивнул, все еще ковыряясь с мясным ассорти. Я чувствовал себя очень неловко. Наша последняя встреча была несколько нервозной. Макговерн только что вернулся из Нью-Гэмпшира, очень усталый и подавленный, и когда он приехал в дом Брейдена, мы уже отобедали, и я сильно налегал на спиртное. Я помню тот вечер несколько смутно, но даже в этом полумраке в моей памяти всплывает, как я часа два разглагольствовал о том, что он делает все неправильно, и бесполезно думать, будто он сумеет чего-то добиться с этим проклятым камнем на шее в виде Демократической партии, и что, если у него есть настоящее чутье, он должен решительно изменить стиль и направленность своей кампании и вести ее по аналогии с аспенским движением «Власть фриков», в частности, по канонам моей крайне странной и щекочущей нервы кампании по выдвижению на пост шерифа округа Питкин, штат Колорадо.

Макговерн вежливо слушал, но через две недели в Нью-Гэмпшире я не увидел никаких признаков того, что он воспринял мой совет. Он все еще со скрипом плелся в роли пассивного аутсайдера, мотаясь взад и вперед по штату со своим кортежем из единственного автомобиля и общаясь с небольшими группами людей в сельских гостиных. Ничего особенного, ничего дикого и электризующего. Все, что он предлагал, по его словам, — это редкую и по общему признанию рискованную возможность проголосовать за честного и умного кандидата в президенты.