Шепот в ночи - Вирджиния Эндрюс

– Ричард не мог… он не мог быть таким вульгарным, чтобы разыскивать собачьи испражнения и… о, нет, – она отказывалась поверить. – Он не мог.

– Он сделал это, – выпалила я. – Но на этот раз он промахнулся.

– Ты – лгунья! – завопил Ричард. Он поднялся на ноги, но попятился назад.

– Это она подстроила, мама, – быстро сказала Мелани и встала рядом с ним. – Как мы могли знать, что эти ботинки малы Джефферсону?

– Да, – кивнула тетя Бет, радуясь найденному выходу, – как мы могли знать об этом?

– Я говорю, что есть на самом деле, – сказала я. – Я не вру.

– Мы должны в этом разобраться. Я не говорю, что ты врешь, Кристи, но ты можешь ошибаться. Мы подождем, когда Джефферсон вернется домой и во всем разберемся, – настаивала она.

Выражение лица Ричарда стало еще более безумным, а глаза расширились, и в них появился отчаянный страх.

– Я ничего не делал, – упорствовал он.

– Нет, делал, и, думаю, вместо наказания твое лицо надо будет измазать в собачьем дерьме, – пригрозила я.

– Кристи! – задохнувшись от гнева, произнесла тетя Бет. – Не забывай, что ты старше, ты должна вести себя как леди, а не…

Прежде чем она смогла продолжить, мы все услышали, как хлопнула входная дверь с таким звуком, будто кто-то хотел разнести ее на куски. Наступила тишина. Все взгляды были устремлены на дверь гостиной в ожидании того, кто пришел.

В дверях появился дядя Филип. Его глаза горели, а губы были искривлены выражением ужаса и печали. Волосы были растрепаны, и он выглядел так, – как будто бежал от отеля до дома.

– Филип! – воскликнула тетя Бет. – Что?..

– Моя мать, – сказал он. – Моя мать…

– О, Боже, – произнесла тетя Бет, обхватив ладонями горло.

– Что с бабушкой Лаурой, дядя Филип? – нерешительно спросила я, и мое сердце замерло.

– Миссис Берм… обнаружила ее на полу в ванной… удар, – выдохнул он. – Моя мать… мать Дон… мать Клэр Сю… Ее больше нет, – закончил он. – Она ушла навсегда.

Он отвернулся и замер. Затем посмотрел на нас так, будто видит нас впервые. В замешательстве он вышел из комнаты так же быстро, как и вошел, отягощенный новым горем. Тетя Бет села, подавленная событиями. Близнецы быстро подошли к ней и взяли ее за руки. Не в состоянии говорить, я покачала головой. Внутри меня все омертвело. В моем сердце были пустота и холод. Бедная бабушка Лаура, заблудившаяся в своих собственных мыслях. Она провела свои последние дни в плену воспоминаний, отчаянно пытаясь привести их в порядок, но все двигалось по замкнутому кругу, словно запутавшись в паутине. А теперь она мертва.

Я подошла к окну и посмотрела на дядю Филипа. Он мерил шагами лужайку перед домой, громко разговаривая сам с собой, бешено жестикулируя руками, будто общался со всеми своими предками.

Вокруг него собралась призрачная семья, чтобы услышать о последней жертве великого проклятья.

Нам предстояли новые похороны. Они наступили так быстро, не дав остыть моим воспоминаниям. Еще раз нам пришлось одеться в черное, еще раз люди разговаривали шепотом в нашем присутствии, еще раз море стало серым и холодным, а безоблачное небо казалось затянутым тучами.

Ни Джефферсон, ни я по-настоящему не знали бабушку Лауру так, как следует знать внукам. Все время, сколько я знала ее, она была не в своем уме, все путала, иногда она отчетливо узнавала нас, но иногда смотрела на нас так, словно мы незнакомые ей люди, которые вторглись в ее жизнь.

Узнав правду о похищении в детстве моей мамы и участии в этом бабушки Лауры, я спросила маму, ненавидит ли она ее за то, что она позволила сделать. Мама улыбнулась, взгляд смягчился, и она покачала головой.

– Сначала – да, и очень, но со временем я начала понимать, что она очень от этого страдает и нет нужды увеличивать наказание, так как ее сознание уже это сделало. А также я очень хотела иметь мать, и временами у нас были те самые драгоценные моменты, которые могут быть только у матери с дочерью. Она изменилась, когда уехала жить к Бронсону. Она становилась мягче с годами. Он сильно на нее повлиял, заставляя ее осознать последствия ее действий и поступков. Стоило только ему обратить на нее взгляд своих карих глаз, и она тут же становилась менее эгоистичной. Она становилась… матерью, – говорила мне мама и радостно смеялась.

Теперь, сидя в церкви рядом с моим братиком и слушая проповедь священника, я только и могла вспомнить спящую в своем инвалидном кресле бабушку Лауру. Я не застала ее, когда она еще была деятельной и хорошенькой. Но когда я смотрела на Бронсона, то видела на его лице добрую улыбку, которая говорила о чудесных воспоминаниях, проносившихся в его воображении. Конечно, он помнил ее прекрасной и молодой, кружащейся в танце под музыку собственного смеха. Было достаточно одного взгляда, чтобы понять, какую сильную любовь он хоронит и сколько он потерял. Я жалела его больше, чем себя или Джефферсона, или даже бабушку Лауру.

Дядя Филип был на удивление сильно расстроен. Я помнила, как он жаловался на то, что ему нужно ехать на званый обед в Белла Худс. Он всегда был признателен маме, когда она добровольно вызывалась помочь бабушке Лауре, что означало, что он освобожден от этой обязанности. Однажды я поехала с ней. Я помню, как плохо она себя чувствовала из-за переживаний, что ей пришлось оставить работу.

– Почему дядя Филип не поехал? – спросила я.

В то время мне было не больше десяти или одиннадцати лет. Но меня уже тогда возмущало все, что расстраивало или мешало маме.

– Филип не в состоянии посмотреть в лицо реальности, – ответила она. – Так было всегда. Он отказывается видеться с мамой, с такой, какая она теперь есть. Он хочет помнить ее только прежней, несмотря на то, что все время он подшучивал над ней. На самом деле он очень предан ей и боготворит ее. Он гордился ее красотой и не обращал внимания на ее эгоизм, даже если это отражалось и на нем. А теперь она для него совершенно чужая, несмотря на то, как она к нему относится. – Она вздохнула и добавила: – Боюсь, в Филипе гораздо больше черт от Рэндольфа, чем от мамы. Филип это сам признает, – вздохнула она с помрачневшим выражением лица, – и, может, также и от бабки Катлер.

Я вспомнила, что пугало меня и оставалось непреходящим зудом под кожей.

Но сегодня в церкви дядя Филип больше походил на потерявшегося маленького мальчика. Его взгляд с надеждой устремлялся к каждому, кто приближался к нему словно он ожидал, что кто-нибудь скажет: «Все это неправда, Филип. Это просто плохой сон. Через мгновение все кончится и ты проснешься». Он энергично пожимал подходящим к нему людям руки. Когда настала пора уходить, он огляделся в замешательстве, пока тетя Бет не взяла его под руку и не повела за гробом.