Акула. Отстрел воров - Андрей Кивинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— К главному входу не надо, — говорит Лапсердак. — Езжай мимо, я покажу, где удобнее. Меньше придётся идти.
Паркуются на занесённой снегом площадке. Она небольшая и примыкает к ограде кладбища. Калитка наполовину открыта, нижняя планка примёрзла к земле. Проходить неудобно, куртка цепляется за наплывы от сварки на прутьях калитки. Акулов стукается обо что-то ботинком, смотрит вниз и замечает торчащий из льда замок. Дужка его перепилена.
— Последний раз я был здесь в апреле, — говорит Лапсердак.
Заблудиться нельзя — от калитки дорожка выводит прямо к могиле. По ней давно не ходили, ноги по щиколотку утопают в снегу. Скользко, порывистый ветер бьёт прямо в лицо, пробирается под одежду. Акулов идёт, наклонив голову.
— Черт! — Юрий даже останавливается, удивлённый. — Черт возьми! А! Ты видел?! Не, ты посмотри!
Указывает направление левой рукой. Андрей смотрит. Ограды, кресты, монументы. Вдалеке работает трактор.
— Ему поставили памятник, — Лапсердак потрясён.
— В апреле…
— Ничего не было!
Он почти бежит к могиле друга. Поскользнувшись, брякается коленом об лёд. Должно быть, ему очень больно, однако он не обращает внимания. Поднимается и спешит дальше. Андрей чуть не падает на том же месте, хотя и двигается с осторожностью.
Они стоят перед могилой.
Гранит и мрамор, надпись выполнена позолотой.
«Гмыря Ростислав Ростиславович…»
Агрессивная поза, спортивный костюм, на оттопыренном пальце — ключи с символикой «мицубиси». Все мелочи проработаны, даже застёжка на куртке видна. Наручные часы показывают половину второго. Андрей вспоминает, что в это время, предположительно, Ростислав был убит.
— Кроме брата, у него нет родственников, — говорит Лапсердак. — Значит, он приезжал сюда из Казахстана.
— Кто ему сообщил?
— Анжелика могла написать.
Анжелика Мартынова была девушкой Гмыри. Она же танцевала в шоу-группе «Сюрприз» вместе с Викторией. В ноябре её застрелили.
— А братва?
Юрий отрицательно качает головой:
— Здесь не было никого, кроме меня. А ленинградские сюда б не поехали. Да и кто бы этим занялся, когда прошло столько времени? Представляешь, сколько такой памятник стоит?
Лапсердак, кажется, готов смотреть на него до утра. Андрей трогает его за рукав:
— Подожди меня здесь.
Юра кивает, не отводя глаз от монумента.
Акулов пробирается по дорожке между могил к центральной аллее. Сориентировавшись, идёт к центральному входу — где-то там должна располагаться администрация.
Основной корпус заперт, но в голубом вагончике-бытовке кто-то есть. Когда Акулов подходит, этот кто-то, очевидно, справляет нужду — из отверстия в полу бытовки журчит на снег жёлтая жидкость. Дверь приоткрыта, железные ступени дрожат под ногами, перила холодят даже через перчатки.
Акулов символически стучит и заходит. Что-то вроде предбанника, в котором темно и не развернуться, потом ещё одна дверь и помещение во всю длину вагона. Дальний правый угол отгорожен занавеской. Она отдёргивается, и появляется мужчина, застёгивающий ширинку.
Ему под сорок лет. Невысокого роста, с животиком. Одет во фланелевую рубашку, меховой жилет, тёплые брюки и валенки.
Кажется, его недавно побили. Смотрит испуганно, на лице следы крови — он замывал, но осталось под носом и на щеке. Ворот рубахи надорван, карман сорван напрочь. Руки трясутся — справиться с ширинкой он так и не может, дёргает вверх-вниз, защемляет рубаху. Она торчит из штанов острым черно-красным треугольником.
— Что-то случилось? Вам нужна помощь?
Мужчина молчит. Акулов достаёт «ксиву»:
— Угрозыск.
Зачем так сказал? Никогда не употреблял сокращение, всегда говорил целиком оба слова.
Мужчина кивает. Непонятно, расслышал он или нет. Прежде чем подойти к нему ближе, Акулов запирает позади себя дверь. Задвижка довольно надёжная, на окнах решётки — если начнётся осада, они продержатся какое-то время.
В помещении беспорядок. Это не сразу заметно — ведь не ожидаешь, что интерьер бытовки будет соответствовать уровню приличного офиса. Грязь, бардак на столе и разномастная мебель не должны удивлять. Но, если приглядеться, то заметно и другое: здесь недавно дрались. Даже не дрались, а били. Надо полагать — мужчину с торчащей из ширинки рубахой, потому что сам он никак не похож на победителя.
— Может быть, вызвать врача?
