Параллельный Катаклизм - Федор Березин

Подозреваемый в шпионаже Луговой сидел спиной к входу, но чутким армейским нутром ощутил дыхание момента – он попытался встать в соответствии с привитым еще в военном училище ритуалом, но сцепленные за спиной руки не дали это выполнить с должным энтузиазмом. Следователь-дознаватель вскочил и бодро доложил обстановку.

– Вольно, капитан, – махнул на него рукой генерал. За генералом не громоздилась привычная в таких случаях свита, только один подполковник, на которого поначалу Луговой не обратил никакого внимания, но когда присмотрелся – обмер. Это был Геннадий Иванович Манин собственной персоной. «Выкрутился, зараза! – подумал про себя Владимир Юрьевич Луговой. – Как всегда, вышел сухим из воды, гад».

– Так, – сказал генерал-майор, присаживаясь на свободный стул. – Вообще-то зря я вас остановил, капитан. Доложите-ка поподробнее об этом арестованном. В чем его обвиняют конкретно? Энкавэдэшник ожил.

– Товарищ генерал, задержанный при попытке бегства с освобожденной Красной армией территории, а также при шпионаже и, с этой целью, проникновении в советскую комендатуру, бывший белый офицер Луговой, – следователь указал пальцем на Лугового, – обвиняется в сотрудничестве с фашистами и с японскими милитаристами в пользу фашизма и гегемонизма.

– Так, хорошо, – выдал генерал задумчиво. – И что его ожидает?

Следователь стал еще живее.

– Суровая кара от имени советской власти и советского же народа – от двадцати пяти лет заключения с принудительным трудом, или же – расстрел.

– Ага, – подвел итог генерал-майор. Чувствовалось, что генерал действительно настоящий, а не наряженный для солидности старший офицер. – У вас вначале нестыковочка получается, капитан. Непонятно, то ли он бежал от нашей армии, то ли шпионил, что конкретно?

Энкавэдэшник несколько помертвел.

– Я думаю, «шпионил» все же солиднее. Так что с этим надо доработать. Тщательнее надо прорабатывать детали, – генерал снял фуражку, обнажив седые, потрепанные бессонными ночами над оперативными картами виски. – Вот насчет последнего мне понравилось. Расстрел – это по-нашему. Нечего нашему строящему коммунизм во всем мире государству тратиться на содержание и охрану разной сволочи.

Луговой глотнул застрявший в горле комок, а генерал продолжал:

– Так что сойдемся на расстреле. И, я думаю, нечего затягивать – где-нибудь завтра-послезавтра с ним надо кончить. Правильно, капитан?

– Так точно, – моргнул следователь. – Только, товарищ генерал, успеем ли? Сколько ниточек еще не распутано.

– Ничего, поторопитесь. Наша доблестная армия, вон – по восемьдесят километров прорыва делает ежедневно, а вы тут волынку тянете, как какая-нибудь гитлеровская имперская канцелярия. Эдак вы в делах совсем зароетесь.

– Будем исправляться, товарищ генерал! – поблагодарил энкавэдэшник за науку.

– Вот то-то. А для ускорения дела вам тут кое-что подбросят из материальчиков на этого Лугового, точнее на Ганса Краузе. Там будет о его жизни при рейхе и о службе в вермахте. По поводу Белого движения – это все из дела выкиньте, и пусть вообще там будет указано, что беседовали вы с ним на немецком языке.

– Да? – искренне удивился следователь. – Но я, понимаете...

– По-немецки не говорите?

– Ага, то есть так точно.

– Плохо, капитан. Плохо. Языки противника надо знать, – генерал провел рукой по своей седенькой голове, – правда, они уже не противники. – Он почесал подбородок. – Сейчас, скорее всего, и японский не успеете выучить. Мой вам совет, учите в свободное время английский. Тут вы не ошибетесь, между нами пока океан.

– Понял, товарищ генерал. Все сделаем и расстреляем этого врага народа, как положено.

«А ведь Манин-то, сволочь, – думал между тем Владимир Юрьевич Луговой, – на свободе. Еще и в свите такого шишки. Чего же он на меня там наговорил? Какие еще показания про вермахт всучил, скотина?»

– А как вообще, капитан, – поинтересовался генерал-майор, – вел себя указанный подсудимый?

– Ярый антикоммунист, товарищ генерал, очень ярый. Мы с ним, конечно, хотели по-хорошему, согласно нашей доброй конституции, но он, контра, не дал мне никаких показаний о службе в вермахте и гестапо.

– Ясно, – задумчиво и явно не к месту улыбнулся генерал-майор, а предатель Манин прямо расплылся в улыбке – чуть не прыснул – закрылся кулаком.

«Вот сволочи!» – прокомментировал мысленно Луговой.

– Ладно, капитан. Этого человека, – генерал махнул фуражкой на арестованного, – я забираю с собой.

