Герберт Уэллс - Максим Чертанов

«И раньше, и потом я думал и говорил, что жизнь — это фантасмагория, но никогда я не ощущал этого так остро, как той ночью… Мы разлучены; мы двое, которые так долго были вместе, разлучены. Но я знал, что это не конец ни для него, ни для меня. Его смерть — это сон, как сном была его жизнь, и теперь мучительный сон жизни кончился. И мне чудилось, что я тоже умер. Не все ли равно? Ведь все нереально — боль и желание, начало и конец. Есть только одна реальность: эта пустынная дорога — пустынная дорога, по которой то устало, то недоуменно бредешь совсем один… Из тумана появился огромный мастиф, пес подошел ко мне и остановился, потом с ворчанием обошел вокруг, хрипло, отрывисто пролаял и опять растворился в тумане. Мои мысли обратились к извечным верованиям и страхам рода человеческого. Мое неверие и сомнения соскользнули с меня, как слишком широкая одежда. Я совсем по-детски стал думать о том, что за собаки лают на дороге на того, другого путника в темноте, какие образы, какие огни, быть может, мелькают перед ним теперь, после нашей последней встречи на земле — на путях, которые реальны, на дороге, которой нет конца?»

Если бы Уэллс подошел к написанию этого отрывка только рассудочно, он непременно пояснил бы читателю связь между мастифом и собакой Мефистофеля или не придумывал этого мастифа вовсе. Но когда он писал «Тоно-Бенге», им руководил не только рассудок, но вдохновение, о котором он, казалось, так редко теперь вспоминал. Он не растолковывал, а ощущал, и к нему вернулись все его блистательные умения: когда он описывал, как Джордж убивает человека (успокойтесь, этот эпизод не автобиографичен), он делал это так же, как в «Человеке-невидимке», влезая в кожу убийцы и заставляя читателя стать убийцей и разделить все его эмоции: «Я увидел — и мое сердце забилось от восторга, что пуля ударила его меж лопаток. „Попал“, — сказал я, опуская ружье, а он повалился и умер, не издав даже стона… „Вот те на! — удивленно воскликнул я. — Я убил его!“ Я огляделся вокруг и осторожно, со смешанным чувством не то изумления, не то любопытства пошел взглянуть на человека, чью душу я так бесцеремонно вытряхнул из нашего презренного мира. У меня не было ощущения, что это дело моих рук, — я приблизился к нему, как к неожиданной находке…»

Когда критик из «Глазго геральд» решил, что «Тоно-Бенге» — очередная автобиография, возмущенный Уэллс написал Форду, что надо бы перерезать этому критику глотку. Но постепенно все встало на свои места. Хвалебные отзывы преобладали, ругательные появлялись редко. («Тоно-Бенге» до сих пор и, на наш взгляд, заслуженно считается лучшим из «бытовых» романов Уэллса.) Критик Робертсон Николл в «Бритиш уикли» обвинил «Тоно-Бенге» в «нападении на нравственность» и «проповеди непристойности», но он ухитрялся найти непристойности даже у Конан Дойла. Беннет ответил на рецензию Николла статьей, в которой «Тоно-Бенге» назывался «величайшей попыткой выразить в обобщенном виде всю суть социальной жизни нации». Обозреватель «Дейли телеграф» отозвался о романе как о «четырехмерном» и «сделанном с самым высочайшим мастерством»; «Ти-Пи уикли» назвала образ Сьюзен, жены Эдуарда Пондерво, лучшим женским характером в английской литературе; «Крисчен коммонвелз» защищала Уэллса от обвинений в безнравственности, объясняя, что роман, «столь глубоко проникающий в души всех англичан», не может оскорбить религиозного чувства; Мастермен сказал, что, как бы ни был прекрасен «Киппс», «Тоно-Бенге» прекраснее, и призвал Уэллса продолжать «писать жизнь»; Гилберт Меррей заявил, что Уэллс напоминает Льва Толстого.

Прохладно отреагировали фабианцы — но, поскольку выход романа совпал с разрывом, трудно сказать, не были ли их отзывы отчасти продиктованы личной неприязнью. Бланд в пух и прах разнес «Тоно-Бенге» в «Дейли кроникл», но что хорошего мог Бланд сказать об Уэллсе? Беатриса Уэбб написала Уэллсу, что роман «неплох, но хуже „Войны в воздухе“»; тот отреагировал бурными письмами, поминая фабианские распри и обвиняя Уэббов в том, что они «пытались подорвать его влияние». «У этого человека мания величия, — записала в дневнике Беатриса, — мы о его существовании и не вспоминали ни разу с той поры, как он ушел в отставку». Письмо с критикой в адрес «Тоно-Бенге», который ни один человек, умеющий читать и писать, не поставит ниже зауряднейшей «Войны в воздухе», и последующие письма зимы 1909-го, содержащие извинения за неверную оценку романа и призывы помириться, Беатриса, видимо, отправляла в приступе беспамятства.

