Девочка, которую нельзя. Книга 2 (СИ) - Андриевская Стася

— Ты как? Голова не кружится?

— А должна? — пугалась я, тут же начиная испытывать симптомы головокружения.

— Нет. Просто проверил, не уснула ли ты тут. Почеши нос…

Я чесала ему скрытый под маской нос, и он продолжал резать. Всё было как-то спокойно и даже обыденно, но когда я услышала, наконец, заветное:

— Ну, кажется, с этим всё!

И Игнат, стянув перчатки, отставил в сторону чашку… полную пропитанных кровью марлевых салфеточек — меня тут же и затошнило, и не на шутку потемнело в глазах. Я задышала чаще, справляясь с запоздалым страхом и волнением, не желая и не собираясь признаваться Игнату, что «поплыла»

— Задницу готовь, — набирая что-то в шприц, скомандовал он.

— Что это? — на ватных ногах сползая с полати, как можно небрежнее улыбнулась я.

— Антибиотик. Сразу будем колоть. У нас тут, всё-таки не операционная, так что лучше не…

А дальше я не помню, потому что свет в глазах померк.

— Бестолочь! — весь оставшийся день бурчал Игнат. — Если бы я знал, что ты такая дурная, я бы с тобой не связывался! Сказано же было — если что, сразу говорить!

Я лежала на кровати, лицом вниз. Анестезия постепенно отходила, и спине было теперь не то, чтобы больно, но противно. Как если бы я до волдырей обгорела на солнце, и не могла теперь даже шелохнуться, не поморщившись. Терпимо, короче. Однако ближе к ночи и боль дико усилилась, и поднялась температура — небольшая, но я сразу получила сильную жаропонижающую таблетку, она же обезбол.

— Что там? — приставала я к Игнату, имея в виду узор. Посмотреть сама не могла — во-первых во всей избушке не было зеркала нормального размера, а во-вторых, «полотно» с крокодильими художествами плотно прикрывала специальная плёнка, под которой противно-страшными «капитохами» собиралась сукровица.

— Придёт время, увидишь, — загадочно уходил от ответа Игнат, и терпеливо откачивал эти капитохи шприцем. — Думаю, через неделю уже можно будет снять плёнку. Через две должны будут сойти почти все корки. Но полностью заживёшь всё равно только к весне. Первое лето обязательно пользуйся сильными солнцезащитными или носи закрытую одежду. На второе можно будет постепенно загорать, и тогда твои пёрышки окончательно прорежутся по цвету и фактуре.

В тот момент я даже и не заметила, что он случайно проговорился по поводу моего рисунка, потому что услышала лишь одно, то, от чего так привычно-тоскливо сжалось сердце — он не видел себя рядом со мной уже этим летом. А если учесть, что через три дня Новый год, то сколько нам осталось? Максимум пять месяцев?

Глава 27

Этот Новый год был самым странным в моей жизни — просто потому, что… его как бы и не было, ибо он, как оказалось, случился ещё полгода назад.

Даже в самый лютый период моей жизни, когда после гибели мамы я скиталась в полном одиночестве, я и то умудрилась отпраздновать Новый год — просто в толпе вышедших на улицу чужих людей. Смотрела вместе с ними на салюты и в отчаянной тоске кричала каждому встречному-поперечному: «С новым годом! С новым счастьем!» И получала в ответ такие же добрые, тёплые слова.

А в этот раз я до последнего ждала, когда же Игнат отправится в лес за ёлкой — ну глупо же не сходить, учитывая, что тут вокруг в принципе почти одни ели! Но так и не дождавшись спросила, когда он пойдёт. Игнат прекратил любовно натирать тряпочкой ружьё, поднял на меня взгляд:

— Зачем?

— В смысле? Новый год сегодня ночью!

— Почему именно сегодня?

Я растерялась. Понятно же, что вопрос явно риторический, и дело вовсе не в отсутствие календаря на стене.

— Ну просто… Я думала…

— А вот я даже не подумал, — искренне озадачился Игнат. — Извини. Наверное, всё-таки стоило заморочиться, но… — Отложил ружьё. — Ты знаешь, однажды я понял, что Новый год на самом деле начинается в любой момент, который ты сам для себя определяешь началом чего-то нового. И у каждого этот момент свой собственный, интимный, и о нём чаще всего не то, что кричать не хочется, а наоборот — спрятать бы ото всех, чтобы случайно не потоптались. А вот эта твоя ночь с тридцать первого на первое… Это просто повод для коллективной пьянки. Ни к чему новому она отношения не имеет, да ещё и мешает относиться с трепетом к действительно важному. А учитывая, что ты на антибиотиках — то тебе ещё и бухать нельзя. Ну и смысл тогда вообще?