– Как? – ахнул энкавэдэшник. – А как же следствие, и это... расстрел?

– На бумаге, все на бумаге, капитан. И чтобы без сучка без задоринки, все по уму.

–Но?

– Вот вам бумага с печатью на его освобождение, – произнес генерал, протягивая руку в сторону Манина, а тот извлек откуда-то невидимую доселе папку, раскупорил ее и вложил в генеральскую руку солидную пачку листов. – Здесь, кроме этого, все документы, о которых я говорил. Мы должны до конца держаться версии о долговременной фашистской помощи японцам. Бумагу о том, что оберстлейтенант Ганс Краузе у вас изъят, уничтожите – она особо секретна. – Затем генерал-майор повернулся к Луговому. – Ну, здравствуйте, Владимир Юрьевич, много про вас слышал, да и ваш друг, Геннадий Иванович, все уши прожужжал, как вы помогали ему взрывать штаб японской дивизии.

Манин скромно, весело улыбнулся, а генерал, отодвинув в сторону капитана-следователя и субординацию, обнял и прижал к себе грязного, вонючего Лугового в ложной немецкой форме.

– Эх, – сказал через некоторое время, в течение которого все в голове Лугового окончательно перевернулось, генерал-майор, – мне бы вашу молодость. Сколько дел впереди. Пока, к сожалению, не могу вас обрадовать, Владимир Юрьевич, на родину вам путь заказан. Дел впереди по горло. Вот ваш друг, к примеру, сегодня направляется в тыл гоминьдановских, а возможно, и американских войск, которые вот-вот высадятся на побережье, вместе с партизанами-коммунистами, разумеется. Мы ведь их немножечко довооружили, правда? – кивнул генерал-майор в сторону Манина. – А вам, Владимир Юрьевич, дорога в ином направлении. Помните, как в песне: «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону...» – внезапно пропел он в голос. – Так вот, вам в другую сторону. Будете участвовать в высадке морского десанта в Японии, очень не хватает людей, знающих язык. Ваш товарищ, Геннадий Иванович, вон тоже хотел бы, да что от него там толку. Не способен к языкам. Без этого сейчас никуда. Ну, пойдем, Владимир Иванович. А вам счастливо, капитан, – попрощался со следователем за руку генерал майор. – Желаю счастья.

И они вышли на свежий ветер.

34. Восхождение на Олимп

Вот это было действительно здорово. Было от чего впасть в религиозный экстаз. Не каждый, далеко не каждый полет выпадал случай совершить в небесной лазури столь милый сердцу маневр. То, что сейчас происходило с «семьдесят первым», выводило его за грань реально существующих в мире летательных аппаратов, ставило его на одну доску с так и не родившейся мечтой шестидесятых – гиперзвуковыми межконтинентальными лайнерами. «СР-71» делал маневр, жалкое аквариумное подобие которого умели совершать многие существующие в природе реактивные истребители, и как смехотворны, в самом деле, по сравнению с его успехом были их поползновения на триумф. В данный момент стратегический разведчик делал «горку», эдакий дугообразный подскок, если сделать срез его движения в вертикальной плоскости. Разогнавшись на форсаже, он вознесся в стратосферные выси. В максимуме маневра он попадал в столь разреженные слои атмосферы, что его аэродинамические свойства переставали играть сколько-нибудь значительную роль, можно сказать, он полностью отдавался лишь двум силам: реактивному моменту и гравитационному влиянию планеты. В апогее «горки» «СР-71» достигал тридцати пяти тысяч метров над уровнем моря. Получалось, он мог перепрыгнуть через четыре поставленных на головы Эвереста, но разве что чиркнуть по заснеженному пику самого последнего. Даже наивысочайшая в Солнечной системе гора – марсианский Олимпик – была для «семьдесят первого» абсолютно плевой преградой. Можно было понять эйфорию Кира Толкотта!

В этой загадочной небесной дали «СР-71» становился неуязвим для любых поползновений людской суетности, кроме разве что атомных боеголовок. Так и те из-за разреженности воздуха лишались своей главной прелести – ударной волны, а потому для поражения несущегося с полукосмической скоростью «семьдесят первого» должны были бы обладать нехилым запасом плутония. Однако пушка по воробьям, разумеется, применима, но это крайний метод. А вот для обычного оружия «СР-71» действительно уподоблялся супермену. Что толку было запускать по нему ракеты, если на таких высотах они переставали управляться своими рулями; они попадали в ситуацию, когда «око видит, да зуб неймет». Их локаторы наведения прекрасно чувствовали цель, даже лучше чем обычно, без затеняющего влияния воздуха, но опорные плоскости их маленьких крыльев... Как бессильны они были развернуть или даже чуть подкорректировать полет! Конечно, некоторая вероятность победы над «прыгуном» сохранялась, но она была ниже любого тактически приемлемого допуска.