Акулов смотрит на телефон: трубка оторвана от аппарата, валяется на столе. В пластмассовом кольце микрофона чернеет широкая трещина. Рядом с ней — бурый мазок. Видимо, хотя бы один раз этой трубкой заехали по лицу.
— Со мной все в порядке.
— Точно?
Мужчина облизывает распухшие губы. Стоит, отводит глаза, переминается с ноги на ногу. Не знает, чем занять руки. На внешней стороне правой руки — след от подошвы. Фрагмент рисунка чётко различим даже с трех метров.
Перехватив взгляд Андрея, мужчина прячет руки в карманы. Потом смотрит на телефон, подходит и кладёт трубку на рычажки. Поднимает глаза на Акулова:
— Вы что-то хотели?
Андрей кладёт в карман удостоверение. Застёгивая пуговицу, говорит:
— Мне нужно узнать, кто заказывал один памятник.
Со взглядом мужчины что-то случается. Эта метаморфоза придаёт ему сходство с кроликом, брошенным в клетку к удаву. Хотя ещё вчера, да и час назад, видимо, тоже, служитель вечного покоя подобных аналогий не вызывал.
Это длится несколько мгновений. Потом мужчина опускает голову и протягивает обе руки к телефону… Нет, не к телефону — к раскрытой канцелярской книге, лежащей около аппарата. Разграфлённые страницы заполнены крупным почерком. Чернила сиреневые, много грязных пятен.
— Э-э-э, — тянет мужчина, беря книгу в руки. Она начинает буквально подпрыгивать, так что не ясно, как он намеревается что-то читать.
Андрей подходит ближе:
— Ростислав Гмыря.
Мужчина издаёт вздох. Акулову кажется, что он сейчас упадёт в обморок. Андрей готовится поддержать — и напрасно, потому как вместо того, чтобы хлопнуться на пол, мужчина пытается его атаковать.
Попытка выглядит жалко. Перекошенное страхом лицо, отчаянный всхлип, кривой замах кулаком с отпечатком подошвы. Он бы сам удивился, если б попал.
Андрей делает шаг вперёд и отбивает предплечьем. Хочет ударить по челюсти, но в последний момент ограничивается толчком в грудь раскрытой ладонью. Толкает не сильно, но противник валится, как подкошенный. Ему много не надо, упал бы и от плевка. И от одного грозного взгляда упал бы.
Мужчина начинает отползать в угол. Андрей наклоняется, чтобы подобрать книгу. Отыскивая её на ощупь, не выпускает противника из вида. Выпрямляется, смотрит записи. Сразу видно, что двух листов не хватает.
— Ну?!
Мужчина подтягивает к груди колени:
— Вы меня тоже станете бить?
— Ещё как!
— Понимаете, я ведь был в отпуске…
— Тебя это не оправдывает.
У мужчины истерика. Он трясётся и всхлипывает насухую, потом появляются слезы. Лицо у него гладко выбритое, но сильно грязное, так что слезы стекают быстро и оставляют светлые дорожки.
Акулов смотрит с презрением. Помимо того, что такое зрелище само по себе отвратительно, у него достаточно неприязненное отношение к работникам сферы ритуальных услуг — слишком много, в своё время, довелось узнать их секретов.
Ждать надоедает, и он несколькими пощёчинами приводит толстяка в чувство. Промокнув рукавом слезы, мужчина начинает сбивчивый рассказ.
Два дня назад он вышел из отпуска. Вчера был какой-то странный телефонный звонок, а сегодня утром заявились двое мужчин. Прежде он их не видел. Его ровесники, в костюмах и хороших пальто. Начали вежливо. Поздоровались, спросили, как отдохнул — он летал в Эмираты, и они это знали, — и предложили сто долларов за информацию о том, кто поставил памятник Ростиславу Гмыре. Он ответил, что это был его старший брат, Ярослав. Дело происходило в октябре месяце, он лично оформлял все документы и все организовывал. Мужчины почему-то ему не поверили. Сказали, чтоб он над ними не издевался и вспомнил получше. Вспоминать было нечего, о чем он прямо и заявил. Ещё и борзанул слегонца, упрекнул, что мешают работать. Привык, за много лет, к власти на кладбище…
Его поколотили. Он не считал себя тюфяком и умел драться, но против этих двоих оказался бессилен. Хватило одного удара, чтобы он оставил все мысли о сопротивлении. Хрястнули так, что лишился сознания. Очухиваться не хотел, но заставили. Когда открыл глаза, ему повторили вопросы. Он сказал то же самое, и следующие пятнадцать минут оказались самыми неприятными в его жизни. Его не стали вульгарно пинать — ему профессионально делали больно. Не для удовольствия, как иногда пьяные землекопы — бомжам, а для того, чтобы получить информацию. Сказать что-либо новое он не мог, и по истечении четверти часа от него отцепились. Ушли, заплатив сотню долларов и вырвав из регистрационной книги листы с нужной записью.