— Причём тут это? — вспыхнула я. — Я просто хотела… Ну не знаю. Ну чтобы вместе с тобой, чтобы что-то общее… Да я просто по-человечески хотела!

— А это как? С ёлкой что ли? — рассмеялся Игнат. — Со старославянским символом вечной жизни? Загробной, правда, но всё-таки. Ну ладно, схожу притащу, если тебе так важно.

— Не надо! — надулась я. — Спасибо. Перехотелось.

Повисло напряжённое молчание, хотя в целом-то мы и не ссорились. Скорее расстроились. Причём, оба.

— Да ладно, давай схожу, — уже в надвигающихся сумерках не выдержал Игнат. — Подумаешь, ёлка.

— Да не надо! — крикнула я ему вслед, но он так и не остановился.

Правда и вернулся без ели, но с охапкой огромных, смолянистых шишек. Я даже повеселела от неожиданности — настолько ловко он нашёл эту золотую середину! Шишки легли на блюдо недалеко от печки, и по избе тут же поплыл их умопомрачительный аромат.

— Но мандаринов точно нету, извиняй, — развёл Игнат руками. — Остался шоколад. Будешь?

— Давай, — согласилась я, а когда он принёс, с загадочным видом потребовала уйти за кухонный простенок.

Игнат послушно исполнил, и даже не задал ни единого вопроса, пока я периодически забегала к нему то заварить травяной чай, то забрать плошку с мёдом и всякие сухарики-печеньки. Только один раз не выдержал, схватил за руку, заставляя остановиться. Я развернулась на ходу, поймав его загадочно-мерцающий тёмный взгляд, и на душе вдруг так потеплело! Не в силах сдержать довольную улыбку, склонилась к нему, прильнула губами к губам:

— Потерпи, скоро всё будет готово.

— Не знаю, как всё, — многозначительно подёргал он бровями, — а я уже готов и начинаю скрипеть зубами.

Я рассмеялась и, закусив губу, и сбежала. Секса у нас не было уже неделю — сначала я грузилась, потом Игнат, кажется, просто опасался ко мне прикасаться — из-за изрезанной спины, но при этом я постоянно ловила на себе его плотоядные взгляды. Ну и пусть потомится ещё чуток!

Наконец, с заговорщическим видом велев закрыть глаза и не подглядывать, я повела его в комнату. Там, на полу возле печки, было расстелено одеяло, стояли обычные хозяйственные свечи, чай, вкусняшки… Ну не камин, и не медвежья шкура, да. И не вино какой-нибудь стопятьсотлетней выдержки. Но зато этот отшельнический романтик шёл от самой души.

— Можно, — довольно мурлыкнула я. И тут же поспешила заверить: — Но это не про новый год! Это про нас с тобой! Просто так.

Игнат открыл глаза, и на лице его вспыхнуло удивление, тут же сменившееся искренним удовольствием. Такое не подделаешь. Рассмеялся, тепло и бархатно, как умеет только он:

— Тогда я пойду генератор вырублю, да?

— Эмм… Да! — словно школота на первом свидании, разволновалась вдруг я. — Я про него забыла, если честно!

Свет резко погас, исчезло фоновое, уже привычное уху тарахтение, и тут же стало тихо и так уютно, что по коже побежали тёплые мурашки.

Мы валялись на одеяле перед печкой, пили чай и просто болтали. И это была наша личная сказка, душевнее которой не случалось ещё за всю мою жизнь.

— А что, если у человека не одно значимое событие в году? — спросила я. — Что, если каждую неделю что-то новое?

— Ну прекрасно! Значит, человек скоро научится отделять зёрна от плевел. И у него всё равно останется в лучшем случае парочка самых важных. В идеале одно.

— А в худшем?

— В худшем он так и будет тащить за собой вообще всё.

— Это плохо?

— Нет, но распыляет. Как правило есть только одна причина для всего остального. Её и нужно найти.

— Вот уж не думала, что ты такой философ! — с нескрываемым благоговением выдохнула я.