Но что же сказал Форд, издавший роман? Увы: к моменту выхода «Тоно-Бенге» отношения между ним и Уэллсом разладились. Еще до выхода второго номера «Инглиш ревью» стало известно, что Форд не только не получает прибылей, но уже потерял более 1500 фунтов. Затевая свой проект, Форд делал благородное дело — именно «Инглиш ревью» вскоре даст «путевки в жизнь» Дэвиду Лоуренсу и Эзре Паунду, но он оказался плохим дельцом. Он тратил на рекламу суммы, которые не окупались, терял рукописи, забывал о назначенных встречах. Он платил первым авторам столько, сколько они требовали, а другим платить было уже нечем. В «Инглиш ревью» печатались первоклассная проза, остроумнейшие эссе, но в нем не было обещанных театральных обзоров, ничего злободневного, а размещаемые в нем материалы зачастую оказывались выше понимания публики, и журнал переставали покупать. «Поддерживая „Инглиш ревью“, читатель не столько поддержит коммерческое предприятие, сколько исполнит свой долг, помогая миру познакомиться с наилучшими образцами мысли», — отчаянно призывал «Нью эйдж» в мае 1909-го; но читатели свой долг выполнять ленились.

Форд предложил выплатить Уэллсу не пятую часть прибыли, а твердую сумму — 600 фунтов за каждую из частей романа (он печатался в четырех номерах), но поскольку денег не было, эта сумма существовала лишь в его воображении. Эйч Джи и профессиональных-то издателей учил, как им вести дела; разумеется, он стал учить Форда. На сей раз он был прав — Дуглас Голдинг, соредактор Форда, отзывался о деловых способностях своего шефа так же, как Уэллс, но делал это, по-видимому, не в деликатной форме, так что Форд оскорбился и написал, что Уэллс его «третирует». Дальше — хуже: Уэллс продал Макмиллану права на книжное издание «Тоно-Бенге», по договору книга должна была выйти раньше четвертого номера «Инглиш ревью»; Форд стал требовать, чтоб Уэллс расторг договор и не допустил издания книги, пока ее заключительная часть не будет опубликована у него в журнале. Тут вроде бы он был прав, но Уэллс, не получивший от него ни цента, это требование проигнорировал.

С Эмбер весной 1909 года тоже не все было гладко. Уэллс пишет, что именно она стремилась выставлять напоказ их отношения, похвасталась перед однокурсниками, рассказала матери. Скорей всего так и было: связь между студенткой и женатым учителем обычно афиширует студентка. Более того, Эмбер намеревалась родить ребенка. Хотела ли она вынудить Уэллса на ней жениться? Спустя много лет она писала, что категорически была против развода Уэллса с женой, и, кроме ребенка от любимого, ей ничегошеньки не было нужно. Только очень наивный человек может в это поверить. Сам Эйч Джи писал, что она «хотела чаше и подолгу жить со мной под одной крышей», то есть создать с ним семью, зарегистрированную или нет, а также: «Я вовсе не думаю, будто Эмбер ясно представляла, что своими действиями она вынуждает меня развестись и жениться на ней, но как все-таки могло быть, чтобы эта мысль не пришла ей в голову?»

Эйч Джи не имел намерения оставить Кэтрин и не хотел «подолгу жить под одной крышей» с Эмбер. «При моей одержимости работой, при постоянном стремлении „продвигаться вперед“ и склонности рассматривать любовь как случайный отдых, меня это вовсе не устраивало». Несмотря на свои самурайские идеи, он понимал, как должно поступить. «Раз я не мог оставить Джейн, чтобы жениться на Эмбер, я должен был как старший и потому более ответственный за наше положение помочь Эмбер освободиться от меня. <…> Но я не способен был так поступить, я был одержим страстью к ней и не потерпел бы расставания. Мысль о том, чтобы отказаться от Эмбер в пользу любого другого мужчины, была мне нестерпима». (Другой мужчина был — молодой адвокат Риверс Бланко-Уайт, давний поклонник мисс Ривз.)

В своих книгах Уэллс обычно сводил женскую свободу к тому, чтобы свободно штопать носки своему любовнику, но в жизни он смотрел на вещи иначе. Он признавал, что в разгар их романа Эмбер забросила учебу, «била баклуши» и не оправдала надежд, которые на нее возлагались в Лондонской школе экономики: ему это не нравилось, он старался поощрять ее к научной и литературной работе. В апреле он представил ее издателю Маклюру, назвав ее студенческие доклады «эпохальными»; другого издателя, Кэзенова, он просил опубликовать написанные ею рассказы. Но тут Эмбер сообщила ему — и одновременно матери и Бланко-Уайту — о своей беременности. Скандал тлел уже четвертый месяц, о связи шептались все, за исключением отца девушки (которому Бланд неоднократно порывался «раскрыть глаза», но Шоу удерживал его от этого поступка). Теперь узнал и он — от жены и Бланко-Уайта, который попросил руки «обесчещенной» дочери, — и пришел в страшное негодование.